Ассасин Его Святейшества - Тим Северин

После этого мой спутник растянулся на одном из топчанов, откинул голову на войлочный валик и закрыл глаза. Вскоре он уже спал. Я же по-прежнему беспокойно расхаживал из угла в угол.

Тишина угнетала. Внешняя стена нашего узилища была толщиной не менее четырех локтей, и то же самое можно было сказать и о внутренних перекрытиях. Они отгораживали всякий шум, так что слышны были только мои шаги по половицам, хрипловатое посапывание Беортрика во сне и слабый, полый посвист ветра в дыре отхожего места. Мертвящая пустота имела что-то общее с теми заброшенными склепами на выезде из Рима. С тягостным чувством мне подумалось еще об одном монастыре – том, что находился в предгорьях Альп. Там я имел несчастье впервые повстречать Альбина, распорядителя папского двора. Неужели мне вновь доведется с ним встретиться? Если да, то он, безусловно, меня узнает. А это конец и для меня, и для Беортрика. В живых нас не оставят.

По мере того как тянулись часы, мое волнение возрастало. Я чувствовал себя уязвимым и беспомощным, не ведая, где мы и отчего нас так и не доставили в Беневенто. Само собой, беневентинцы были не единственными, кто хотел бы видеть Беортрика, а догадаться, с кем они состоят в союзе, не было никакой возможности. Надо, определенно надо было подробней расспросить Павла об устройстве италийской политики. Неуверенность висела на мне тяжкими веригами, и я полностью утратил чувство времени. В монастыре нас упрятали так глубоко, что не было слышно даже отбивающего часы церковного колокола, возвещающего обедню и вечерню – либо монахам здесь не нужна была колокольня для отмеривания времени. Свет дня в оконце давно уже угас, когда послышался лязг отодвигаемого засова. Вошли двое вооруженных людей, оба в беневентийских ливреях. Третий мужчина стоял в коридоре с факелом. Это были уже не те, кто привел нас сюда. Нас вновь обыскали на предмет спрятанного оружия, после чего вывели из кельи на открытый воздух. Повели нас куда-то направо, снова за наружной стеной монастыря, чтобы никто не видел. Справа в звездном свете отдаленно темнела громоздкая, высокая крыша базилики. Коротким лестничным пролетом нас провели куда-то на верхний ярус, где открывался вход в небольшое строение, заполняющее пространство между базиликой и внешней стеной. Трепещущий язык огня от факела падал на мелкие узкие кирпичи вроде тех, что образовывали городские стены Рима. Похоже, здание, куда мы входили, было очень старым.

Сопровождающий с факелом постучал в закрытую дверь, и едва она открылась и мы ступили внутрь, как она за нами захлопнулась. Мы находились в подобии небольшой, попахивающей плесенью передней, которую кое-как освещали три или четыре факела в стенных скобах. Пол покрывала крупная желто-коричневая плитка – такая истертая, что по центру она была слегка вогнута. Вдоль стен располагались простые, темные от возраста скамьи, бледные прогалины штукатурки над которыми указывали места, где раньше, по всей видимости, висели полотна. Можно было с большой долей уверенности сказать, что это была прихожая перед изначальной монастырской часовней.

Беортрик проявлял чудеса самообладания. Не обращая никакого внимания на караул, он прошел к одной из скамей и непринужденно сел, скрестив на груди руки. Я последовал его примеру.

– Интересно, сколько нас тут продержат, – произнес я вполголоса – разумеется, на саксонском, за что тут же был одернут свирепым «Тихо!», брошенным одним из караульных (или другим каким словом: он говорил на местном диалекте). Я покорно сел на скамью, по возможности избегая встречаться глазами с ним и его товарищами.

Прождали мы примерно с полчаса. При этом время от времени до нашего слуха доносились обрывки какого-то, судя по повышенным тонам, спора с противоположной стороны двери в глубине строения. Наконец, дверь отворилась, и оттуда выглянул тот угрюмый слуга, который доставил нас сюда из Рима. Властным жестом он поманил нас внутрь. Стараясь держаться в паре шагов позади Беортрика, как второй по значимости, я вошел вслед за ним в просторную комнату с высоким сводчатым потолком. Комната утопала в глубокой тени, хотя по стенам угадывались очертания стрельчатых окон. На дальней стене впереди виднелась фреска с распятием, на которой некий бородач в монашеской рясе и с нимбом вокруг головы горбился на коленях у подножия креста. Во многих местах куски краски на фреске отшелушились, то, что осталось, выцвело, а кроме того, на изображении виднелись потеки воды, годами струившейся по нему сверху. У монаха было имя, прописанное внизу, но, как я ни напрягал глаза, попытка прочесть его не удалась: буквы потекли, причем некоторые из них смыло полностью. Мы, вне всякого сомнения, находились в часовне, ныне уже заброшенной, поскольку монахи построили себе большую базилику, которая как раз и примыкала к этому строению.

Вся первоначальная церковная утварь была отсюда убрана, а там, где когда-то находился алтарь, стоял стол, за которым восседали четверо. Мой взор сразу же привлек тот из этой четверки, кто сидел непосредственно напротив нас. Это был мужчина лет сорока-пятидесяти на вид, с длинными темными волосами до плеч, обрамляющими костистое лицо аскета с проницательно прищуренными глазами. Одежда на нем была богатая: парчовая красновато-золотистая мантия с меховой опушкой воротника и манжет, скрепленная у горла золотой брошью в россыпи драгоценных каменьев. Отсвет свечей в двух канделябрах, расставленных по краям стола, переливчато играл на крупном рубине перстня, унизывающего его правую руку. Уже перед тем, как этот человек заговорил, я понял, что он здесь за старшего.

– Это ты Беортрик? – спросил он моего спутника.

В его медленном, выверенном франкском угадывался беневентинский акцент. Перед нами, по всей видимости, находился не член правящего семейства, а, скорее, высокопоставленная особа из здешнего суда.

– Я, господин, – с наклоном головы, но твердо ответствовал Беортрик.

Взгляд вельможи обратился на меня, стоящего в двух шагах позади рослого саксонца.

– А ты кто таков? – с сумрачным неприступным величием изрек он.

– Мой помощник, господин, – вместо меня ответил мой товарищ.

– Что еще за помощник?

– Он был при мне, когда каган аваров наслаждался своей последней трапезой, – ответил Беортрик.

Чувственные, капризно опущенные уголками вниз губы вельможи едва заметно улыбнулись.

– Расскажи мне об этом, – сказал он.

Пока Беортрик вел рассказ о заговоре против Кайяма, мне представилась возможность разглядеть остальных сидящих за столом. Все были богато одеты, и у всех был непререкаемый вид людей, привыкших повелевать, а не подчиняться приказам. Наряду с этим меж ними угадывалось напряжение. Некто тучный, с мясистыми плечами и седенькой бородкой, что сидел слева от беневентинского вельможи, был, судя по всему, его заместителем. Еще один человек, кислолицый сутулый старик с набрякшими мешками под глазами и жидкими прядками седины на почти голом черепе, был чем-то явно недоволен. Не сводя со своих собеседников подозрительных глаз, он молча грыз ноготь. Напротив него сидел священник – сухолицый, невысокий, со впалыми щеками, покрытыми грязно-серой щетиной и красной сеточкой прожилок. На вид ему тоже было лет пятьдесят, и, судя по ерзанью на стуле, чувствовал он себя неуютно. Вместо того чтобы смотреть на собрание, этот человек пялился в какую-то точку поверх голов сидящих. Слова Беортрика он, похоже, разбирал с трудом.

Когда саксонец закончил описывать свержение Кайяма, первым заговорил старик:

– Откуда тебе знать, что он говорит правду? – просипел он в сторону вельможи, отнимая палец ото рта и сплевывая ноготь.

Вопрос он задал на латыни, вероятно полагая, что мы с Беортриком его не поймем. Спесивый вид и бледность кожи, отличающая его от смуглых беневентинцев, наводили на мысль, что это аристократ, прибывший из Рима.

– Мы сошлись на том, что на этот раз не будем привлекать сосватанный тобой уличный мусор, – ровным голосом ответил ему беневентинский вельможа, подтверждая тем самым мою догадку. Говорил он тоже на латыни.

– А если и эта попытка сорвется? – наседал старик. – Что тогда?

– Тогда в следующий раз будем действовать еще решительней.

После этого старый житель Рима обратил свою хмурость на меня. Глаза у него были синевато-серыми, а над губой, в углу рта, выдавался не то чирей, не то бородавка.

– Уведите этого отсюда, – потребовал старик, кивнув на меня. – Хватит нам и одного забойщика.

Мне хватило благоразумия сохранять неподвижность лица, как будто бы я не понимаю сказанного, и я сделал вид, что растерялся, когда слуга-беневентинец бесцеремонно ухватил меня за руку и вывел прочь из комнаты обратно в переднюю.

Под враждебными взглядами караульщиков я сел на скамью и попытался воссоздать в памяти наружность той четверки за столом. Ростом все они были ниже греческого лазутчика в Риме, отчего я сейчас был разом и разочарован, и благодарен судьбе. Разочарован тем, что не смог как следует разглядеть его лица, а признателен за то, что его здесь не оказалось, иначе бы он, вспомнив то избиение в Падерборне, неминуемо бы меня признал. Надменный старик за столом был, скорее всего, из римской фракции аристократов, желающей устранить выскочку-Папу, которого она считает зарвавшимся простолюдином. Священник же оставался загадкой. Если это настоятель монастыря или начальник монашеской братии, то на собрании этот человек мог присутствовать на правах хозяина данной встречи. Хотя, если вдуматься, он мог представлять здесь и латеранцев, а значит, быть активно вовлеченным в заговор против Его святейшества.