Свиток 1. Волшебный меч - Егор Дмитриевич Чекрыгин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да. Удивительное дело, но вот в книжках, которые я обычно любил читать, герои никогда не терзались подобными проблемами. Простой студент, офисно-планктонный менеджер или инженер, попадая в иной мир, с ходу начинали крошить врагов направо и налево десятками, ничуточки не переживая по этому поводу.
А отрывки про душевные волнения героев после убийства я и сам считал фальшивой заумью и убогим морализаторством, норовя перелистать их быстрее, торопясь к новой сцене экшена. Мол, хочет автор показать, что и его Вася-рембо тоже человек с чуткой душой и нежным сердцем. Замочил полсотни человек, пролил пару слезинок, типа как отметился в списке гуманистов и хороших людей, значит, можно замочить еще сотню.
И как все просто получалось — врубается сэр Гуманист или витязь Добролюб в ряды врагов, катятся головы, отлетают обрубки рук и ног, а все остается чистенько и пристойненько. Максимум, после драки оботрет герой меч от крови, и все дела. А то, что враг перед смертью истекает кровью, обделывается, визжит от боли и ужаса, глядя на бьющий фонтаном крови обрубок или вывалившиеся из брюха кишки… Такого в книжках про героев не пишут. Не пишут про вонь от вывалившихся внутренностей и луж крови. Не пишут, как погано и тоскливо бывает на душе после совершенного убийства… А ведь то, что я сегодня сделал, было банальным убийством. Не битвой, не сражением, ведь никто из убитых даже не попытался защищаться. Да, наверное, они и не умели. Простые работяги, взятые, возможно, насильно, чтобы выполнять грязную работу, которой «благородные воины» брезгуют. Наверное, испытывай я к ним хотя бы какую-то ненависть или злобу, было бы легче. Но даже к верблюжьим всадникам я ничего такого не испытывал. Просто люди, стоящие у меня на дороге… Просто смахнул их с пути… Просто понадобилось то, что было у них… Все просто. Но тогда почему же на душе так погано?
Может, Лга’нхи прав? Забирая себе силу убитого врага, он совершает некое священнодействие. Подтверждает, что убил не зря и противник не сгинул бесследно, а оставил частицу себя в победителе? Не из прихоти и ради куража было совершено убийство, а ради эволюции человеческого рода. Ради права сильного жить и продолжить род, а слабого…
Да что за бред!!! Убивает он просто, и все. Потому что во всем мире для него «люди» — только мы трое, а весь остальной мир — охотничьи угодья и толпы конкурентов в них…
Утро застало нас в ущелье. Осакат знала эти места и уверенно шла по дороге. Мы за ней, все еще гоня перед собой стадо… Но вот она свернула на какую-то тропинку, отходящую под углом от главной тропы, и, пройдя по ней еще с километр, мы завернули за какую-то гору и наконец остановились возле ручейка. Это остановка стоила одной из овцекоз жизни, а нам позволила плотно позавтракать и поспать часика четыре.
Потом доели то, что осталось от завтрака, и двинулись дальше. Осакат уверяла, что до ее поселка отсюда день пути. Только вот радость от возвращения в родные пенаты на ее лице отсутствовала. И неудивительно, даже я увидал верблюжьи следы на тропе, ведущей к поселку. И предчувствия, как поется в одной арии, ее не обманули… Когда к следующему полудню мы перебрались через небольшой перевал и заглянули в долину, пред нами предстало зрелище разоренного и сожженного поселка…
Сначала я пытался удерживать девчонку и не позволить ей броситься к родной деревеньке. Думаю, вряд ли вид разоренного родового гнезда способствовал бы умиротворению и крепости духа… А мне меньше всего хотелось, ко всем моим бедам, еще и с зареванной соплячкой возиться… Но разве ее удержишь… в смысле, не применяя радикальных мер воздействия, вроде дубиной по голове и связывания? Так что пришлось бежать за ней. Не зря, можно сказать, сходил. После того что я увидел в поселке повозочников, в который наведался отряд верблюжатников, я как-то значительно меньше стал переживать из-за недавнего участия в убийстве троих из них… Внутренне, конечно, понимал, что все это лишь отговорки и попытки умаслить свою совесть… Что массовое убийство мужиков, баб и детей для этого мира норма. И тот же мой приятель Лга’нхи, напав на вражеское стойбище, там отнюдь не гуманитарную помощь раздавал. Но одно дело — отстраненная теория, и совсем другое — твои собственные глаза и чувства, и неловкие попытки утешить девчонку лет четырнадцати-пятнадцати, ревущую над уже начавшимися разлагаться трупами своей родни, валяющимися посреди пепелища. Когда такое видишь своими глазами да еще принимаешь сторону одной из жертв, — сердце как-то так само собой наполняется гневом, кулаки сжимаются и чужие разборки с верблюжатниками становятся для тебя личным делом. Наверное, так проще, чем придерживаться какой-то абстрактной справедливости. Проще встать на сторону одной из конфликтующих сторон, чем пытаться быть посредником или арбитром… На сердце сразу становится легко и просто. Мы — хорошие, они — плохие. Мы — друзья. Они — враги… Врага надо убить, и это хорошо. Хорошо, легко и просто.
Глава 9
— Я знаю! — рявкнула Осакат. — Нам надо идти в крепость… (Она, правда, сказала какой-то другое слово, что-то вроде «защищенное место», которое ни Лга’нхи, ни я не знали. Но по смыслу больше всего подходило «крепость».)
Мы тогда как раз сели обсудить свои дальнейшие планы, и я как единственный тут представитель русской интеллигенции не мог не задать сакраментального вопроса — «Что делать?».
— И где эта твоя крепость? — скептически спросил я ее. — И такая ли она «защищенная», чтобы сдержать Этих?
— Наша крепость неприступна, — опять рявкнула Осакат, глядя с ненавистью… на кого бы вы думаете? Ну, конечно же, на меня! Который последние сутки только и делал, что утирал ей слезки, уговаривал успокоиться и заверял, что все будет хорошо… — Там живет Царь Царей. Там много воинов и высокие стены. Враг никогда не сможет сокрушить ее!
Во. У них еще и Царь Царей, оказывается, есть… Там, правда, опять другие слова были, но смысл перевода, думаю, верный. Да и, в любом случае, крепость — это хорошо. Я,