Невидимые бои - Николай Тарианов

Другой собутыльник Плахина — молодой мордастый человечек с юмористической фамилией Талмудовский — подсел к Гале, что-то ей нашептывая. Плахин не обращал на них никакого внимания. Не допив кофе, те вскоре ушли. Незаметно, бесшумно и бездымно исчез «искусствовед»: он опасался, что придется участвовать в оплате счета. А Мария Петровна все сидела, глядя в туманящиеся глаза Плахина, слушая его почти бессвязную, лихорадочную, напряженную болтовню.

…Дома при свете небольшого ночника она долго разглядывала мятое, опухающее от алкоголя лицо своего нового случайного любовника. Смотреть было буквально не на что. По хорошенькому лицу Марии Петровны промелькнула гримаска. Но зато это был нужный, очень нужный человек. Заполучить такую «руку» в комитете?! О, на это была способна далеко не каждая женщина в их институте. Собственно, никто из них, кроме Марии Петровны, этого не хотел и об этом не думал. Ведь это были простые, честные, человечные женщины. А Мария Петровна была дама «себе на уме». На мелком, птичьем, мещанском умишке.

Плахину ничего не стоило закрепить эту связь. Приезжал к ней поздно ночью, пил, долго шептался. Мария Петровна рассказывала ему все институтские новости в расчете на то, что через Олю — как она называла своего нового любовника — все это дойдет «куда нужно». Ее враги в институте (она сама их придумала), которых она так ловко, как ей казалось, оговаривала, будут теперь посрамлены. Так с помощью «правильной женщины» американская и английская разведки вскоре узнали многое, слишком многое, о людях института. «Оля» был достаточно осторожен, чтобы не выпытывать у Марии Петровны научно-технические секреты, да она и знала их не много. На первое время для него и его хозяев было достаточно того, что выбалтывала «правильная женщина» по своей доброй воле. С ее помощью они изучали самое важное — людей, делающих большое, важное дело, до зарезу интересующее американскую и британскую разведки. Мария Петровна оказалась если и не очень приятным, то полезным приобретением для Плахина.

Но главные усилия, по приказу своих хозяев, шпион обратил теперь на сбор сведений о вооруженных силах, И тут главным его оружием был коньяк с лимоном. За сытным ужином, после второй или третьей бутылки, старые знакомые Плахина — военные — иногда начинали болтать такое, что не следовало бы, как говорил фельдмаршал Михаил Илларионович Кутузов, знать даже их шляпам (в ресторан они шли, разумеется, в штатском). К счастью, сведения, которые они выбалтывали, были неконкретными, приблизительными. Но они наводили иностранную разведку на след, ориентировали ее шпионский поиск.

К концу лета Плахин напал буквально на золотую жилу. Один из его знакомых, считавший шпиона человеком со связями, рассказал, что в Москву приехала довольно соблазнительная дамочка лет около тридцати похлопотать, чтобы ее мужа, инженер-капитана, перевели из «ужасно скучного места» куда-нибудь поближе к Москве, где у нее было много таких друзей и близких родственников, с которыми она не могла жить в разлуке. В прохладе загородного ресторана Плахин наговорил скучающей мещаночке «сорок три короба». Затем, сказав жене, что едет в срочную командировку, отправился с ней на теплоходе в воскресную поездку по каналу Москва — Волга. Ехали в одной отдельной каюте. Покладистая мещанка была уверена, что протекции нового знакомого «со связями», не скупившегося, кстати сказать, на хвастливые обещания, окажется достаточно для того, чтобы вырвать ее из скуки скромного военного городка. Шпион выудил из этой благонамеренной обывательницы немало важных для его хозяев, хотя и весьма общих, сведений о секретнейшем военном центре.

Американские хозяева одобрили инициативу своего агента. Плахину передали директиву — о переводе ее мужа не хлопотать, отправить к нему жену, чтобы через два-три месяца она вернулась за новыми обещаниями, привезла новые сведения.

Круг замыкается

Полковник Николай Михайлович Борисов грипповал — в ушах слегка шумело, отяжелели ноги, дыхание участилось. Первым это его состояние заметил лейтенант Вишняков. Но ему было приказано об этом не распространяться — теперь Борисов ни на шаг не мог отойти от своего стола: опасный сговор должен быть сорван.

Закончив просмотр последних донесений, Борисов широким глотком отпил из высокого стакана холодный крепкий чай, откинулся на спинку кресла. За окном неумолчно шумел огромный город. Мысленным взором полковник окидывал знакомые улицы, площади, сотни тысяч светящихся окон. Под тысячами крыш пульсирует, играет всеми красками жизнь. Склонились над своими тетрадями школьники-«первачки». Преисполненные сознания важности своего дела, тщательно выводят они круглые буковки. Стараются, высовывают розовые, порой выпачканные чернилами языки, сопят, отдуваются, любуются сделанным.

На кухнях хлопочут, готовя ужин, матери. На диванах с «Известиями» (удачливые) или «Вечерней Москвой» (менее удачливые) в руках лежат в ожидании вечернего чая отцы. Пенсионеры в очках строго, придирчиво вчитываются в страницы «За рубежом», изучая позиции американских политических деятелей. Мчатся по улицам машины. Настраивают скрипки в ожидании дирижера оркестранты в театре. Сухо шелестят по проводам щетки все более редких троллейбусов.

То в доме на одной из гранитных набережных столицы, то в служебном кабинете научно-технического комитета, то в одном из многочисленных ресторанов столицы лихорадочным черным сгустком напряженно затаилась под толстой черепной коробкой злая воля преступника. Не волнуют его прекрасные картины родного города. Что ему до вихрастых, белобрысых круглых голов с оттопыренными ушами над красными пионерскими галстуками? Что ему до спокойствия стариков, умиротворенной радости пожилых матерей, видящих, как развивается, растет, шагает вперед, в будущее жизнь, которую они выносили, вынянчили.

Родина дала этому человеку все: образование, хорошую работу, квартиру, высокий заработок, все возможности для того, чтобы пользоваться благами современной культуры. Но, ставши свиньей, которой мало места у корыта, которая хочет влезть в него с ногами, напакостить, забрать, захапать, захватить все, все сожрать, никому ничего не оставить, человек этот пошел на самое страшное. Он начал торговать — в розницу, кусками — безопасностью советских людей, спокойствием матерей (в том числе и своей собственной), жизнью детей (в том числе и своих). Ведь, разразись война, сведения, переданные Плахиным его американским хозяевам, позволили бы им умножить и без того немалые жертвы, без которых, конечно, не обошлось бы. Тупой, эгоистичный себялюбец, нежно влюбленный в свою шкуру, он был бесконечно равнодушен даже к самым близким ему людям — матери, жене, детям. Он хотел только одного — денег, грязных, запретных удовольствий, которые доставляют деньги там, на чужой стороне. Неумный, недалекий, ограниченный мерзавец мнил себя гением преступного беспутства. Глупый и даже не изобретательный, он считал, что всех обманул, всех обвел вокруг пальца, укрылся от всех взоров. Как он ошибался!

И пока еще ходил он по московской земле, не мог позволить себе грипповать Борисов, не могли спать его друзья и помощники, ни минуты покоя не знал генерал, вместе со всем чекистским коллективом отвечающий перед партией, народом, правительством за то, чтобы не могла творить безнаказанно свое черное, страшное дело измена.

Снова и снова перебирал в уме полковник Борисов детали долгого чекистского поиска своего коллектива. Приближалась к концу, к неотвратимой развязке сложная, тонкая работа по разоблачению и ликвидации шпионского гнезда. Совещания группы Борисова теперь напоминали нечто среднее между разбором крупного военного учения и генеральной репетицией шекспировского спектакля. Каждому участнику предстояло сыграть в нем свою определенную, четко обусловленную роль и именно в тот момент, когда это предусмотрено генеральным планом — «сценарием». Ни раньше и не позже. В совещаниях этих участвовали лишь руководящие работники группы. Многочисленные исполнители докладывали о выполнении поручений отдельно, в индивидуальном порядке.

Как раз в тот момент, когда Плахин, по требованию своих американских и английских хозяев, усиливал шпионский поиск в военном направлении, невидимая умелая рука начала бесшумно обрывать завязываемые им нити, подменяя их искусственными, ложными. Были предупреждены крупные военные, к которым подбирался шпион. Не отпугивая его, они в то же время проявляли всю необходимую осторожность. Лишь два довольно высокопоставленных генерала отказывались верить чекистам, считая их предупреждения проявлением чрезмерной подозрительности. В свое время они поплатились за легкомыслие, слепую доверчивость. Урок, полученный впоследствии этими людьми, показал им, как вредна, как недопустима заносчивость, сколь неоправданной оказалась их самоуверенность.