Фома Верующий - Константин Сазонов

Миряна выжимает три лимона в стакан и пьет кислый фреш. Она говорит, что это очень и очень полезно. Я не сомневаюсь, согласно киваю и советую добавить сахара — так вкуснее. Мне нравится с ней говорить. Она учит русский. Худенькая, смуглая, симпатичная сербиянка. «Шечер — то ние полезно, вредно», — смеется она. Потом рассказывает о том, как мечтает и о чем.

— Я выросла, когда был рат, война, тако по-русски. Брат старший погиб. Больше всего я хочу, чтобы ни я, ни мои дети не видели войну. Ты уже был в центре, видел… как это… бомбардоване куче… дома после бомб?

— Нет, я еще никуда не успел.

— Съезди обязательно, это рядом с собором святого Савы.

На небольшой кухне хостела нам тесно, и мы выходим на веранду, что смотрит в старый двор, где молодая собака гоняет кота, а после спасается от кошачьей ярости бегством. Мы наблюдаем за сценой, а потом слышим собачий визг и смеемся. Выпросил.

— Зачем ты приехал в Белград и долго вообще тут собираешься пробыть?

— Приехал вчера, зачем — не знаю. Хочу съездить на юг, где высокие горы, поживу там немного и потом вернусь сюда уже на неделю.

— Просто так, без дела, взял и приехал. в Сербию? — переспрашивает она.

— Да, все так и есть.

— Ты сумасшедший, — делает глоток фреша и опять начинает смеяться Миряна, — но как вернешься, мы обязательно… как это… видимо се.

— Увидимся, — поправляю я.

— Да, увидимся, — подмигивает девушка и уходит на рецепцию, где заливается в ожидании ответа телефон.

Я планирую выдвинуться уже через полчаса и включаю кофеварку. Еще есть время. Билеты куплены. Триста километров на юг, по трассе на Салоники в пограничный с Болгарией Пирот — городок, зажатый балканскими горами со всех сторон.

Пара чашек невкусного фильтр-кофе и на выход, рюкзак собран и поставлен под общую деревянную лестницу, что ведет на мансарду. До автовокзала пятнадцать минут неспешным шагом, и лучше подойти пораньше, чтобы перед посадкой постоять немного на улице, подышать воздухом и подготовиться к уединению. На него необходимо настроиться, а заодно и понять, зачем мне вообще понадобилось ехать в совершенно незнакомый город, закрыться горами под низким зимним небом.

Сегодня ясно, но холодный ветер пробирается сквозь куртку. Я прячусь в узких белградских переулках, и уже вижу внизу спуска крышу автовокзала. Очень тихо, и только шелест сухих листьев добавляет звук в прозрачное молчание мира, где старые тополя тянутся к солнцу и кошки греются на крышах припаркованных автомобилей.

В привокзальном кафе я заказываю «печенье» — жаркое. Ем осторожно, чтобы не обжечься. Перед дальней дорогой просто необходимо подкрепиться. Через стекло прокуренной харчевни хорошо видно, как на бетонном блоке, что отгородил пешеходную зону от парковки автобуса, расположился бродяга, снял некогда бывшие обувью грязные колодки и выставил под солнце больные ноги, сморщился, скрыв щелки опухших глаз под нависшими нечесаными волосами. Его никто не трогал, а сердобольная старушка протянула пакет свежеиспеченных булок. Половину он съел сам, одну скормил старой собаке, примостившейся рядом, а одну раскрошил голубям, которые тут же плотной тучей слетели на землю с окрестных крыш и окружили бездомного. Мой автобус уже стоит на парковке под табличкой «Пирот», парень-кассир отсчитывает сдачу и протягивает в окошко блеклый билетный листок. Моя путевка в неизвестность легко помещается в обложке паспорта. Дети, старики, нетрезвые строители — мы собираемся возле угрюмого контролера. Курят почти все, разве что дети просто в силу возраста пока не могут, но снуют возле родителей в табачных клубах. Если не знать, какой сейчас год и попросить спрятать попутчиков в карманы и сумки современные планшеты и телефоны, то сотрется временная грань. Мы все вполне могли бы точно так же стоять в девяностых или в восьмидесятых: старый автобус, конец балканской короткой зимы в окружении выстроенных еще при социализме зданий.

Вскоре белградский пейзаж становится низкорослым, за окном частные домики пригородов быстро сменяются трассой, вдоль которой разбиты виноградники. Задремав, казалось, на несколько минут, я очнулся через час и увидел горы с заснеженными вершинами, на указателе уловил надпись «Ниш», а когда начало темнеть, вышел в небольшом городке, где у меня была забронирована гостиница. Здесь был совсем другой воздух, другое, более низкое небо, и иные люди — чуть загадочные, с едва уловимой улыбкой. Зимний вечер очень быстро съедает все краски и делает мир чернобелым, лишь небольшие вкрапления света выдергивают из промозглой белесой мглы синюю вывеску отеля. Напротив через дорогу расположилась кондитерская, где неторопливо считал дневную выручку, а после укрывал полиэтиленом товар на прилавке угрюмый продавец средних лет. Его дневная усталость плохо сочеталась с витринной аппликацией радостного мультяшного беззубого малыша, но деловитая суета дня уходила в ночь, затихал пульс небольшого городка, исчезли из виду седые горы вдали.

«Молим, ваш пасош, приятно!» — протянула мне паспорт за стойкой регистрации высокая черноглазая девушка и выдала ключи от номера. В комнате было холодно, а с улицы разгулявшийся ветер приносил запах костра — почти все дома в этом городе топились дровами. Я положил вещи, сглотнул с легким ощущением боли в пересохшем горле и решил ненадолго вернуться на улицу, чтобы подкрепиться в ресторане, который заметил рядом с гостиницей.

В обеденном зале, обставленном под сельский сербский дом, я был единственным посетителем в этот вечер.

— Бронислав, Бронислав Илич, но можете звать меня просто Ильич, вам так привычнее, — представился на хорошем русском и рассмеялся официант. — Итак, что изволите на ужин? Могу рекомендовать шопский салат, суп-чорбу и чевапи с картофелем. У нас нежнейшие чевапи из парного мяса, тарелку оближете. Мы сначала рубим мясо, потом отбиваем фарш до состояния суфле и лепим небольшие сосиски — вот и весь наш секрет. Так что?

— Ильич, я, пожалуй, послушаю вас как опытного в гастрономии человека. Несите всё.

Ильич скрылся за массивной портьерой в конце зала и оставил меня наедине со столовыми приборами, большими часами на стене и грустной народной музыкой, где смысл всех песен сводился все чаще к суицидальным мыслям из-за нелегкой жизни и несчастной, но вечной любви. Стрелки по циферблату двигались медленно, но хорошо заметно. В отблесках стекла и мерцании свечи на столе я наконец почувствовал окаменевшую, алмазную вечность, в которой подобные мне бродят по временам и больше всего дорожат воспоминаниями о белой птице и надеждой на еще одну встречу в своей жизни с тем незримым потоком, что открывает щели в космос и несет нас вперед в захватывающую и светлую неизвестность. Я чувствую, как меняется время, это ощущение в последние дни опять не давало спать, окружало в темноте полупрозрачным мешком и выгоняло из комнаты к ночному отражению огня сигареты в кухонном окне. Я слышу громкий хруст ледяных стен между людьми, рушатся перегородки холодных зеркальных комнат, где каждый уникален в своем горячем личном безумии.

Я уже второй день с опаской смотрю на экран смартфона и не решаюсь открыть приложения социальных сетей. Там происходит что-то мрачное, вязкое и очень агрессивное. Метаморфозы начались с начала декабря, когда внешне спокойные люди, знакомые лично уже не один год в виртуальном пространстве преобразились до полной неузнаваемости и начали сыпать проклятия тем, с кем еще неделю назад делили пятничный вечер в уютной атмосфере концертных залов, ресторанов и шумных компаний. Атомизация пространства делит людей на ртуть и фосфор, образуя ядовитые миазмы, дышать которыми равносильно смерти. Я пытаюсь понять, что происходит, и у меня с трудом, но получается. В ядовитой среде нужно стать солнечным газом — гелием, подняться выше и не вступать в реакцию. Капли ртути находят путь друг к другу, сливаясь в одну сплошную ядовитую лужу, фосфор горит ярким жарким пламенем и делает атмосферу непригодной для дыхания. Я вижу эти проявления в публикациях и комментариях, и вижу для себя один выход — отключиться до наступления первых признаков отравления. Они проявляются быстро и явно, когда тяжелеет голова, внутри закипает возмущение, и вот уже кажется, что кто-то чужой и недобрый захватил разум. Невидимая прочная стена разделила людей. Так уже бывало в истории не раз. Почему происходит так? Почему и зачем? Я обязательно найду ответ.

— Ильич, все было очень вкусно, принесите счет, пожалуйста.

— Я надеюсь, вам понравилось, приходите ужинать завтра.

— Всенепременно, Ильич, только давайте доживем до него такими, какие мы есть с вами сейчас.

15 ЯНВАРЯ 2014 Г. ПИРОТ, СЕРБИЯ

Я трудно перестраиваюсь в часовых поясах. Проснувшись в три часа ночи, так и не сомкнул больше глаз. Стандартный набор: улица, полутени, очень редкие машины и утренняя реанимация пейзажа за окном. Уже отчетливо видно, что вершины гор скрыты облаками, двадцать минут шел ливень, который сменился мокрым снегом. Потом за стеной, разрывая тишину, кто-то натужно кашлял с надрывом, послышались первые шаги и приглушенные голоса в коридоре. На потолке проступила первая размытая тень от люстры и медленно двигалась по часовой стрелке, пока, наконец, не исчезла с рассветом. Я молча смотрел в потолок, потом неторопливо стал собираться на завтрак.