Романовы - И. Василевский

Теперь его вернули, но Елизавета, увы, не желает его больше видеть. Поздно. Красота Шубина сильно пострадала во время его пребывания на Камчатке. Кроме того, теперь сердце Елизаветы занято Разумовским.

Возвращены были все Долгорукие, многие из которых успели оставить свои языки в руках у палача.

Именно они, эти освобожденные жертвы прежних переворотов, проявляют наибольшую жестокость по отношению к своим заместителям — жертвам переворота нового. Больше всего свирепствует, например, вернувшийся из ссылки и оказавшийся судьей в комиссии Трубецкого Василий Долгорукий.

Елизавета активной роли на себя не берет. Она только следит за допросами. Мы еще увидим, какую странную и сложную фигуру представляет собой Елизавета Петровна, как причудливо соединяется в этой дочери Петра утонченно-грубая развращенность и пылкая религиозность, крайняя жестокость и слезливая сентиментальность.

Следственная комиссия, разбирающая дела свергнутых представителей немецкой партии, помнит, что здесь же, за занавеской, присутствует Елизавета, и усердствует вовсю.

Но когда 18 января 1742 года на Васильевском острове воздвигнут эшафот, когда его начинает окружать толпа любопытных, Елизавета Петровна, по воле которой вынесены все эти приговоры — четвертование для Миниха, колесование для Остермана и так далее — срочно уезжает в одну из своих загородных обителей, на дачу. Она не может выносить жестокостей…

В будущем, затевая многочисленные и кровопролитные войны, Елизавета Петровна будет требовать, чтобы ей ни в коем случае не сообщали о количестве раненых и убитых. Она требует, чтобы были приняты все меры, чтобы она никогда не видела ни одного раненого. Ей всего 32 года. Эта очаровательная «птичка» уверяет, что она любит темы исключительно поэтические, разговоры только возвышенные.

Старого Остермана, больного подагрой, вносят на эшафот в кресле. Огромная толпа во все глаза глазеет на этого тонкого дипломата, недавно еще могущественного и властного. Остерман спокоен, он внимательно слушает приговор, присуждающий его к колесованию. Этого старого, видавшего виды человека удивить трудно. Он слишком долго жил в России, чтобы чему-либо удивляться. Колесование так колесование.

Уже закончены приготовления к зверскому обряду, уже сделано все, что полагается, чтобы на глазах у любопытных зрителей приступить к раздавливанию живого человека тяжелым колесом, — как вдруг новое поколение: ее императорское величество в неизреченной милости своей повелеть изволила заменить колесование обезглавливанием.

Остерман и против этого не спорит. Он все так же спокоен и невозмутим. В своем коротеньком паричке и маленькой шапочке из черного бархата, которую так хорошо знают и помнят дипломаты всей Европы, он корректно ждет, когда приготовят плаху. Палач уже вынул из особого чехла топор, уже сняли с Остермана паричок, расстегнули ему рубашку и положили голову на плаху, как вдруг новый эффект. Ее императорское величество повелела отменить и обезглавливание. Она соизволила заменить смертную казнь ссылкой.

Остерман спокойно оправляет рубашку, запахивает старенькую лисью шубу, вежливо просит палача вернуть ему паричок и с тем же неизменным достоинством отходит в сторону, уступая свое место возле плахи старому генералу Миниху.

Толпа недовольно гудит, с сожалением провожает глазами Остермана, но ожидание предстоящей церемонии четвертования Миниха скоро утешает недовольных. Это, правда, не колесование, но все же и это любопытно. Сначала будут рубить правую руку, потом левую ногу, затем правую ногу и левую руку, а потом уже голову. Так объясняют в толпе опытные люди, и все успокаиваются. Вот сколько удовольствия от одного только Миниха предстоит зрителям, а ведь на эшафоте целая толпа приговоренных, так стоит ли об одном Остермане переживать?

Но зрители оказались разочарованы. Суеверная Елизавета, оказывается, дала обет не проливать крови. Зрители обижены и возмущены. Буйно гудит, надвигается взбешенная, возмущенная, лишенная зрелища толпа — «сами расправимся, своим судом кончим!»

Но гвардейские офицеры, находящиеся во главе отрядов стражи, во всеоружии. Инструкции получены, диспозиция составлена. Свистят кнуты и нагайки, и вот уже приведена в повиновение толпа зрителей. Приговоренных, которым смертная казнь заменена вечной ссылкой, отводят в каземат Петропавловской крепости.

Старый Остерман поедет в Березов, куда так недавно он сам сослал Меньшикова. Ко всеобщему удивлению, в это сплошь вороватое время вдруг выясняется, что за многолетние годы своего пребывания у власти Остерман ничего не скопил и покинул свой пост бедняком! Сенсация небывалая! Сановник — и вдруг не ворует! Вы только подумайте!

Миних отправляется в Пелым, где по его чертежам устроена тюрьма для Бирона и для Долгоруких. Теперь в ней придется жить самому Миниху. Это, конечно, очень неприятно, но старый генерал держится молодцом. Его товарищи по несчастью жалуются, ноют и причитают. Все они в тюрьме чахнут и тают. Но Миних, который и на эшафот, не зная еще о предстоящем помиловании, всходил бодро, свежевыбритым, в лучшем мундире, с веселой улыбкой раскланиваясь сo знакомыми, Миних не сдается. Он отправляется в ссылку с улыбкой и живет там долгие годы, веселый, довольный, как и влюбленная в него старушка-жена. Он полностью сохраняет бодрость и уравновешенность.

Возле Казани по пути в Пелым Миних встретится с возвращающимся оттуда по приказу новой императрицы Бироном. Встреча их многозначительна. Старые враги успели многое понять за то время, что были в разлуке. Каждый из них воистину побывал и «на коне» и «под конем». Они почтительно снимают шляпы при встрече. Они многое могли бы рассказать друг другу. Но оба, сняв шляпы, молчат. Все понятно и без слов.

Старые вернулись. Новые отправились в ссылку. Вернется ли назад и эта партия? Те, у кого крепкие нервы, вернутся.

Через 20 лет, когда Елизавету Петровну сменит на престоле полупомешанный Петр III, он, в ожидании того, когда новый переворот Екатерины свергнет его с престола и лишит его жизни, успеет еще попытаться вернуть сосланных при Елизавете. Но для того, чтобы дождаться этого, нужны очень крепкие нервы. Двадцать лет — срок нешуточный. Остерман не дождется — его судьба умереть в Березове. Но подтянутый, бодрый Миних приедет назад в дырявом тулупчике, снова займет свои роскошные апартаменты, проявит бешеную энергию, будет пытаться во все вмешаться, всем распоряжаться.

При Екатерине он опять окажется в опале за слишком большую любовь к Петру III. Его отошлют вдаль от столицы, назначив его для этого начальником портов, но Миних будет по-прежнему бодр и даже в 1764 году, восьмидесяти четырех лет от роду, останется веселым и подвижным, будет писать красавице княгине Строгановой любовные записки. Одна из них, сохранившаяся в архивах Воронцова и относящаяся к этому времени, такова: «Склоняю перед вами колени. Нет такого места на вашем прекрасном теле, которого я бы не покрывал поцелуями, исполненными благоговения». Письмо галантного кавалера подписано словами «Милый старик».

Великое дело быть влюбленным в жизнь и ее радости!

Итак, давняя мечта Елизаветы Петровны осуществилась. Она на престоле.

На этот раз переворот был совершен под флагом борьбы с немцами. Этот лозунг был чрезвычайно популярен в те дни. В Москве архимандрит Кирилл Флоринский с кафедры клеймит немецких хищных «птиц» и называет по именам всех немецких сановников. Епископ Амвросий Юшкевич произносит еще более пылкие проповеди против «немецких еретиков» и тоже спешит назвать немецкие имена. Теперь это безопасно, и этим злоупотребляют.

Во главе движения сама Елизавета Петровна. Когда ей дают на подпись бумагу о назначении, хотя бы на скромную должность, человека с нерусской фамилией, она неизменно с неудовольствием спрашивает:

— Опять немец? Разве нет русского?

Но объявить лозунг национализма оказывается гораздо легче, чем осуществить его. Грамотных, умелых людей найти в России в те времена очень нелегко. Бирона больше нет, Миних в Пелыме, Остерманы в Березове, но антинемецкое течение идет вглубь, в самые низы.

Идя этим путем, государственных вопросов не решить. Без немцев пока не обойтись. И при Елизавете начальником артиллерии назначен полковник Фелькерзам, начальником пехоты — бригадир фон Берг, кавалерии — майор Вернулен, инженерной части — полковник Этингер. И так вплоть до главнокомандующего, на пост которого назначен не кто иной, как Пальменбах.

И чем яснее, что без иноземцев не обойтись, тем очевиднее пылкий национализм, который объявлен главным лозунгом новой императрицы с первых же дней ее восшествия на престол. Национализм вырождается в простую смену ориентации. Вместо немцев пытаются привлечь французов. Вместо немецких навыков, немецких вкусов выдвигают на первый план французоманию, французскую ориентацию во всех видах и формах. Французские люди, французские нравы, французские вина. Вместо венгерского, какое вошло в нравы двора еще со времен Петра, хлопают пробки французского шампанского.