В крови - Юсиф Чеменземинли

Меня стеклом создатель кружил,

Но в крепкий камень он стекло вложил.

Хан одобрил этот ответ. Письмо свернули, передали гонцу, завязав ему глаза, отправили обратно.

Прошло немного времени, и пушки с новой силой ударили по крепости — это означало, что ответ получен. Ибрагим–хан со свитой верхом прискакал на плоскогорье. Топхана окутана была пороховым дымом. Потом пушки затихли, и дым стал оседать на дно ущелья. Шах и его приближенные стояли и смотрели на крепость. Завидев Ибрагим–хана, гордо возвышавшегося на скале, шах разразился проклятьями. Ибрагим–хан приказал своим нукерам хором выкрикнуть только два слова:

— Хан–скопец!..

Вне себя от ярости шах долго кричал что–то, потом заговорили пушки, и шахская ставка окуталась пороховым дымом, скрыв разгневанного повелителя.

13

Через тридцать три дня после начала войны, так и не сумев взять Шушу, Агамухамед–шах отступил к Каратепе, в сторону Агдама. Наступила осень, плохо стало с подвозом фуража и продовольствия, начался падеж скота — все это ставило шаха в тяжелое положение. Решив выяснить настроение в армии, он приказал провести совет, причем молодых воинов собрали отдельно от ветеранов. И тем, и другим объяснили трудность положения, попросили совета. Молодые сказали, что они солдаты и готовы выполнить любой приказ шаха, ветераны же посоветовали отойти за Аракс и перезимовать в Тегеране или в Ардебиле. Выслушав их, шах отдал приказ готовиться к выступлению — и удалился к себе в шатер. А на утро, вопреки всем советам, повел свои войска в Грузию. Гянджинский хан Джавад сопровождал его в качестве переводчика.

Как только лазутчики Ибрагим–хана доставили ему это известие, хан, передав Сафару значительную часть войска и большое количество золота, послал его на помощь Ираклию. Через месяц Сафар вернулся с остатками своего отряда. Он был свидетелем разрушения Тифлиса. Церкви и дома были сожжены, население большей частью перебито. Забрав двадцать тысяч пленников, шах отошел на Гянджу и далее на Мугань — зимовать.

Весть эта повергла в уныние весь Карабах. Положение становилось все тяжелее. Страшась расправы иранцев, крестьяне не решались спускаться в долину, наступила зима, скот замерзал в горах, начался падеж. Хлеба в этом году никто не сеял, запасы подходили к концу; все заметнее было приближение голода.

Несмотря на свой преклонный возраст, Вагиф обычно был весел и бодр, однако последние события и особенно трагедия Тифлиса сломили поэта. Он заболел и несколько дней не мог подняться с постели.

С каждым днем положение в Карабахе становилось все сложнее. Ханский двор осаждали просители; голодным людям нужен был хлеб. Взять же его было негде. Надежды на помощь извне, в частности на помощь турецкого султана, не оправдались.

С недобрыми вестями вернулся из Стамбула Мирза Алимамед. Столковавшись с Агамухамед–шахом, султан посоветовал тому выступить в Карабахе против России.

Ибрагим–хан собрал приближенных — обсудить создавшееся положение. Когда сказано было уже много, произнес свое слово Вагиф:

— Только сближение с Россией может спасти нас от шаха, — коротко сказал он.

Многие из придворных Ибрагим–хана были весьма недовольны подобным заявлением, тем не менее хан принял решение — отправить письмо Екатерине. Составить это послание поручено было Вагифу.

Написанное Вагифом письмо при посредстве главнокомандующего генерала Гудовича в конце января 1796 года доставлено было в Петербург. Результатом этого шага было то, что русские войска получили приказ собираться в крепости Кызлар; начинался новый поход на Кавказ под командованием генерала Зубова.

14

Обычно Вагифу удавалось видеться с Мирзой Алимамедом лишь во дворце, в официальной обстановке. На этот раз он приехал к нему домой вместе с Кызханум, поздравить с возвращением, потолковать. Мирза Алимамед принимал Вагифа в уютной, красиво убранной комнате. Часть ее заставлена была кадками с диковинными растениями и цветами. Причудливо переплетаясь, поднимался к самому потолку плющ. Среди зелени и цветов развешаны были птичьи клетки: на разные голоса резвились соловьи.

Близилась весна. День был пасмурный, и цветные витражи окон казались блеклыми, тусклыми. В камине пылал огонь.

— Я так благодарен за подарки, что ты привез мне из Стамбула, — растроганно сказал Вагиф сидевшему рядом другу. — Я день и ночь читаю эти стихи! Истинное наслаждение!.. Ты, видимо, неплохо съездил.

— В каком–то отношении — да…

— Я думаю, после этого путешествия тебе у нас покажется скучновато? — Вагиф усмехнулся.

— Видишь ли, ахунд, — подумав, сказал Мирза Алимамед, — будет ли мне скучно, не знаю, но повидал я действительно немало. Там есть, что посмотреть, но прямо тебе скажу: многое не лучше, чем у нас. Голодных там во всяком случае больше, чем сытых. Султан и его приближенные купаются в золоте, а простой народ бедствует невероятно…

Разговор пришлось прервать — вошел слуга, неся на подносе кофе, фрукты и сладости. Среди поданных угощений были измирский инжир и черная хурма. Мирза Алимамед привез их из Стамбула.

Вагиф взял с тарелки сушеный инжир.

— Жалко, что не по зубам мне твое угощение. Так расскажи мне: кто тебя там принимал?

— У них есть такое правительственное учреждение, — начал Мирза Алимамед, — называется «Баби–али». Вот туда я и отправился. Принял меня какой–то чиновник. Поговорили, он вышел в другую комнату, видимо, посовещался с кем–то, потом выходит и говорит, что намерения мои неосуществимы. Так что ни с султаном, ни даже с визирями его мне поговорить не удалось. Султана я видел только раз — на морской прогулке по проливу. Мы, говорят, сейчас в дружбе с шахом и рисковать этой связью не можем. Я так понял, что две войны с Екатериной изнурили страну, людей турки потеряли много, казна пуста. Сейчас у них нет сил один на один бороться с Россией, вот они и решили поддержать шаха — может быть, хоть он закроет России доступ на Кавказ. А того не понимают, что сейчас для народов Кавказа близость с Россией — благо.

Вагиф, напряженно слушая, кивал головой — он был целиком согласен с Мирзой Алимамедом.

— Шах на Мугань отошел, — сказал Мирза Алимамед после некоторого молчания. — Как полагаешь, вернется?

— А как же, непременно! Правда в Иране снова мятеж, но если его не сбросят с престола и не убьют, весной надо ждать гостя.

— Ну, а хан что? — осторожно спросил Алимамед. — Какие у него намерения?

Вагиф понял, что в данном случае собеседника интересует его личное мнение.

— Я‑то считаю, что нам во что бы то ни стало необходимо договориться с Россией, но хан…

Вошел Мирза Мамедкулу. Он давно уже обосновался в Карабахе, одно время служил при дворце. Вагиф, давно не видавший земляка, обрадовался его приходу.

— Что–то ты зазнался! — с укоризной сказал он. — Только во дворце и увидишь тебя, нет того, чтобы зайти, проведать!..

Мирза Мамедкулу начал извиняться, посетовал на то, что большую часть времени приходится проводить в деревне.

— Пока шах ушел, надо скорее хозяйством заняться, а то совсем пропадем…

— Это ты молодец! — Вагиф одобрительно усмехнулся. — Я среди вас, видимо, самый нерасторопный: ничего–то у меня нет за душой, кроме этого дома…

15

Ираклий послал в Гянджу войска под командованием своего сына Александра. Предпринимая этот поход, Ираклий надеялся захватить Гянджу, наложить дань на Джавад–хана и таким образом поправить свои дела. Три месяца грузины продержали город в осаде, но потом обнаружился недостаток припасов, не хватало оружия, воины были раздеты и разуты. По–настоящему снарядить армию Ираклий был не в состоянии, казна его опустела. Когда Ибрагим–хан с Омар–ханом подошли к Гяндже, на подступах к ней оставалось не более сотни грузин.

Приход карабахцев и аварцев сразу изменил положение: гянджинцы, окопавшиеся в окрестных садах, стали теперь поспешно отходить к крепости. Крепость эта была обнесена четырехугольной стеной и имела двое ворот: карабахские и тифлисские, а на западной стороне — укрепленную башню. В центре крепости расположены были построенный из кирпича ханский дворец, цитадель и мечеть. Неподалеку от карабахских ворот находился колодец, снабжавший город питьевой водой.

Ибрагим–хану было прекрасно известно устройство гянджинской крепости; он перешел речку Гянджачай и, установив артиллерию, направил пушки на город. После нескольких залпов войска начали штурм крепости. Вскоре крепостная степа во многих местах оказалась пробитой. Изнутри слышались громкие крики — гянджинцы просили пощады. Когда над карабахскими воротами поднялся белый стяг, хан отдал приказ приостановить штурм. Крепостные ворота открылись, навстречу хану с хлебом–солью и кораном в руках вышли почтенные старцы.