Лики любви. Очерки истории половой морали - Александр Сосновский

Заезжие чужеземцы немало дивились русскому своеобразию. Некий Иоганн Бакларус рассказывает, что немецкий купчина взял в жены русскую женщину, содержал ее в достатке, баловал подарками, не скупился на ласки. Жена же ходила невеселая, хмурая, с опущенными глазами и все только вздыхала. Удивленный муж не переставал допытываться о причинах, не мог понять, о чем она горюет. На настойчивые уверения в любви молодая жена отвечала: «Где уж там любите! Никаких я знаков любви вашей доселе не видывала...» Вконец озадаченный немец обнял супругу, умолял простить, если ненароком, без умысла обидел ее. Заливаясь слезами, безутешная красавица призналась, что ни на что не может пожаловаться, вот только побоев от мужа не видела, а какая уж это любовь, коли руки хозяйской не знает... Пораженный немец испробовал эту моду и даже вошел во вкус, после чего жена стала отвечать ему самым искренним чувством. В этом историческом анекдоте как в капле воды отразилась домостроевская «мудрость»: «Бьет — значит любит».

В патриархальных семьях женщины жили замкнуто. Если в доме присутствовали гости, то они могли показываться за столом только в исключительных случаях. Обыкновенно родители решали за детей вопросы брака, нисколько не считаясь с их волей. С неверностью и распущенностью нравов боролись самым решительным и суровым образом. В допетровские времена предписывалось объезжему голове «по улицам и переулкам в день и в ночь ходить и беречь накрепко, чтоб блядни не было». Петр I прежде всего заботился о своих новых начинаниях и моральном духе армии: «Никакие блудницы при полках терпимы не будут, но ежели оные найдутся, имеют оные без рассмотрения особ через профоса (палача) раздеты и явно выгнаны быть». В 1718 г. петербургскому генерал-полицмейстеру было велено «всех гуляющих и слоняющихся людей... хватать и допрашивать». Дела о «любодействе» были изъяты у церкви и отнесены к юрисдикции светского суда.

Императрица Анна Иоанновна указом 1736 г. велит «непотребных женок и девок, находящих пропитание «от вольнодумцев», «оных допрося, буде не беглые окажутся, тех высечь кошками и из тех домов их выбить вон». Дочь Петра Елизавета ведет дело не менее решительно: указом 1750 г. предписывается сыскивать «непотребных жен и девок, как иноземок, так и русских, кроющихся около Петербурга по разным островам и местам», отправлять их в полицию, а оттуда в острог. Немало внимания уделялось борьбе с венерическими заболеваниями. Екатерина II в 1763 г. велит допрашивать «одержимых фран-венерией» об источнике заражения и, по вылечиванию, «кои вдовы, солдатские женки и их дочери, для поселения отсылать в Нерчинск, или в какое другое место». Ссыльных гнали большими партиями, без учета совершенных преступлений, нередко их сопровождали члены семей. Этапы шли долго, растягивались на месяцы, а то и годы. В пути узники подвергались невероятным лишениям и насилиям. Один из авторов сообщает: «На границе между Европой и Азией есть мост через реку Сакму. С этого моста бросаются в реку многие ссыльные женщины, будучи не в состоянии перенести позора осквернения, которому подвергаются дорогой. Даже попадьи не избегают этой участи, даже мальчики из ссыльных семей подвергаются растлению. Надзиратели часто оказываются заодно».

Арсенал борьбы за нравственность ограничивался репрессиями и административными мерами. По уставу благочиния 1782 г. «частный пристав буде усмотрит непотребного жития мужского или женского пола буде сам укрощать не может, да предложит управе благочиния». Екатерина повелела: «Буде кто непотребством своим или иного делает ремесло, от оного имеет пропитание, то за таковое постыдное ремесло отослать его в смирительный дом на полгода». Но жажда к наживе оказывалась сильнее наказания. «Одна помещица, — рассказывает Н. Игнатович, — выписывала из деревни крепостных девок, воспитывала их у себя и снабжала ими дом терпимости, содержимый ею самой». Крестьянин Саратовской губернии бесхитростно сообщил на исповеди сельскому священнику: «Бывало, наша барыня отберет девок человек тридцать, мы посажаем их на тройку да и повезем их на урюпинскую ярмарку продавать. Я был в кучерах. Сделали там на ярмарке палатку, да и продавали их. Больше всего покупали армяне. Каждый год мы возили. Уж сколько вою было на селе, когда барыня начнет собираться в Урюпино!»

По своим масштабам проституция в России вполне могла потягаться с европейскими странами. В 1858 г. в Петербурге насчитывалось 178 публичных домов, в которых содержалось 770 публичных женщин, зарегистрированных проституток насчитывалось 1123, а число незарегистрированных не поддавалось учету. В соответствии с общей тенденцией количество публичных домов постепенно уменьшалось (в 1870 г. их было 270, а к 1890 г. осталось только 64), зато тайная, неконтролируемая проституция неудержимо увеличивалась.

Кадры проституток пополнялись прислугой, оставшейся без места, фабричными работницами, которым едва хватало жалованья, чтобы прокормить себя, мещанками и крестьянками, не брезговавшими побочными доходами. В отчетах медицинского департамента за 1897 г. сохранились сведения, что в Нижнем Новгороде во время контрактовой ярмарки женщины всех близлежащих деревень занимаются проституцией как отхожим промыслом. В зимний период крестьянки в Ардатове успешно подрабатывали своим телом. В Оренбурге традиционно проституировали банщицы, водоноски, истопницы. Как и везде, бани превратились в слегка замаскированные публичные дома, возле которых толпился подозрительный люд. В нищем Дербенте было всего девять проституток, причем все они из-за низкого спроса занимались еще и стиркой белья. Зато Подольская и Бессарабская губернии в разгар полевых работ, особенно в урожайные годы, были наводнены сезонными работницами из Украины и России, которые торговали собой по самым доступным ценам.

Результаты официальной переписи Российской империи в августе 1889 г. показали, что 47,5% проституток были ранее крестьянками, более 30% — мещанками, остальные — дворянки, духовного звания, купеческого сословия и др. Накануне первой мировой войны в Петербурге насчитывалось сорок тысяч проституток. В 1910 г. на I Всероссийском съезде по борьбе с торгом женщинами говорилось: «Густой сетью тайных притонов и замаскированных домов терпимости покрыт Петербург. И если бы на одну минуту удалось сорвать покров с тайной проституции столицы, то нашим глазам представилась бы изумительная картина и много добродетельных жен и порядочных женщин явились бы перед нами в совершенно другом виде».

Основным способом регламентации была замена паспорта «желтым билетом» — документом, удостоверяющим занятия позорным ремеслом. По разъяснению сената, женщина могла быть зачислена в проститутки лишь по собственному добровольному пожеланию. На деле же за отказ от «добровольного согласия» женщине грозил арест или штраф до 500 рублей. Доктор Обозненко, профессионально занимавшийся исследованием поднадзорной проституции, выразительно описывает злоключения молодой женщины, оказавшейся без средств в большом городе: «Со страхом и любопытством всматривается на другой день арестованная женщина, уже узнавшая от подруг по несчастью, куда и зачем ее привели... Перед ней проходят бесконечные толпы сытых, веселых, нарядных женщин. Как шумно и развязно они ведут себя. С каким почтением относятся к ним городовые и низшие полицейские служащие, получающие от них подачки. Содержательницы домов терпимости, уже заметившие подходящий «товар», обращаются к ней с заманчивыми предложениями. «Подчинись комитету, я сейчас же возьму тебя, одену, дам полное содержание». — «Нет, не желаю!» — отвечает она содержательнице дома терпимости; такой же ответ дает она и полицейскому чиновнику, который после долгих, непонятных ей уговоров и разъяснений предлагает подчиниться комитету. И опять начинается голодная жизнь, бесплодные поиски места, скитания по трущобным углам столицы. Через несколько дней — опять ночной арест и повторение только что описанной истории. «Вот видите, вы не нашли места, вас опять привели сюда, — говорит женщине полицейский чиновник. — Советую вам подчиниться надзору. Поймите, что вы ничего от этого не потеряете, наоборот, только выиграете: вы получите право везде ходить, ночевать, где вам вздумается; вас не будут забирать обходы, вся ваша обязанность будет заключаться в том, чтобы один раз в неделю, когда вам удобно, являться сюда к медицинскому осмотру».

Между тем аресты следуют неуклонно друг за другом; обстановка комитета с его врачебными осмотрами, толпой проституток уже не производит на женщину никакого впечатления — она присмотрелась к ним, привыкла; даже предложения подчиниться комитету более не возмущают ее; нужда достигла крайней степени, ослабила волю, притупила остроту чувств, сделала ее равнодушной к окружающему. Душою все более и более овладевает отчаяние. А места все нет и нет, и шансы на получение его уменьшаются с каждым днем; одежда пришла в ветхость, превратилась в грязные лохмотья, от обуви осталось одно воспоминание, лицо вспухло от холода и голода и приняло синевато-багровый оттенок, как у привычных пьяниц, тело покрылось расчесами и язвами от укусов насекомых. Что делать? Ехать на родину — нет денег, да и там та же нужда, которой она хотела помочь, голодная семья, от которой она взяла последние крохи, отправляясь сюда. Сколько жалоб, упреков, а может быть, и побоев ожидают ее там. Нет, ни за что! «Подчинитесь надзору, — в 12-й — 15-й раз говорит ей полицейский чиновник. — Неужели вы и теперь еще надеетесь найти место? Посмотрите на себя — в каком вы виде. Кто вас примет такою?» Несчастная женщина чувствует всю горькую правду этих слов, она уже примирилась с мыслью о надзоре, с неизбежностью его... В душе она считает себя честной женщиной, она еще не торговала собою, не отдавала себя первому встречному за деньги. Какая польза в этом? Ведь все, решительно все считают ее за проститутку — ее приводят сюда наряду с заведомыми развратными женщинами, подвергают вместе с ними медицинскому осмотру и, если бы она оказалась больною, ее пошлют в ту же больницу, куда направляют и проституток. «Я согласна подчиниться...» — и женщина вносится в список, а в графе причин, побудивших ее заниматься проституцией, значится «нужда» или «по собственному желанию».