Покинутая царская семья. Царское Село – Тобольск – Екатеринбург. 1917—1918 - Сергей Владимирович Марков

вздохнул, когда в назначенный день и час, к удивлению артиллерийских офицеров, на дворе артиллерийских казарм производил перекличку вернувшимся из отпуска солдатам моей команды. Из 120 человек вернулось около 80 человек. Я торжествовал. По дороге нагнало меня еще 10 человек, так что, в общем, я привел с собою обратно в полк около ста человек.

Полковник Попов был поражен этим обстоятельством еще более, чем артиллерийские офицеры в Севастополе. Я был доволен своей поездкой, так как смог убедиться, что есть еще солдаты, с которыми можно жить и на которых можно положиться. К сожалению, будущее показало, что таковыми оказались в огромном большинстве инородцы.

По приезде в полк я еще некоторое время оставался без дела, но в начале мая все же получил назначение младшим офицером в 9-й маршевой эскадрон 12-го Ахтырского Ее Императорского Высочества великой княжны Ольги Александровны полка, командиром которого был штабс-ротмистр Селецкий, очень симпатичный человек, прекрасный строевик и боевой офицер. Он вскоре уехал в отпуск, и я был назначен временно командующим эскадроном.

Я попробовал производить занятия, и, убедившись, что из этого все равно толку не выйдет, так как на занятия являлось не более 20 процентов наличного состава эскадрона, я, дабы не позорить себя в глазах солдат и не подчеркивать своего бессилия, предоставил командование эскадроном своему старослуживому вахмистру, так как младшего офицера у меня не было, и просил его, по возможности, поддерживать порядок, а меня без крайней нужды не беспокоить.

В день, когда была получена телеграмма, в которой сообщалось, что пресловутая «декларация прав солдата», состряпанная в Петербурге, приказом Керенского вводится в действие во всей армии, со мной произошел скандал, о котором и поныне, вероятно, вспоминают офицеры, служившие в то время в 8-м запасном кавалерийском полку.

По этой декларации отменялось обязательное отдание чести, и солдаты в ответ на приветствие офицеров должны были отвечать не «Здравия желаем» и т. д., а просто «Здравствуйте», короче говоря, убивалось последнее, чем могла еще держаться армия, и отменялось все, что служит в любой армии основой ее существования.

Это известие произвело у нас в собрании впечатление разорвавшейся бомбы. Этот акт единодушно рассматривался всеми нами как окончательный подрыв нашего авторитета в глазах солдат и считался гибельным для существования самой армии.

Моим личным мнением было, что такому насилию, пагубному для Родины, мы, офицеры, не должны подчиняться, а также не должны признанием этого пагубного приказа санкционировать его перед лицом всей Европы. Мы должны все, как один человек, на фронте и в тылу, подать в отставку и предоставить товарищам солдатам самим расхлебывать заваренную ими кашу.

Мое заявление вызвало бурные прения. Не дождавшись их окончания, я с несколькими приятелями, взволнованный и расстроенный, ушел в себе домой. Дома наши споры продолжались. Один из присутствующих отстаивал свою точку зрения, что мы, офицеры, все же должны постараться удержать солдат в своих руках, не должны падать духом и т. д.

Я не выдержал и, как сейчас помню, крикнул:

– Что ты за чепуху говоришь! Какие мы теперь офицеры, раз мы допустили, чтобы с нас содрали императорские вензеля, и, примирившись с этим, сами дали солдатам право плевать на нас… Я презираю теперь эти ободранные погоны!

С этими словами я сорвал с себя погоны и выбросил их на улицу в открытое окно. Моим друзьям с трудом удалось меня успокоить.

Хотя о моем поступке и дошло до сведения командира полка, но начальство оставило меня в покое, зная, что меня никакими мерами не обуздать и что я всегда останусь при своем мнении.

Глава XX

В конце мая, сидя в собрании за обедом, я был огорошен следующей фразой, обращенной ко мне молодым прапорщиком:

– Господин корнет, я забыл вам передать привет от Юлии Александровны!

Я сразу не понял, о ком идет речь, и переспросил его.

– Ну да, от Юлии Александровны Ден.

– Как! Где она? Вы ее видели?

Оказалось, что мой собеседник был в Кременчуге и заезжал в гости к матери Ю.А., у которой было имение под городом, о чем я и не подозревал. Он рассказывал ей о нашей жизни в Новогеоргиевске и о существовании некоего корнета Маркова, по приезде сразу попавшего под арест и суд, срывавшего с себя погоны и т. д.

Услышав мою фамилию, она попросила его передать мне, что только что вернулась из Петербурга, где видела дочь, от которой много слышала обо мне, и просила меня при возможности заехать к ней в имение.

На следующий день я верхом с Халилем отправился в Белецковку, находившуюся в 25 верстах от Новогеоргиевска. От прапорщика я узнал, что мать г-жи Ден, Екатерина Леонидовна, урожденная Хорват, после развода с отцом Ю.А., генералом Смульским, вышла замуж за офицера запасного кавалерийского полка ротмистра Велецкого, убитого в 1915 году на фронте. Поэтому она всегда принимала у себя офицеров запасного полка и живо интересовалась полковой жизнью.

Когда я приехал в Белецковку, то был встречен там как старый знакомый и родной человек как Екатериной Леонидовной, так и ее матерью, старушкой Марией Карловной Хорват, урожденной баронессой Пиллар фон Пильхау. От Е.Л. я узнал подробности ее пребывания в Петербурге и ее свидания с Юлией Александровной, ее дочерью.

Оказывается, Юлия Александровна пробыла во дворце арестованной с императорской семьей до 20 марта, когда ее совместно с А.А. Вырубовой, только что оправившейся от болезни, вывезли из Царского Села и перевезли в Петербург, в здание Министерства юстиции, где их обеих продержали в сырой нетопленой комнате три дня, после чего Ю.А. выпустили на свободу, а несчастную А.А. перевезли в Петропавловскую крепость. Ю.А. рассказывала своей матери о моем приходе во дворец 1 и 4 марта, о том, что государыня часто вспоминала «маленького Маркова», как она меня всегда называла, и о том, как она была растрогана моим приходом. Екатерина Леонидовна сообщила мне, что их величества продолжают находиться под строжайшей охраной в Александровском дворце и что после замены первого коменданта Коцебу, весьма лояльно относившегося к царственным узникам, полковником Коровиченко, личным другом Керенского, человеком грубым и невоспитанным, положение императорской семьи значительно ухудшилось.

Я передал Е.Л., что положение императорской семьи меня очень беспокоит и что я считаю положение их в Царском Селе далеко не безопасным; и если Временное правительство добровольно не выпустит их за границу, то необходимо вырвать их вооруженной силой!

Я посвятил Е.Л. в мои планы, рассказав ей, что мне удалось организовать под видом бесшабашной компании, проводящей весело время за бутылкой вина, человек 12 офицеров, готовых