Лики любви. Очерки истории половой морали - Александр Сосновский

Примечательно, что в России, где евреи расселялись за чертой оседлости, еврейки-проститутки пользовались правом повсеместного жительства. В Петербурге был случай, когда молодая девушка, приехавшая для поступления на высшие курсы, смогла добиться разрешения проживать в столице, только выправив себе «желтый билет». Другой случай был в Москве: местечковая еврейка «прикрепилась» к проституции, чтобы иметь возможность ухаживать за больной матерью...

Империалистическая война выявила полную несостоятельность правящих верхов. Николай II лихорадочно тасовал членов министерского кабинета. Его неожиданные решения стали именовать «курбетами», а Совет министров — «кувырк-коллегией». Усилившееся влияние «святого черта» Григория Распутина, упорные слухи об измене генералитета еще больше роняли престиж власти. Ширились антивоенные выступления, призывы вести войну до победного конца мало кого вдохновляли. Петроград и Москва бурлили подлинными и фальшивыми страстями, полнились фантастическими слухами, погружались в мистику и изощренный разврат. Жуткие подробности судебных хроник щекотали нервы обывателей. Страницы российских газет пестрели сенсационными заголовками: «Убийство на набережной», «Очаги кокаинистов», «Подделки в искусстве», «Спекуляция сахаром», «Мародерство» и т. д. Москва и Петроград были переполнены очередями, в стране наступал голод, продукты продавали по купонам, неуклонно росли цены. Бытовые условия многодетных семей мещан и мелких производителей были ужасны. Родители и дети ютились в подвалах, душных, маленьких комнатах. Здесь же приготовлялась пища, разгорались дикие пьяные скандалы. Дети с ранних лет знакомились с изнанкой жизни, присутствовали при нескромных разговорах, спали вместе со взрослыми в одной постели. Один из очевидцев сообщает, что видел в рабочем общежитии пьяную девочку 6—7 лет, которая ругалась самыми скверными и непотребными словами, изгибала худенькое тельце в рискованных и неприличных позах под оглушительный хохот родителей и их собутыльников.

В обстановке хаоса и разрухи господствовали насилие, разгул преступности и чувственных страстей. «Пир во время чумы» — так характеризовали газеты сложившуюся ситуацию. «Наш тыл, — писали они, — остался без хлеба и мяса, но с шампанским и бриллиантами...» Последние предреволюционные годы в России отличались особенно напряженной сексуальной экзальтацией. Во всех слоях общества наблюдались такие эксцессы, которые иначе как патологией не назовешь. Более всего они были распространены в среде бешено обогащавшихся спекулянтов, артистической богемы, деклассированных элементов. Характерное наблюдение приводит психиатр Е. Краснушкин. 35-летняя женщина, известная в декадентских кругах поэтесса, с детства испытывала болезненное наслаждение, когда отец, военный фельдшер, порол ее ремнем. Для того чтобы подвергнуться наказанию, она часто проказила нарочно. Первый брак с неким графом оказался неудачным: муж обладал ослабленным влечением и не мог удовлетворить ее ненасытных желаний. Получив «отступное» за развод, она едет в Париж, с головой отдается пороку, посещает притоны, открыто поддерживает гомосексуальные связи с молодыми женщинами, пристращается к наркотикам. Окончательно опустившаяся, промотавшая остатки состояния, кое-как добирается до Петрограда, где зарабатывает на жизнь устройством эротических представлений: приводит с биржи безработных актрис и совершает с ними любовные акты в присутствии зрителей, которые оплачивают вино, стол и зрелище. Талант ее явно оскудел, в последнее время она пишет лишь довольно убогие строфы, посвященные своим подругам:

Любви священной я не знала, Не знала я девичьих грез,.. Потомства в браке не искали, И не плела венки из роз... Меня все вдаль манили встречи, Манил порочно яркий грех, Подруг влюбленных страстность, грезы, И их гнетуще-скрытый смех... Я в их кругу была вакханкой... Пила их ласки — лаской тел... Не раз пленялась я смуглянкой, Не раз с блондинкой грех был смел. Я их любила дни и ночи, В сплетеньях тела на пути... Любила неги полной очи, Любила сон на их груди... Но все прошло... Все безвозвратно, Я поняла, что все обман... Что не вернуть свой путь обратно, Что жизнь моя — сплошной дурман.

Традиционные устои нравственности расшатались до основания. Экономика была подорвана, в стране бушевала анархия, сложилась революционная ситуация. Как известно, плодами ее в конечном итоге воспользовались большевики. Захват власти в октябре 1917 г. сопровождался вспышками сексуального насилия. «Братишки-матросики» при взятии Зимнего дворца изнасиловали несколько защитниц последнего оплота монархии из знаменитого женского батальона. В так называемых зиновьевских письмах (авторство которых, впрочем, не доказано) приводятся и другие аналогичные факты: «Советская власть дала комиссарам чрезвычайные полномочия... Солдаты артиллерийского гарнизона в Мурзиловке расправились с шестьюдесятью женщинами и девушками из семей буржуазии и спекулянтов». Революционная стихия выплеснула наружу отвратительную человеческую накипь, вызвала к жизни целую вакханалию вандализма. Неприкрытый разбой, хулиганство, групповые изнасилования превратились в массовое явление. Нарком здравоохранения РСФСР Н. А. Семашко оправдывался: «Было бы странно ожидать, что среди населения, которое царизм держал веками в тройных цепях, не развяжутся после падения царизма элементарные инстинкты».

Октябрьская революция положила начало трагическому и до сих пор продолжающемуся эксперименту по замене традиционных семейных ценностей бесплодными идеологическими догмами. Выстраданный тысячелетний опыт человечества перечеркивался одним махом. «Долой вашу любовь», «долой ваше искусство», «долой ваш строй», «долой вашу религию» провозглашал поэт В. Маяковский под восторженный рев доморощенных ниспровергателей. Упоенные победой «архиреволюционеры» и вправду возомнили себя творцами новой морали, которую попытались навязать потрясенным обывателям. Некоторые самозванные законодатели дошли даже до таких курьезов, как издание «декретов о национализации женщин», организации «бюро свободной любви» и т. п. В 1918 г. во Владимире появился такой, например, документ: «После 18-летнего возраста всякая девица объявляется государственной собственностью. Всякая девица, достигшая 18-летнего возраста и не вышедшая замуж, обязана под страхом строгого взыскания и наказания зарегистрироваться в бюро «свободной любви» при Комиссариате призрения. Зарегистрированной в бюро «свободной любви» предоставляется право выбора мужчины в возрасте от 19 до 50 лет себе в сожители-супруги... Право выбора из числа девиц, достигших 18 лет, предоставляется также и мужчинам. Выбирать мужа или жену предоставляется желающим раз в месяц. Бюро «свободной любви» автономно. Мужчинам в возрасте от 19 до 50 лет предоставляется право выбора женщин, записавшихся в бюро, даже без согласия на то последних, в интересах государства. Дети, произошедшие от такого рода сожительства, поступают в собственность республики».

Декрет саратовского клуба анархистов об «отмене частной собственности на женщин» и «объявлении последних общественным достоянием» получил громкий резонанс и надолго превратил Советы в мировое пугало. Книжка некоего Галина, выпущенная в 1925 г. за рубежом, так живописует нравы Совдепии: «Семейная жизнь разрушается, мужья не узнают своих жен, жены — мужей, все вертится и пляшет, как на вулкане. Карты, вино, женщины и мгновенное наслаждение... Всюду властвует необузданный порок».

Суровые реалии первых послереволюционных лет накладывали неизгладимый отпечаток на характер взаимоотношений полов. Всеобщая трудовая повинность периода военного коммунизма требовала от женщины равного с мужчиной участия в трудовом процессе как основного условия получения продовольственной карточки. Это более чем сомнительное достижение почему-то особенно восхищало высокопоставленных партийцев. По мнению А. М. Коллонтай, оно «внесло небывалый переворот в судьбу женщины, явилось величайшим актом революции... По своему влиянию на дальнейшие судьбы женщины и на коренное изменение ее положения в государстве, семье и обществе трудовая повинность сыграла роль, далеко оставляющую позади признание политического и гражданского равноправия женщин, провозглашенного Октябрьской революцией... Трудовая повинность установила взгляд на женский труд, как на труд нужный и полезный с точки зрения государства». К концу 1921 г. число женщин, занятых в промышленности и на транспорте, превышало два миллиона и равнялось одной трети всех рабочих рук, обслуживающих эти отрасли. Массовая постановка «под ружье», казарменные методы управления, естественно, не способствовали удовлетворению индивидуальных потребностей человека. Но и переход к новой экономической политике оказался чрезвычайно мучительным процессом, породившим бесконечное количество «больных вопросов».