Супергрустная история настоящей любви - Гари Штейнгарт

— Вообще-то, — сказал я, — сейчас не время для бесед и письма. Теперь молодежь самовыражается иначе.

— Да-да, — кивнула мне миссис Пак. Крохотной ладошкой она закрывала крохотное лицо, краснея вместе с дочерьми, другая рука нервно застыла над плошкой с рисом. — Уж в такие времена мы жить, — сказала она. — Последние времена. — А потом обратилась к дочерям: — Папа хотеть как лучше. Слушаться его.

Страшную библейскую аллюзию я пропустил мимо ушей и продолжил хвалить любимую:

— Вероятно, вы удивитесь, узнав, что вообще-то Юнис замечательно строит фразы. Недавно мы обсуждали…

Доктор Пак тихо заговорил с девушками по-корейски. Говорил он двадцать минут, не снимая темных очков, прерываясь лишь на секунду, чтобы вновь наполнить и вылить в глотку стакан. Дочери же сидели и краснели, иногда переглядывались, проверяя, как другая переносит наказание. Никто не притрагивался к еде — ел я один. Я, по-моему, в жизни не бывал так голоден, — я слабел, будто со мной случился приступ гипогликемии. Появились официанты, приносящие бесконечные дары дымящейся обжигающей кухни. Ко мне подплыл горшок с осьминожкой, горячей и сладкой, в кольце ттока, круглого рисового пирожка, впитывающего приправы, как губка. От обилия специй во рту я нервничал, а из доктора Пака все сыпались слова. Я потянулся к тарелке с яичным кремом и пикулями, чтобы остыть; вкусы осьминога, чили, зеленого лука, репчатого лука в кунжутном масле становились все острее. Я никак не мог перестать есть. Потянулся было к бутылке соджу, но доктор Пак хлопнул меня по руке и сам мне налил, не ослабляя артобстрела миниатюрных дочерей через широкий залив деревянного стола.

Кажется, я расслышал слово «хананим» — это «Бог» по-корейски, — и глубоко оскорбительное «ми-чхин-нюн»[68], от которого Юнис выдохнула так печально, так обиженно, долго и окончательно, что я забеспокоился, сможет ли она когда-нибудь восполнить этот выдох. Рука миссис Пак все парила над металлической плошкой с рисом, временами касаясь кромки. По моему опыту, для корейцев весьма необычно сидеть за столом и не есть. Я прикрыл глаза, и контуры губ вспыхнули чистым жаром. Я проплыл над столом и нырнул в густой воздух центра города. Я жалел, что недостаточно силен и не могу помочь Юнис или хотя бы загородить ее собой, впитать часть ее боли. Я хотел зарыться лицом в тепло ее волос, в их мускус и масло, ибо там мой дом. Ибо я знал, что она слишком маленькая, слишком слаба духом, слишком поклоняется семье и своему представлению о семье, а потому неспособна терпеть такую боль в одиночестве. Может, потому она и сбежала в Рим, выучила итальянский, своим спутником назначила мужчину уступчивого и доброго, хоть и некрасивого, попыталась стать другим человеком? Но в этом мире не убежишь от докторов Паков. Джоши просил нас вести дневник, потому что структура нашего мозга постоянно меняется и со временем мы превращаемся в совершенно других людей. Этого я и желал Юнис — чтобы синапсы, ответственные за ее реакцию на отца, увяли и переродились, обратились к тому, кто любит ее безоглядно.

Что-то тянуло меня назад, прохладное дуновение освежило лоб. Я открыл глаза и поймал взгляд Юнис — умоляющий, застенчивый, как в первый раз, когда мы познакомились в Риме и она разговаривала с этим нелепым скульптором. Как я любил ее тогда и как люблю сейчас. Редко случается привязанность столь мгновенная и глубокая. Мы встретились глазами на миллисекунду, но ее хватило, чтобы скачать миллионы битов сочувствия, чтобы я успел сказать: скоро ты будешь дома, в моих объятиях, и мир вокруг тебя выстроится заново, и сочувствие мое будет обильно — ты даже испугаешься, увидев, как я тебя люблю. Монолог ее отца тем временем заходил на посадку. Доктор Пак расслабился, уже отходя от битвы. Изрыгнул еще несколько слов и затих — так затих, как будто сдулся на моих глазах, оставив лишь отравленные сгустки тех, в чьей жизни осталась только боль и причинение боли. Кто и что с ним сделал, спрашивал я себя, — или просто нейромедиаторы с цепи сорвались? Доктор Пак влил в себя еще стакан соджу и налег на осьминога, заталкивая в рот большие куски. Девушки и миссис Пак тоже приступили к еде, и спустя пять напряженных минут тарелки были чисты.

— Итак, Ленни, — сказала миссис Пак, будто ничего и не произошло, — Юнис говорить, у вас хорошая работа науки.

Доктор Пак фыркнул.

Я хотел укрепить свой статус, но не хотел подчеркивать свою должность в «Постжизненных услугах»: я знал, что убежденные христиане не в восторге от идеи вечной жизни прямо на земле — она до нелепости обессмысливала их райские мечты.

— Я работаю в одном из подразделений «Штатлинг-Вапачун», — сказал я. — Вы, вероятно, видели, что по всему Нью-Йорку идет строительство. Это «Штатлинг-Недвижимость». Еще есть «Вапачун-ЧС», крупная фирма, занимается безопасностью. У нас три основных направления — недвижимость, безопасность и продление жизни. В период кризиса все три очень важны.

Я вещал в таком духе еще некоторое время, стараясь не влезать в политику, черпая вдохновение в родительском консерватизме, воспитанном на «ФоксЛиберти-Прайм». Иногда при упоминаниях «Вапачун-ЧС» Сэлли косилась на меня с плохо скрываемым раздражением, точно она не в восторге от моего работодателя, однако даже в неудовольствии она была изящна и мила, и мне хотелось избавиться от ее родителей и поговорить с ней прямо, поспорить легко и по-приятельски.

— Разумеется, — сказал я ее отцу, — я не врач, не научный работник, как вы, сэр. Я лишь пытаюсь совместить коммерцию и…

Доктор Пак указал пальцем на мою ступню, где постыдной карикатурой из дырки выглядывала белая кожа.

— Я вижу, — сказал он, — что у вас на плюснефаланговом суставе нарастает ткань или кость. Возможно, бурсит на ранней стадии. Вам следует купить другую обувь, ботинки, в которых не будет тесно пальцам. Это настоящая патология, и вам нужно ею заняться, потому что со временем вам останется только операция.

Он повернулся к Юнис, и она кивнула.

— Новая обувь, — сказала она.

— Заботиться друг о друге в трудное время, — сказала миссис Пак. — Хорошие соседи, ладно?

— Спасибо, — сказал я. Я хотел вернуться к своей карьере, поведать, как помогу Юнис вынести неизвестность будущего, но окошко билетной кассы уже захлопнулось. — Э.

Миссис Пак достала старый эппэрэт и положила на стол между только что прибывшими тарелками с молодым папоротником и солониной.

— Глядить, — сказала она Юнис и Сэлли. — Видео Мён-Хэ ее мать только что прислать. — А мне пояснила: — Племянница из Топанги.

Азиатская девчушка лет трех, не больше, бежала к камере, а за ее спиной блестел аквамарином бассейн и сгрудились дешевые калифорнийские одноквартирные дома. На девчушке был купальник с резиновыми ромашками, широкое личико очень искренне улыбалось.

— Привет, имо[69] Юнис. Привет, имо Сэлли, — прокричала она в кадр. — Я по тебе скучаю, имо Юнис, — завопила она, предъявив нам весь набор маленьких зубиков.

— Глядить, — сказала миссис Пак. — У нее над глазом рис.

Над бровью у девчушки и впрямь было какое-то зернышко. Все засмеялись, в том числе и доктор Пак — он сказал несколько слов по-корейски, первые слова одобрения за весь вечер, первый раз, когда он не стискивал зубы, песнь войны замолкла, батальоны авангарда вернулись в казармы. Юнис вытерла глаза, и я сообразил, что она не смеялась. Она выпрямила ноги, одним движением вскочила и босиком выбежала из комнаты. Я двинулся было за ней, но миссис Пак только и сказала:

— Она скучать по племяннице в Калифорнии. Не волнуться.

Но я понимал, что дело не только в симпатичной девчушке на экране. Дело в том, что ее отец смеялся и был добр, семья на миг стала цельной и любящей — то была жестокая экскурсия в невозможное, в альтернативную историю. Ужин завершился. Официанты покорно и безмолвно убирали со стола. Я знал, что, согласно традиции, должен позволить доктору Паку заплатить за трапезу, но достал эппэрэт и перевел ему триста юаней, всю стоимость ужина, с безымянного счета. Не надо мне его денег. Даже если мечты мои осуществятся и однажды я женюсь на Юнис, доктор Пак навсегда останется для меня чужаком. Прожив на земле тридцать девять лет, я простил своих родителей за то, что не умели любить ребенка, но тем глубины моего прощения и исчерпывались.

Я еще сильней его люблю

Почтовый ящик Юнис Пак на «Глобал Тинах»

10 июля

Юни-сон — Чхун. Вон. Пак:

Мам, ты мне который день не пишешь. Ты что, до сих пор сердишься из-за Ленни? Хватит уже беспокоиться о Тайне, ладно? Беспокойся лучше о Сэлли. Нужно следить за ее весом. Не позволяй ей заказывать пиццу. Готовь как можно больше овощей. Я куплю ей красивые летние туфли в «МногоНожках», чтоб она могла их и на собеседования надевать.