Фома Верующий - Константин Сазонов

Филипп был студентом философского факультета двадцати одного года от роду. Он со смехом махнул рукой в сторону товарища и полез в свой рюкзак, откуда достал книгу Варлама Шаламова.

— Я просто зачитываюсь, это же великий русский диссидент! Открыл для себя вообще великую русскую литературу и запоем читаю классиков. А вы, как вы считаете, по телевизору здесь постоянно говорят о том, что в мире возросла напряженность между полюсами силы, но ведь фактически это же противостояние метафизик, война смыслов или же деньги и ничего больше?

— В общем и целом согласен и с первым, и со вторым, но в частностях могут быть большие расхождения. Весь вопрос в конкретных частностях. По сути, мы живем сейчас в зеркалах, вот как в моей комнате, только со всех сторон. Видим, казалось бы, одно и то же, а оказывается, что всё наоборот. Вот скажи мне, Филипп, в Сербии социальные сети тоже разразились общим сумасшествием?

— Там вообще все крэйзи, — подает голос Таня, — а ты, Филипп, лучше про смыслы у турок, что заселились сегодня на второй этаж, спроси, узнаешь для себя много нового, вплоть до того, что живешь не так и зря. Одному Михайло хорошо — он с утра до ночи в танки в сети режется. Танкист в доме — горе в семье, — отвешивает шуточный подзатыльник своему другу Таня.

На кухне становится невыносимо душно от табачного дыма, и я с обещаниями составить компанию завтра вышел на улицу князя Михаила. На город спускались сумерки, и дневное тепло таяло на полупустынных улицах с каждой минутой. Я решил пройтись до крепости Калемегдан и посмотреть на слияние Дуная и Савы, пока еще не совсем стемнело. Закат на смотровой площадке крепости был изумителен, потом, словно по взмаху палочки невидимого дирижера, по всему парку начали зажигаться фонари, где-то далеко в частном секторе лаяла собака, и стало почти пасторально тепло от происходящего. Мне не давал покоя вопрос Филиппа, хотя он был риторическим и простым до очевидности. В электрическах отблесках в водах Дуная, поглаживая рукой древнюю кладку, я разглядывал тающую светлую полоску неба на горизонте и вглядывался в мерцание звезд. Светящийся газ… стать легким, благородным гелием и не вступать в реакцию. Подниматься в высоту, видеть общее. Не оставаться в комнате с зеркалами. точно, Карл Густав Юнг, я даже хлопнул себя по лбу. Человек придумает себе псевдоидеи, маски статусов, круговая порука лжи. Все что угодно, только не встречаться с собственной душой, не погружаться во внутренние сумерки, а если найти себе подобных и образовать клуб по интересам, — это уже коллективное темное. Любое чужеродное, иное будет восприниматься в штыки. Такова современная электронная сеть бытия, социальная коммуникация, запертая в пространства сообществ и списков друзей, о которых зачастую ничего неизвестно, кроме ника и отметки «мне нравится». Этот кулак с оттопыренным большим пальцем сам по себе стал микроскопическим энтеогеном, электронным наркотиком и вирусом. Уверен, что скоро вместо того, чтобы нагонять количество, их просто будут официально продавать за большие деньги. Но это всего лишь почва, добротный навоз, где запросто реализуется простейшая махинация из девяноста процентов правды, пяти процентов лжи и такой же доли развлечения. Замешиваем крутое тесто, лепим новую реальность, где знак минуса меняется на знак плюс, переворачиваем все что угодно с ног на голову и получаем агонию массовой информации. Все средства массовой информации тихо умирают, превращаясь в огромную социальную сеть. Инструмент управления готов, и со времен доктора Геббельса он здорово прогрессировал. Современная война смыслов идет в виртуальном пространстве и подкрепляется красочными кровавыми картинами с полигонов специально для этого созданных. И как сохранить в этой системе разум обычному человеку, который смотрит с кручи в темноту и отражения? Ответ приходит быстро: сначала безоговорочно поверить любой информации, а потом так же тотально, хирургически холодно усомниться в каждом факте и не верить эмоциям, не верить не документальным фактам, не верить вообще никому.

Мне пора возвращаться. В супермаркете недалеко от хостела я покупаю немудреный ужин и поднимаюсь на лифте под самую крышу в свою маленькую, но очень уютную комнату. Перед сном обязательно чай с медом, чтобы не простыть, и нужно еще сходить на второй этаж. Мне ска-зали, что там хорошая широкая лоджия, где можно спокойно присесть за столик и покурить.

На этаже шумно. На кухне с кофеваркой возится незнакомый смуглый человек. Я помогаю ему управиться, и напиток течет в стеклянную емкость. Я слизнул остатки меда с ложки и медленно, чтобы не расплескать чай, направился к лестнице. Сверху раздавались взрывы хохота. На креслах расположилась компания мужчин от тридцати до сорока, они громко говорили по-турецки. Я приветствовал их на английском. Несколько секунд меня изучали любопытными взглядами, после чего самый крупный из компании задал мне вопрос:

— Вы мусульманин?

— Нет, я крещен в православии.

— Ортодокс?

— Да, я из России.

— О, Россия. Москва?

Я согласно кивнул и улыбнулся, а здоровяк после паузы продолжил:

— Видите ли, мы все здесь мусульмане и по утрам молимся. Не могли бы Вы в это время воздержаться от визита сюда?

21 ЯНВАРЯ 2014 Г. БЕЛГРАД, СЕРБИЯ

Я проснулся с рассветом. Он здесь наступает очень рано, где-то в районе четырех, несмотря на зиму. С полчаса ворочался в своей небольшой келье, потом взял ноутбук и вышел на кухню. Протянув руку к выключателю, я передумал и остался в рассветном матовом освещении. Не спеша открыл дверцу настенного шкафа из темного дерева, достал кофе. Еще несколько минут ушли на чистку кофеварки и смену фильтра. Кухню и коридор заполнил вкусный утренний запах. Я налил чашку, уселся на барный стул возле широкого подоконника и открыл текстовый файл в компьютере. Погрузившись в процесс работы, я в следующий раз посмотрел в окно, когда уже совсем рассвело. За спиной послышалось шарканье сонных ног и шуршание за спиной. Один из вчерашних вечерних знакомых открыл холодильник, достал пакет с подмерзшим куском пирога и заспанно кивнул мне. Я решил не мешать — просто взял кружку с еще теплым кофе и вышел на мансарду. На этаже никто не молился, и почти не было намеков на хоть какие-то проявления жизни, если бы не богатырский храп из-за двери. Облака были розовыми, цветочная рассада в больших горшках склонялась квелым анабиозом к земле, изредка покоряясь порывам могучего ледяного дыхания балканской зимы. Я уже знал, что стоит солнечному диску подняться над горизонтом, воздух прогреется до девяти-десяти градусов тепла, что по меркам средней России — вполне себе полновластная осень или весна, но никак не разгар крещенских морозов.

Дверь террасы тихо скрипнула и с кружками горячего кофе вышли еще два человека из турецкой компании. Они были в теплых куртках и шапках, достали сигареты и закурили, с удивлением разглядывая меня в одной спортивной кофте и тонких домашних брюках. Я вспомнил вчерашнюю просьбу и справедливо рассудил, что правильно сделал, проигнорировав ее. Молитва — дело очень личное и требует уединения, а в номерах его с избытком.

— Доброе утро, — протянул мне руку коренастый турок лет сорока. Он почтительно поклонился и посмотрел чуть поверх очков в элегантной дорогой оправе. — Меня зовут Эрхан. Это мой товарищ Эрсин. Мы приехали из Стамбула мужской компанией немного отдохнуть, перевести дух от сумасшедшего ритма. У меня свой типографский бизнес. В общем, мы все тут небольшие дельцы. Вы бывали в Турции? Хотя… пожалуй, все русские хоть раз, но бывали в Анталье. Я угадал?

Я рассмеялся и кивнул. Конечно же, я бывал на турецких курортах, не питая к ним особой страсти, но подпитываясь впечатлениями от древней непостижимой Ликии.

— И как вам у нас, как вы вообще относитесь к нашей культуре и вере? Но, должен оговориться, лично я атеист, а вот Эрсин и другие ребята — они мусульмане. Настоящие, не показные, глубоко верующие люди. Мы все друзья, что не мешает нам придерживаться совершенно разных политических взглядов.

Эрсин, до того молча выпускавший клубы дыма, подал голос.

— Уважаемый, вы русский, христианин, а наверняка даже не знаете, что Дева Мария, праведная Мариам — она же и моя мать, как и пророка Исы. Вы читали Коран? Еще мы очень почитаем труды мудреца Аль-Газали, хотя вам, наверное, это ни о чем не говорит.

— Ну почему же, Эрсин, — снова улыбаюсь я, вспоминая книгу из отцовской библиотеки. — Не стоит быть таким предубежденным к людям, ведь имам Аль-Газали писал как раз о том, что это одна из глупостей. «Мне кажется, что я воочию вижу Престол моего Господа, и мне кажется, что я вижу обитателей Рая, как они ходят друг к другу в гости, и обитателей Ада, как они ненавидят друг друга. И это знание происходит в результате поиска истины о душе и о том, что она такое, о ее связи с телом и особенности, для которой она была сотворена, и о том, как она наслаждается своей особенностью и совершенством вместе со знанием тех недостатков, которые мешают ей достичь совершенства», — кажется так он писал. — Ты и я — мы одинаковы, несмотря на то, что разных народов, разной истории, а религия и вера — я бы их разделил. Когда-то для помещения истины в древнее сознание придумали человеческое воплощение вселенского разума, потому что так было проще донести. А сегодня кому-то удобнее молиться раскрашенному дереву и наделять изображение своими недостатками, вместо подъема хотя бы на одну ступень внутри себя к тому самому вечному, недосягаемому, нисходящему из окружающего мира светлому потоку.