В театре и кино - Борис Бабочкин

Уже в советское время та же декадентская, упадочная философия лежала в основе спектакля, поставленного в 1922 году В. Г. Сахновским в Московском драматическом театре. В нем Катерина была обречена, и она сама об этом знала, могильный холод чувствовался в ней уже с первого появления, ее лицо было мертвенно-неподвижно и оживлялось только тогда, когда она говорила о смерти, об ангелах, о могиле и т. п. Центральным местом становилось четвертое действие, где, как вороны на близкую падаль, слетались под своды зловещие фигуры старух, монашек, чтобы любоваться страданиями и близкой гибелью Катерины. Концепция Сахновского во многом совпадала с тем, что писал Комиссаржевский. Идеи, философия одни и те же. Немногим отличался, на мой взгляд, от названных постановок и спектакль Камерного театра, где Катерину играла А. Г. Коонен.

Много постарались над этой пьесой и режиссеры-вульгаризаторы. Они перекраивали пьесу, "монтировали" текст, вводили новые персонажи, всячески вытравляли из пьесы религиозные мотивы или просто использовали их для антирелигиозной пропаганды. В 1936 году в Ленинграде, в театре ЛОСПС шла "Гроза", где в сцене "В овраге" действовали не две, а четыре пары: добавлялись Глаша с Шапкиным и странница Феклуша с попом.

Более серьезной попыткой модернизации "Грозы" является постановка этой пьесы в кино. Но и здесь было совершенно явное искажение Островского. Я сказал бы, что это была скорее горьковская "Гроза", а не "Гроза" Островского. Режиссер опять-таки подменил идею Островского идеей о растленной власти денег, об имущественной зависимости, о материальной кабале. Эти мотивы в "Грозе" существуют, но не они решают дело.

И в противовес всем этим спектаклям, искажающим "Грозу" вправо и влево, советский театр, к сожалению, не создал еще спектакля, который дал бы зрителю всестороннее и правильное представление об идеях и образах пьесы. Такая задача перед советским театром еще только стоит.

Забытая классическая трактовка "Грозы", которая, очевидно, существовала в старых спектаклях Малого театра, бывш. Александринского театра, долита быть восстановлена. Вернее, ее нужно создать заново, так, чтобы она стала классической для нашего времени, для нашего советского театра.

Я подчеркиваю, что речь идет о классической трактовке, а не о классическом исполнении. Возможно, что такие вершины актерского исполнения, как исполнение Провом Садовским роли Дикого, Васильевым и Мартыновым роли Тихона, останутся недосягаемыми. Вероятно, трудно будет найти Катерину, которая сравнилась бы глубиной таланта с М. Н. Ермоловой. Но также очевидно, что советский театр, владеющий методом социалистического реализма, сможет и должен создать такой спектакль, в котором наш зритель увидит всю глубину идей и всю художественность образов, созданных Островским.

Значит, речь идет не о реставрации одного из старых классических спектаклей "Грозы", например спектакля, шедшего лет шестьдесят назад на сцене Малого театра. Можно восстановить декорации, костюмы, путем тщательных изысканий восстановить мизансцены, вероятно, можно даже восстановить стиль исполнения. Но как восстановить состав зрительного зала - эту важнейшую часть каждого спектакля? Сама эта мысль о музейной реставрации неизбежно придет в пагубное противоречие со всеми лучшими традициями Малого театра, передового театра своего времени. Ведь в коллективе Малого театра всегда находили живой отклик наиболее прогрессивные, революционно-демократические идеи. Именно на этом пути Малый театр пережил самые большие свои успехи. Это и есть основная, живая и великая традиция Малого театра.

Начиная работу над классическим произведением, театр обязан прежде всего воссоздать конкретную историческую обстановку того времени, которая породила авторскую идею, сюжет, систему образов пьесы и столкновения этих образов. Современное советское понимание авторской идеи будет служить гарантией ее правильного воплощения на сцене театра. Не вульгаризация, не осовременивание во что бы то ни стало, не стилизация, а правильное воплощение, воскрешающее подлинную живую жизнь того времени, живую правду авторских стремлений, - вот задача театра.

Основная идея "Грозы" четко сформулирована Добролюбовым в его знаменитой статье "Луч света в темном царстве". До сих пор это замечательное произведение революционно-демократической публицистики является наиболее значительным, если не единственным комментарием к драме Островского. Многочисленная критическая литература о "Грозе" позднейшего времени в лучшем случае повторяет или дополняет Добролюбова, в худшем - спорит с ним.

Исходя из добролюбовского толкования "Грозы", исходя из принципа воссоздания исторической конкретности того времени, когда было создано литературное произведение, исходя, наконец, из текста пьесы, мы должны установить ее главное и основное положение, самое важное ее обстоятельство: Островский показал в "Грозе" не застойную, мертвенно-спокойную и неподвижную жизнь русской провинции 50-х годов прошлого века, а поймал в свой объектив художника переломный момент русской жизни. Он показал не обреченность и гибель Катерины, а обреченность и близкую гибель Дикого и Кабанихи, близкую, неизбежную гибель всего темного царства.

Добролюбов говорит о "новом движении народной жизни, отражение которого мы нашли в характере Катерины".

"Вот [истинная] сила [характера... - пишет он. - Вот высота], до которой доходит [наша] народная жизнь в своем развитии, но до которой в литературе нашей умели подниматься весьма немногие, и никто не умел на ней так хорошо держаться, как Островский... он умел создать такое лицо, которое [служит представителем великой народной идеи]..." (Выделено мною. -Б. Б.)

И, наконец, самое главное: "Гроза" есть, без сомнения, самое решительное произведение Островского; взаимные отношения самодурства и безгласности доведены в ней до самых трагических последствий; и при всем том большая часть читавших и видевших эту пьесу соглашается, что она производит впечатление менее тяжкое и грустное, нежели другие пьесы Островского... В "Грозе" есть даже что-то освежающее и ободряющее. Это "что-то" и есть, по нашему мнению, фон пьесы, указанный нами и обнаруживающий шаткость [и близкий конец] самодурства. Затем самый характер Катерины, рисующейся на этом фоне, тоже веет на нас новою жизнью, которая открывается нам в самой ее гибели".

Катерина Кабанова - это росток новой жизни. Он еще слаб, ему приходится вести неравную борьбу с темным царством, он гнется от бури, которая его сломит, но он сам уже гроза для отмирающих, отчаянно сопротивляющихся, обреченных на гибель старых форм жизни и их представителей - Кабанихи и Дикого. Отсюда и идет в "Грозе" та освежающая и ободряющая оптимистическая атмосфера пьесы, о которой я уже говорил и которая должна быть создана в будущем спектакле.

В самом деле, если бы исконно закономерную жизнь Кабанихи и Дикого уже не поколебало, не подорвало это новое веяние жизни, то почему им так плохо и беспокойно живется? Почему они всегда так раздражены, так подозрительны и придирчивы?

Потому, что их час пробил. Они это чувствуют. Они уже "поникли перед невозможностью остановить поток".

Основы деспотизма, основы угнетения человека человеком уже потрясены. Вот о чем говорит "Гроза". И смысл гибели Катерины в том, что, принося себя в жертву, она еще больше подрывает эти основы угнетения. Пьеса кончалась бы куда трагичнее, если бы Катерина осталась жить в доме Кабанихи. Она порвала с этим домом, как умела, как могла, но порвала решительно. Здесь и сказался ее "энергический характер, взятый прямо из жизни". Катерина умерла, узнав счастье, которого никогда не знали ни Кабаниха, ни Феклуша, ни Дикой. Вот что для нас важно в сюжете пьесы. Мы еще вернемся к образу Катерины, как к решающему образу драмы.

Сейчас важно выяснить расстановку сил в борьбе Катерины и Кабанихи - в борьбе нового и старого.

Если на одном полюсе стоит Катерина, а на другом Кабаниха и Дикой, да к ним еще всеми своими интересами примыкает Феклуша, то остальные персонажи, за исключением особняком стоящей барыни с двумя лакеями, должны занять место ближе к Катерине, а не к Кабанихе. Я не собираюсь схематизировать, у каждого из них есть свое собственное место, но мне кажется, что фронт самодуров, деспотов представляют только Кабаниха и Дикой, и это тоже очень важно для оптимистического звучания спектакля.

Одним из самых привлекательных образов "Грозы" мне кажется Кулигин. Он стоит уже совсем рядом с Катериной. Талантливый мастеровой, поэт, бессребреник, скромный и смелый человек, который мечтает отдать свой будущий миллион обществу, - это трогательное и значительное явление русской жизни. Кулигин в полной мере представляет собой то новое веяние русской жизни, о котором говорит Добролюбов. Нельзя не обратить внимание на то, что в его монологи Островский вложил мотивы социального обличения, чрезвычайно острые для своего времени. В них Кулигин проявляет себя не только как лирик, но и как обличитель социального гнета. Его разговор с Диким в четвертом действии показывает, как развито в нем чувство человеческого достоинства. Бедность вынуждает его просить у богача Дикого десять рублей на устройство часов для города, но он просит их не как нищий, а как общественный деятель. И в ответ на грубость и оскорбления со стороны Дикого гордо звучит его цитата из Державина: "И в рубище почтенна добродетель!".