Супергрустная история настоящей любви - Гари Штейнгарт

Юни-сон: ТРЕВОЖАТСЯ? Как это мило.

СэллиБарнарда: Мама и папа не хотят, чтоб ты теряла голову.

Юни-сон: А ты у нас теперь медиасекретарь?

СэллиБарнарда: Мы не идеальная семья, но мы же семья все-таки?

Юни-сон: Не знаю. Ты мне скажи.

СэллиБарнарда: Нам нужен новый ковролин в гостиную и дорожка на лестницу. Хочешь, приезжай в Н-Дж, поможешь выбрать?

Юни-сон: А можно приехать с Ленни?

СэллиБарнарда: Делай что хочешь, Юнис.

Юни-сон: Шучу.

СэллиБарнарда: Так ты приедешь?

Юни-сон: Приеду. Но я не сяду рядом с папой и ни слова ему не скажу. Ленни употребляет такое слово — изувер. Папа — как малолетний изувер, лучше не обращать на него внимания.

СэллиБарнарда: Делай скидку. Он старается. У него на сердце нехорошо, мы должны его простить.

Юни-сон: Неважно.

СэллиБарнарда: Я серьезно. Юнис, тебе самой полегчает, если ты его простишь. Пора уже сосредоточиться на том, что в остальном мире происходит. Например, поможешь мне организовать комитет по снабжению палаточных городков, мы работаем в Коламбии и Нью-йоркском универе. На Томпкинс-сквер дела совсем плохи.

Юни-сон: А с чего ты взяла, что я им не помогаю?

СэллиБарнарда: А?

Юни-сон: Да ничего. Я прощу папу, когда ему будет 70 лет, дядя Чун проиграет все его деньги, он станет бездомным психом и обратится к нам с Ленни за помощью. И я тогда такая: ты меня, маму и Сэлли с говном мешал, но вот тебе денег, чтоб ты с голоду не помер.

СэллиБарнарда: Это чудовищно. Не может быть, чтоб ты даже думала такое.

Юни-сон: Эй, я шучу. Чувство юмора?

Юни-сон: Сэлли, ты тут? Я не знаю, что со мной сегодня. Я ужасно скучаю по Мён-хэ. В последний раз в ЛА я пыталась ей косу заплести, а она визжала: «Нет, имо Юнис!», типа, оставь меня в покое, ты моим волосам не командир!!! Она такая хорошенькая хрюшка. Наверное, когда опять увидимся, она будет дюйма на четыре выше. Не хочу, чтоб она вырастала.

Юни-сон: Сэлли? Ну Сэлли! Это из-за того, что я сказала про папу?

Юни-сон: Ну и пожалуйста. Скоро придет мой ПАРЕНЬ, будем вместе судака готовить.

Юни-сон: Сэлли, ты меня любишь?

СэллиБарнарда: Что?

Юни-сон: Я серьезно. Ты правда меня любишь? Ну, как человека. Не просто как старшую сестру, с которой положено брать пример.

СэллиБарнарда: Не хочу об этом. Конечно люблю.

Юни-сон: Наверное, я мало стараюсь.

СэллиБарнарда: Что ты несешь? Давай ты НАКОНЕЦ ЗАТКНЕШЬСЯ. Тошнит уже от тебя. ПРОШЛОЕ, ПРОШЛОЕ, ПРОШЛОЕ!!!

СэллиБарнарда: Ау? Юнис.

СэллиБарнарда: Юнис?

СэллиБарнарда: Ау.

Антивозгорание

Из дневников Ленни Абрамова

20 июля

Дорогой дневничок!

Ной сказал, летом случается день, когда солнце палит по широким проспектам под особым углом, и тогда весь город словно затоплен меланхоличным светом двадцатого века, даже самые прозаичные и нелюбимые здания ядерно вспыхивают на краю зрения, и в эту минуту хочется одновременно оплакивать некую потерю и бежать на улицу, приветствуя закат дня. Выходило, что это такой городской экстаз, и его стареющее лицо Ноя осторожно сияло, будто заимствуя этот самый свет. Я подумал, Ной эмоционирует, но его эппэрэт стоял в режиме ожидания, он не сливал — значит, довольно искренен. Мы сидели в кафе на Сент-Джордже, странным образом растроганные тем, что в мире, а тем более на Стэтен-Айленде еще остались кафе.

— Хорошо бы увидеть, — сказал я. — А когда это бывает?

— Мы пропустили, — сказал Ной. — В конце июня было.

— Ну, значит, через год.

Тут в нем заговорил подлинный медийный актер, и он сообщил мне, что через год, вероятнее всего, будет мертв. Что-то про Департамент возрождения, двухпартийцев, цены на биотопливо, падение уровня приливов — как тут за всем уследить? Это несколько подпортило эффект от рассказа об уличном свете. Хотелось сказать Ною, что не стоит напрягаться ради меня: мне он нравится как есть — в самый раз выше среднего, злой, но порядочный, в меру умный. Я вспомнил слона Сэмми из Бронксского зоопарка, его невозмутимо унылую морду, его приближение к смерти, хладнокровное и ненавязчиво душераздирающее. Может, об этом и болтал Ной, следуя за светом по городу. Гаснущий свет — это мы, и на краткий миг, что не успеет запечатлеться даже на экранах наших эппэрэтов, мы — прекрасны.

Кстати о свете: на этой неделе у меня был один светлый момент с Юнис. Я заметил, как она не без любопытства разглядывает мою Книжную Стену, точнее, выцветший мягкий переплет старого издания Милана Кундеры — там еще над Прагой летит шляпа, — и указательный пальчик замер над книжкой, словно готовясь нажать «Купи меня» на эппэрэте, а другие пальцы гладят обложку, может, даже наслаждаясь ее толщиной и необычным весом, ее относительным покоем и смирением. Увидев меня, она сунула книжку на полку и отошла к дивану, нюхая пальцы — не остался ли книжный запах, — и щеки ее алели. Но я знал, что ей, моей нерадивой торговке фразами, стало интересно, и я записал себе в актив еще одну победу — вторую после весьма удачного, по моему мнению, ужина с ее родителями.

Жизнь с Юни вполне ничего. Волнует, местами расстраивает. Спорим каждый день. Она никогда не сдается. Боец до последнего. Так куется человек, переживший несчастное детство. Такова независимость взросления, умение защитить себя, даже от фантомного недруга.

В основном мы спорили про светскую жизнь. Ее бы устроило тусоваться с подругами из Элдербёрда, только что вернувшимися в Нью-Йорк. Вроде бы славные девчонки, искрометные, но неуверенные в себе, мечтают о дорогих вещах и хоть какой индивидуальности, путают одно с другим, но по сути взрослеть не торопятся. Одна девушка, которая по правде ест, получила 500 с мелочью за Ебильность, и остальные обучают ее худеть. Все время щиплют ее, мажут кремами, пока она не начинает грустно блестеть на диване у меня в гостиной, и взвешивают ее, словно призового тунца на токийской пристани. Другая девочка предпочитает стиль «голая библиотекарша», и тело ее покрыто крайне мало чем, не считая очков, толстых, как мои противоштормовые окна; по-моему, смешно, если учесть, что даже престижный Элдербёрд недавно закрыл свою физическую библиотеку, — черт возьми, что же тогда эта девочка изображает? Потом они глушат розовое вино у нас (у нас!) на балконе — лица у всех симпатичные, опухшие, пьяные, все рассказывают длиннющие цикличные истории, которые задуманы как смешные, а в итоге пугают, — саги о дешевом эфемерном мире, где что ни день все друг друга запросто предают, а на женщин порой ссут у всех на глазах. Я завидовал их молодости и боялся за их будущее. Короче говоря, девицы возбуждали меня и будили отцовские чувства, а это неудачный коктейль.

Я сказал Юнис — небрежно и с обаятельнейшей утконосьей ухмылкой, — что следующие две недели на светском фронте будет напряженно. Джоши умоляет познакомиться с ней и ждет нас в субботу у себя дома. Затем в понедельник у Грейс и Вишну вечеринка на Стэтен-Айленде, где будет официально объявлено о беременности.

— Я понимаю, что ты, типа, не светская львица, — сказал я.

Но она уже отвернулась, и сердитые острия ее лопаток преградили путь моей ласковой руке.

— Твой босс, — сказала она, — хочет познакомиться со мной?

— Он любит молодежь. Сам в подростка превращается.

— Эта сука Грейс зовет нас к себе? Зачем? Снова надо мной посмеяться?

— Да ты что? Грейс тебя любит!

— Наверняка хочет, чтоб я была ей младшей сестренкой. Нет уж, Лен, спасибо.

— Она правда тебя любит, Юнис. Хочет подыскать тебе работу в Рознице. Говорила, что ее соседка по принстонской общаге, может, знает про стажировки в «Падме». — Трижды, когда мы кратко, по касательной затрагивали будущую работу Юнис и ее участие в оплате растущего счета за кондиционер ($ 8230 в долларах, только за июнь), она упоминала работу в Рознице. Как и все ее элдербёрдские подруги. Ну еще бы. Кредит для мальчиков, Розница для девочек.

— Ты не понимаешь, Леонард.

Больше всего на свете ненавижу эту фразу. Я понимаю. Не все, но многое. А о том, чего не понимаю, хочу узнать больше. Если б Юнис попросила, я бы на работе взял целую неделю отпуска, сослался бы на семейные обстоятельства (и, собственно, не соврал бы) и слушал ее рассказы. Поставил бы между нами коробку бумажных салфеток и тарелку благостного мисо, вынул бы эппэрэт, все бы записал, вычислил, где болит, внес разумные предложения, исходя из собственного опыта, стал бы великим специалистом по Пакам.

— Я банкрот, — сказала она.

— Что?

— Мне нечего надеть. И у меня толстая попа.

— Ты весишь восемьдесят три фунта. На Грэнд-стрит все оборачиваются в восхищении, дабы узреть твою попу. У тебя три шкафа туфель и платьев.

— Восемьдесят шесть. И у меня ничего нет на лето, Ленни. Ты меня вообще слушаешь?