Полуночные тени - Алёна Кручко

Только за полдень, когда, вконец умаявшись, я без сил рухнула на лавку в кухне и дрожащими руками налила себе молока, Зигмонд заговорил.

Он сел напротив меня, спиной к окну, сцепив в замок широкие ладони, и солнечные лучи путались в его темных волосах, рождая обманчивые рыжеватые отблески.

— Ты знаешь, — спросил он, — каково быть избранником?

Я молча покачала головой. Дар бога-покровителя, как у меня, — уже редкость, которой можно гордиться, а избранники — это и вовсе из легенд и менестрельских баек. Обычно ребенку называют покровителя, сообразуясь с невнятными, а то и случайными знаками, и чаще всего человек проживает жизнь, ни разу не ощутив на себе внимания своего бога.

Гвендин малыш был единственным избранником, кого я видела вживую, и мне думалось, пока он подрастет, любопытство наших деревенских поумерится и не будет ему мешать. Но даже если нет — одно дело любопытство людей, и совсем другое — то, что происходит между избранником и его покровителем. Если происходит, конечно. Баек о таком травят изрядно, а правда — кто ж ее знает, правду-то? Разве сами отмеченные, но они молчат.

— Между тобой и твоим богом словно ниточка протянута, — медленно начал Зигмонд. — Она не видна другим и не мешает тебе, но она есть, ее не разорвать, и эта связь рождает уверенность. Ты знаешь, что твой бог тебе поможет, когда будет нужно. А если вдруг не поможет — значит, такова его цель, а твое предназначение. Ты знаешь, что ты особенный. Что твоя жизнь или твоя смерть нужна богу. И что рано или поздно, в этой жизни или за порогом смерти, тебя ждет награда за службу.

Что-то было в голосе Зигмонда такое, отчего у меня задрожали руки и ледяной озноб пробежал по хребту. Я отодвинула кружку с недопитым молоком.

— Но это все, — жестко сказал Зиг, — подходит для избранника Звездной девы, или Воина, или Жницы… любого из богов, кроме… ты поняла, да, Сьюз?

Я кивнула. Анегард говорил, да. Барон Зигмонд был избранником Старухи-Прядильщицы.

— Так вот, — продолжил нелюдь, — избранник Хозяйки тьмы — ровно пес на сворке. Связь есть, да. Крепкая такая связь, куда прочней, чем у прочих. А воли нет и выбора нет. Будешь послушен, получишь подачку. Вкусную, — Зиг презрительно скривился. — Заартачишься — отстегают, как непослушного пса.

Он замолчал; молчала и я. Вспомнилось, что рассказывал о заколдунцах Анегард, и невольно пришло в голову сравнение куда хуже: Зигмонд стал бешеным псом, из тех, что несут смерть любому, кто не успеет убраться с дороги. Вот только бешеных псов убивают, а его — отпустили. Специально отпустили. Не из глупой жалости, а по жестокому расчету.

Не знаю, понял он, о чем я думаю, или так совпало…

— У меня не спрашивали согласия, Сьюз. Я тебе и рассказывать бы не стал все это, если бы не азельдорский архивариус, дай ему боги доброе посмертие. Ученый был дедок, бывший маг, и мало что просто ученый, — думать он умел. Ах, Сьюз, как он умел думать! Если бы не он…

— Ты с ним встретился… уже таким?

— Нет, — вздохнул Зиг. — К счастью или на беду, не знаю, но он умер раньше, чем со мной приключилась вся эта дрянь. Нет, я встретился с ним, когда был еще обычным человеком и об избранности своей задумывался не больше, чем какой-нибудь забитый смерд — о королевском венце… жил себе, как все живут, и дурного не ждал. А тогда у меня с сыном… беда случилась.

Зигмонд запнулся, умолк. А я подумала: у него был сын… жена, дети, дом…

— Долго рассказывать, да и вспоминать не хочу, — глухо сказал нелюдь. — Не так уж важны подробности. Мне к нему пойти азельдорский городской маг посоветовал. Сказал — он силу потерял, а знания остались. И верно… он меня и научил. У тебя, сказал, получится, тебя богиня услышит…

— Магия на крови? — спросила я.

— Не просто магия, — после недолгого, но тяжелого молчания ответил Зигмонд. — Не ворожба — жертва. Кровавая жертва, — повторил медленно, словно на вкус пробуя страшные слова.

— Но… — Когда-то, я знала, Старухе жертвовали жизнями. Своими или чужими, уж как придется. За горячую живую кровь Хозяйка тьмы платила щедро. Но другим богам это не нравилось, а когда против одного объединяются восемь, он проиграет, как бы ни был силен. Много сотен лет кровавые жертвы запрещены, и уличенного в подобном ритуале ждет позорная смерть, кем бы он ни был.

— Знаю, — оскалился Зиг. — Видишь ли, Сьюз, запретить легче, чем уничтожить знание. Азельдорский архивариус… в общем, он помнил. Он объяснил мне, чем это грозит и чем может обернуться, но я хотел спасти сына, и никакая цена не показалась бы мне чрезмерной. И… видишь ли, Сьюз, когда говорят, что приносящий кровавую жертву губит душу, лишается доброго посмертия, впускает в мир зло, это все правильно, конечно. Только не относится к тому случаю, когда Хозяйке тьмы предлагают свою кровь, свою собственную, — ради чьей-то жизни. А уж когда ради жизни родича, человека одной с тобой крови — это самые простые и самые безопасные из всех чар на крови. — Он снова оскалился: будто улыбнуться хотел, да не вышло. — Знаю, «безопасные» здесь странно звучит. Ладно — единственные, не угрожающие твоей жизни. Почти не угрожающие: моя богиня не любит излишней самоуверенности, так что риск остается всегда.

Я поежилась: словно могильной стынью пахнуло. Наконец-то я поняла, что сделал Зигмонд этой ночью. Но спросила о другом:

— Тогда почему запрет не говорит об исключениях?

— Потому что люди слишком любят нарушать запреты. Потому что если есть одно исключение, почему не быть другому и третьему? Нет, запрещать так запрещать, тут я согласен.

Нелюдь криво ухмыльнулся, развернул ладонь: на месте ночного пореза осталась лишь тонкая линия, не зная, и не заметишь.

— Я сделал это, да. Я ее избранник, конечно, она услышала меня. Тогда я уверен был, что это единственная кровавая жертва, которую я принесу. За то и поплатился. Быть избранником, Сьюз, — палка о двух концах.

— И никто не узнал? — спросила я. Мне снова хотелось спросить другое: были ли еще жертвы, потом. Чего потребовала Старуха в уплату: крови? Но спрашивать такое я боялась.

— Никто, — качнул головой нелюдь. — Ты первая. Между прочим, Сьюз, не держи меня за дурака. Чурбан безмозглый и тот догадался бы, о чем ты на самом деле подумала.

Я пожала плечами:

— Но ты же не ответишь на такое.

— Да почему, отвечу. Вот это, — он сунул мне под нос все еще развернутую ладонь, — второй раз. Тебе не стану врать, крови на моей совести изрядно накопилось. Но только тогда, когда я над собой не волен был. Только зверем. Добровольного подношения она от меня не дождалась. И не дождется.

Меж нами повисло молчание — трудное, неуютное.