Москва(-90) - Михаил Леккор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Местный «воронок», древний и надсадно дребезжащий, долго вез то ли по городу, то ли по окрестным деревням, во всяком случае они неоднократно ехали по лесам и снежным полям, потом по деревенским улицам. Наконец приехали, как вы понимаете, тюрьму НКВД. Оную располагали в древнем кирпичном здании, аж в желудке засвербело, как вспомнилось первая тюрьма в таком же древнем особняке, где удобств было самый минимум, зато людей, как тараканов. Неужели опять так мучаться, боже праведный!
К счастью, хе-хе, его опасения не оправдались. Или, скажем так, они оправдались только частично. То есть здание и изнутри было древним, а удобства примитивные, но зеков оказалось на удивление мало, словно и на массовый террор на дворе.
И камеру ему дали, как в Лубянке, одноместную и со штатом в один заключенный. Правда, радоваться ему пришлось недолго. Как только Сергей Александрович начал мерзнуть (пять минут, как минимум), он сообразил, что лучше бы тюрьма была забита людьми. Всяко бы теплее было.
Впрочем, долго ему кручиниться одному не пришлось. Пришел конвой – молодой парнишка в звании рядовой НКВД и вежливо! отвел к следователю. Тот тоже оказался до приторности вежливый. Даже за ручку отвел к положенному привинченному табурету. Потом не спеша обозначил формальности – ФИО, год рождения, где родился, где работал и так далее.
Сергей Александрович поначалу молча дивился, потом рискнул задать один – единственный вопрос. ой, зря он это сделал, целее бы остался. Хотя, позже он пришел к выводу, что били бы все равно и также жестко. Тюрьма же образца 1937 года!
Попаданца можно понять, поскольку переход от вежливости к избиение был мгновенный. Только следователь, одетый в полувоенную форму, но все равно из НКВД, писал, не торопливо задавал вопросы, потом вальяжно встал и ничего вроде бы не обещало, как вдруг нквдешник резко ударил в челюсть.
В итоге, единственно, что успел сделать Сергей Александрович, это дернуть головой, да так, что словно подставил несчастный подбородок. Кулак НКВД легко, как в плакате, смел вредителя и отщепенца за табуретку на пол.
С точки зрения попаданца, он спросил свой дурацкий вопрос, получил не менее дурацкий, но очень болезненный ответ и аллес капут, откинул копыта, что в данном случае означает потерял сознание.
А вот следователь – интендант 3 ранга Калинин Виктор Аркадьевич – немного припух от такого поведения заключенного. Как и подумал Сергей Александрович, он сравнительно недавно перешел в НКВД из комендантской службы и его все никак не могли переаттестовать, из-за чего он сильно стеснялся своего звания. И опыта расследования и мордобития у него было мало и ограничивался он преимущественно в рамках окрестных мурманских мужиков, крепких и молчаливых. Тех сначала надо было хорошенько побить, а уже потом спрашивать. А иначе никак не признавались в неведомой их вине.
Вот и нового вредителя он расследовал по привычной схеме: бил – спрашивал, если не говорил, снова бил и спрашивал. А дурашка троцкист вдруг сомлел и рухнул на пол. Играется сволочь! Или, - он засомневался, - не играется, а в самом деле потерял сознание, а то и вообще сдох? Последний-то раз он хорошо его приложил, аж кость хорошо так треснула…
На этот случай, он хорошо знал, было замечательное средство – надо было облить ледяной водой из ведра. Ничего, все калеченые в миг восставали, вереща. Ну а самым упорным надо было применить крайнее, но эффективное средство – ударить элестрическим (на самом деле электрическим) током. Даже подлетает, подвывая.
- Алешка, воды! - приказал Виктор Аркадьевич в полуоткрытую в коридор дверь конвойному Одинцова и пока сел на свое положенное следователю место – ждать.
Однако вместо рядового Одинцова в помещение вошел высокий чин – начальник розыскного отдела Мурманского НКВД капитан госбезопасности Мирон Гаврилович Абрамов, изрядная дубина в соответствии со своим именем.
- Что не работаешь, опять сопли жуешь? - с ходу обрушился он на следователя с нехорошей улыбкой человека, раскрывшего, наконец, сеть вредителей и троцкистов в своем отделе.
Виктора Аркадьевича этим было уже не свалить, привык. Но он в тоже время понимал, что начальника ему не переговорить, у него, как-никак, есть сильное ведомственное оружие – административный ресурс. Поэтому он лишь молча встал и стал ждать.
Разрядив находившуюся в недрах души пружину, он уперся в следователя взглядом – мол, а по факту будешь говорить, товарищ вредитель, или тоже бить тебя?
Виктор Андреевич понял это, как отмашку сверху, и доложил:
- Товарищ капитан госбезопасности, работаю с очередным заключенным. Не рассчитал, теперь послал за водой, будем лечить.
- А-а! - увидел, наконец, Абрамов неподвижное тело испытуемого, хотел спросить, что же ничего с ним не делают, ведь кроме чудодейственной воды, есть и другие дедовские средствА (ударение на последней гласной), применяемые с помощью рук и ног, но тут с полным ведром воды пришел Одинцов.
Впрочем, Мирон Абрамов хотел все же попробовать указанные выше средстА. Воду, разумеется, не жалко, но она пусть стоит. Невелик барин, хотя и из центрального аппарата. Но на всякий случай все же сказал:
- С ним работайте много, тщательно, но аккуратно. В Москве телеграммой предупреждали, что б без эксцессов. Признавался хоть?
- Никак нет, товарищ капитан госбезопасности! - отрапортовал следователь, - молчит, гад, все пытается уйти от справедливого наказания социалистического судопроизводства.
Посмотрели на неподвижное тело, помолчали. Обоим было, что скрывать. Начальник розыскного отдела не сказал полного текста телеграммы из Москвы. А там, между прочим, говорилось не только об экцессах, но и недопустимости излишнего избиения. Последнее Абрамов вообще не понял. Как не бить, так же тогда советская юстиция будет работать?
А Виктор Аркадьевич думал о своем. Он же не сказал обязательного вопроса о троцкизме и вредительстве, совсем забыл, сразу начал бить! А если он очухается и все расскажет? Абрамов, козел, после этого точно не даст ничего стоящее, а, значит, карьера конец!
Наконец, Абрамов перестал размышлять, подошел к телу заключенного, начал его бить. Получилось у него не очень. Места оказалось мало, табуретка стояла, как оказалось, очень выгодно для зека. Поэтому получилось бить только ногами и только в определенные места, не очень-то подходящие.
К тому же Мирон Гаврилович очень жалел своих новеньких сапог и старался, чтобы они не касались пятен
