Желтые обои, Женландия и другие истории - Шарлотта Перкинс Гилман

— О богопочитании? А что это такое?

Мне оказалось трудно это объяснить в нескольких словах. Эта божественная любовь, которую они так сильно ощущали, похоже, ничего от них не требовала. «Не больше, чем наши матери», — сказала Элладор.

— Но матери, конечно же, ждут от вас уважения, почитания и послушания. Ведь нужно же что-то делать для матерей?

— Ой, нет, — с улыбкой возразила она, тряхнув мягкими каштановыми волосами. — Мы что-то делаем после матерей, а не для них. Для них не приходится ничего делать — это им не нужно, сам знаешь. Но нам необходимо жить дальше — в достатке, — потому что они дали нам жизнь. Вот так мы представляем себе Бога.

Я снова задумался. Вспомнил нашего «воинственного Бога», ревнивого Бога, Бога с «у Меня отмщение и воздаяние». Вспомнил кошмар нашего мира — ад.

— Как я понимаю, у вас нет учения о всевечном наказании?

Элладор рассмеялась. Глаза ее сверкали, словно звезды, и в них стояли слезы. Ей стало очень жаль меня.

— Откуда ему взяться? — вполне резонно спросила она. — Понимаешь, у нас нет наказаний при жизни, так что мы их себе не представляем после смерти.

— У вас нет наказаний? Ни для детей, ни для преступников — пусть за самые незначительные преступления, встречающиеся у вас? — удивился я.

— А вы наказываете человека за сломанную ногу или за лихорадку? У нас есть профилактика и лекарства. Иногда приходится «назначать больному постельный режим», но это не наказание, а лишь часть лечения, — объяснила она.

Затем, подробнее изучив мою точку зрения, добавила:

— Понимаешь, в своем материнстве мы признаем великую, всеобъемлющую и возвышающую силу — терпение, мудрость и нежность. Мы наделяем Бога — в нашем понимании — всеми этими чертами и многими еще. Наши матери не гневаются на нас — так почему Бог должен гневаться?

— А для тебя Бог означает какую-то личность?

Она ненадолго задумалась.

— Ну… пытаясь мысленно приблизиться к нему, мы, естественно, персонифицируем свое о нем представление. Однако мы, разумеется, не полагаем, что где-то есть Большая Женщина, которая и есть Бог. То, что мы называем Богом, есть Всепроникающая Сила, неотступный дух, что-то внутри нас, чего мы хотим больше и больше. А твой бог — это Большой Мужчина? — наивно спросила она.

— Ну… да, думаю, что для большинства из нас. Конечно, мы называем его Неотступным Духом, однако уверены, что это Он, Человек и Мужчина. С бородой.

— С бородой? Ах да — потому что ты ее носишь! Или вы носите бороды потому, что Он с бородой?

— Напротив, мы их сбриваем, потому что так опрятнее и удобнее.

— А у него есть одежда… в вашем представлении?

Я вспоминал виденные мною изображения Бога, безрассудные попытки набожных умов представить их Всемогущее Божество в виде старика в развевающемся одеянии, с развевающимися волосами и бородой. В свете ее совершенно откровенных и наивных вопросов эта картина казалась весьма неубедительной.

Я объяснил, что христианский Бог на самом деле является древним иудейским Богом, что мы просто переняли патриархальные представления древних, которые неизбежно наделяли свой образ Бога чертами патриархального правителя, праотца.

— Понимаю, — нетерпеливо ответила она после того, как я разъяснил зарождение и развитие наших религиозных верований. — Они жили отдельными племенами, главою там был мужчина, и он был немного… деспотичен?

— Вне всякого сомнения, — согласился я.

— А мы живем все вместе без «главы» в этом смысле. У нас есть выбранные руководители — в этом-то и разница.

— Разница не только в этом, — заверил я ее. — Она в вашем общем материнстве. Ваши дети растут в мире, где все их любят. Они живут насыщенной и счастливой жизнью, выстроенной для них коллективной любовью и мудростью всех матерей. Так что вам нетрудно думать о Боге с точки зрения похожей коллективной высшей любви. По-моему, вы куда более праведны, чем мы.

— Чего я не могу понять, — осторожно продолжала она, — так это вашей приверженности очень древнему умонастроению. Ты говоришь, что этим патриархальным представлениям много тысяч лет?

— О, да… четыре, пять, шесть тысяч… может, больше.

— И за это время вы добились поразительных успехов… в других областях?

— Конечно, добились. Но с религией все по-иному. Понимаешь, наши верования идут из глубины веков, и начало им положил некий великий учитель, который давно умер. Он предположительно знал все и наконец стал проповедовать и учить. Нам остается лишь верить и слушаться.

— А кто был этот великий иудейский учитель?

— О, там все было иначе. Иудейская религия есть собрание очень древних преданий, они гораздо старше самого народа, и с течением веков они пополнялись. Мы считаем их богодухновенными — «Словом Божиим».

— Откуда ты знаешь, что это так?

— Потому что так утверждается.

— Так утверждается столь многословно? Кто это записывал?

Я принялся вспоминать тексты, где об этом говорилось, но не смог.

— Кроме того, — продолжала она, — я не могу понять, почему вы так долго придерживаетесь давних религиозных идеалов. Другие ваши идеалы изменились, так ведь?

— В общих чертах — да, — согласился я. — Но это мы называем «явленной религией» и считаем ее постулаты окончательными. Но вот расскажи мне поподробнее о ваших маленьких храмах, — попросил я, — и матерях-храмовницах, к которым вы обращаетесь.

Тут она прочитала мне подробную лекцию по их религии, которую я попытаюсь изложить в сжатом виде.

Они развили свой основной догмат о любящей вышней силе и полагали, что ее отношение к ним является материнским, что сила эта желает им благополучия и особенно развития. Соответственно, их отношение к этой силе было дочерним, выражающимся в любящем поклонении и радостном достижении высоких целей. Затем, будучи практичными, они обратили свои острые и пытливые умы на выработку ожидаемого от них поведения. Они придумали в высшей степени достойные восхищения этические нормы. Принцип любви повсеместно