Всадники - Жозеф Кессель

– Ты кто? Чего тебе надо?

– Меня зовут Зирех, – сообщила женщина. – Я помогала принести сюда хворост, одежду, еду.

Голос ее был тих, но очень отчетлив, как у человека, привыкшего говорить по секрету.

– Мне ничего не надо, – отмахнулся от нее Уроз. Тут подошел Мокки. Уроз добавил:

– У меня есть саис.

– Он не может помочь твоей ноге, а она в очень плохом состоянии, – ответила Зирех. – Я научилась от матери, а та от своей матери собирать травы, полезные для лечения ран, мои руки умеют делать мази, настои и порошки.

– Гюльджан, значит, не успокоилась, раз прислала тебя сюда? – сказал Уроз с отвращением.

– Клянусь, Гюльджан и не знает, что я вышла из палатки, – заверила его Зирех. – Я дождалась, когда все уснут, и пришла.

Хотя голос ее был тих, но было в нем нечто, свидетельствующее о необычной настойчивости.

– Понимаю, – внимательно посмотрел на нее Уроз. – Ты хочешь, чтобы тебе заплатили отдельно и по секрету.

– Сколько бы денег ты ни предложил, я не возьму их, – прошептала Зирех, и в голосе ее звучала все та же решимость. – Я пришла…

Она вдруг опустилась на колени. При этом сделала головой такое движение, чтобы косы ее коснулись руки саиса, находившегося позади нее.

– …только из-за твоей раны, господин, – закончила Зирех.

И прежде чем Уроз успел ответить, она приподняла тряпье и, отбросив его в сторону, обнажила сломанную ногу. Уроз испытывал теперь такую боль, какой не испытывал никогда прежде. До сих пор он не позволял себе концентрировать свое внимание на постигшем его несчастье. А эта женщина внезапно заставила его подумать о нем.

Зирех оглянулась на Мокки, и волосы ее опять коснулись его руки. На этот раз прикосновение было более сильным и более продолжительным.

– Принеси чайник, большой саис, – прошептала Зирех.

В колеблющемся свете костра ее глаза странно блестели, и у Мокки возникло что-то похожее на головокружение, когда он увидел с высоты своего роста эти бездонные, влажные глаза. Свобода движений и способность выполнить волю Зирех вернулись к нему лишь когда она повернулась в другую сторону.

В чайнике не осталось воды. Зирех перевернула его, вынула оттуда мокрые листочки чая и сделала из них тампоны.

– Теперь, большой саис, зажги факел и подойти с ним, – велела она.

Когда дымящийся и пахнущий жиром факел осветил рану, Зирех наклонилась к ней вплотную, принюхиваясь к зловонию.

– Пора, – пробормотала она, – о да, пора!

И принялась обтирать кожу тампонами. Пальцы ее были удивительно легкими и умелыми. Уроз не контролировал спазматические подергивания мышц. Зирех остановилась, прошептала:

– Я сделала тебе слишком больно, господин?

Уроз слегка приподнялся на локтях и внимательно вгляделся в ее лицо. Она не могла понять выражение, придававшее такую жесткость взгляду его потемневших от жара глаз. Она знала чувство страха, зависти, покорности, хитрости и даже гнева. А вот такое чувство как гордыня или высокомерие в окружавшем ее мире отсутствовало.

– Кто позволил тебе допрашивать меня? – отреагировал Уроз.

Его слова дышали таким отвращением, а серые, будто пепел, губы были сжаты с таким презрением, что Зирех получила представление о еще одном чувстве, о существовании которого до сих пор тоже не подозревала. Чувство, переносить которое бывает еще труднее, чем любые оскорбления или побои. К оскорблениям и побоям она привыкла. Она была рождена для смирения и покорности. А вот тут с помощью Уроза она познала еще и чувство униженности. И почувствовала в эту же минуту такую ненависть к нему, какую в ней не вызывал еще никто. Ее пальцы возобновили свою работу. С прежней ловкостью и нежностью.

Боль стала стихать. Гной постепенно выходил из раны. Выдавив последние его капли, Зирех достала из-за пазухи четыре матерчатых мешочка и подняла их к свету факела, который держал Мокки. На каждом из них нитками разного цвета был вышит какой-то знак. Зирех положила три из них обратно к себе на грудь и открыла тот, который был помечен голубым кружком. В нем находилась мазь темного цвета. В нос Урозу ударил сильный запах заплесневелой коры. Он, тем не менее, не соизволил даже повернуть голову и продолжал смотреть на небо, на звезды. Эта женщина со своими снадобьями была для него не более чем инструментом, к тому же столь презренным, что ее существование не стоило даже внимания.

– Свет мне больше не нужен, большой саис, – прошептала Зирех.

Факел угас. Уроз почувствовал приятную апатию. Сначала он подумал, что причиной тому было возвращение темноты. Но покой проникал все глубже, глубже, овладевая всем телом. И у Уроза возникло странное ощущение замешательства, как если бы какая-то часть его, необходимая для равновесия, стала вдруг ускользать от него, исчезать, растворяться в воздухе. Он перестал страдать. Это было невероятно. Инстинктивно он стал искать переломанную ногу. Она была на месте, намазанная каким-то скользким веществом.

«Травы Зирех, – подумал Уроз. – Значит, она не обманывала».

Он посмотрел на женщину, обладающую такими знаниями. До этого он совсем не обращал внимания на ее черты. А теперь разглядел при свете костра лицо, еще не потерявшее приятность от возраста, солнца, пыли и усталости, лицо с выступающими вперед острыми скулами, большими карими глазами с длинными ресницами и темным цветом кожи.

«Бесстыжая смесь рас, – подумал Уроз. – В ней смешались узбекская, пуштунская, индийская кровь, всего понемногу. А что удивительного? В этих семьях мужья и отцы за несколько афгани продают своих жен и дочерей первому прохожему».

Так размышлял Уроз, радуясь такой вопиющей безнравственности. Ему бы не хотелось чувствовать себя чем-то обязанным этой женщине. Столь низкое ее происхождение освобождало его от всякой благодарности. Выражать благородное чувство такой, как Зирех, значило бы оскорблять само это чувство.

«Я отплачу ей щедрой пригоршней денег. Собственно, только этого она и хочет», – рассудил Уроз.

Это была последняя отмеренная им, людям и вещам, мысль. Ничто больше его не касалось. Слишком велико было поселившееся в нем ощущение счастья. Какой-то чудесный полог накрыл его: тело перестало болеть.

Тут Зирех приподняла руки и еще какое-то время подержала их над раной, готовая, если потребуется, продолжить лечение. Ни один мускул, ни один нерв Уроза не шевелились. Женщина с глубоким вздохом опустила руки. Тело ее размякло. Мокки стоял все на том же месте, сзади нее. Он почувствовал, как голова, как плечи Зирех, откинувшись назад, оперлись на его бедра, на его колени. Его вдруг охватила странная, сладкая истома. Он услышал шепот, как будто откуда-то издалека голос говорил ему:

– Ему больше ничего не нужно… он спит…

В то же самое мгновение Зирех, будто какой-то быстрый и гибкий зверек, была на ногах, лицом к Мокки. Он увидел, что она очень маленькая. Лоб ее доходил ему лишь до груди. От этого чудесная слабость в нем только возросла.

– Пойдем, – позвала Зирех… – Мне холодно.

Он перешел за ней на другую сторону костра и бросил в него охапку хвороста.

Потрескивание огня, шум ночного ветра, дрожание кустарника, журчание воды – все это Уроз слышал, сам того не замечая. Эти приглушенные звуки были для него лишь отголосками глубинных шорохов, зарождавшихся в его собственном теле: шороха текущей по венам крови, шелестящего звука равномерного дыхания, вибраций стихающей лихорадки. Это были такие же отзвуки его покоя, его блаженства.

Когда же появился звук, нарушающий гармонию волшебных голосов, поющих внутри него, Уроз не осознал этого. Только вдруг появилось ощущение какой-то странной печали. Ему по-прежнему не было больно, но он почувствовал, что нарушилась гармония темноты и земли. Ему по-прежнему не было больно, но он начал обретать самого себя и осознал, что лежит на куче тряпья. Между тем шум усиливался, вносил в сознание дискомфорт, перекрывал другие шумы, приходящие с неба, гор, от листьев, воды и огня. И из-за этого он, наконец, отчетливо услышал и распознал этот шум. Это было прерывистое, хриплое дыхание, равномерное и как бы извлекаемое из нутра некой счастливой мукой, а к нему еще примешивалась какая-то протяжная жалоба, нечто вроде всхлипывания. И хотя оба голоса были явно человеческими, походили они прежде всего на сладострастный крик животных.

Уроз тотчас понял, что это за звуки.

«Мокки и Зирех», – мысленно сказал он себе.

То, что они совокуплялись, его не волновало. Здоровый парень и продажное брюхо… Ничего более естественного нельзя и придумать… Он и сам не пропускал таких девок, готовых отдаться кому угодно. Уроз стал их вспоминать. Их было не так уж много – случай редко представлялся – и они плохо ему запомнились. Такие похожие одна на другую встречи: воля случая… грязная ночлежка… темнота… резкое, короткое удовольствие… Презрение до того… презрение во время… презрение после… В памяти всплыло почти забытое лицо… его жена… Умерла от холеры, беременная, в первый же год после женитьбы.