Выход из Случая - Зоя Журавлева

Дом затихал рано. Сколько-то было тихо, слышно, как корова жует и дышит. Потом дверь внизу из горницы отворялась с медленным скрипом. Уличная распахивалась беззвучно, впуская в сени лунный полусвет. Сухо поскрипывали половицы. Колька толкал Павла в бок: «Щас потеха будет!» Приникал к лазу лицом. Хозяин — большой, в белых подштанниках — крался внизу в сенях, озираясь, приникал к кринкам, слизывал сливки губами, помогал себе пальцем.

Дверь из горницы распахнулась. «Опять, ирод?! А то тебе не дают!» Хозяйка подскочила к нему, звонко хлестнула крест-накрест. Хозяин прикрылся руками…

Дверь хлопнула, стало тихо. «Ты отца почему не любишь?»— «Батю-то? — удивился Колька. — Люблю. Она же не больно. Батя у нас контуженный, не соображает ночью». В другой раз, только хозяин появился в сенях, Павел закашлял громко. Колька ткнул его в бок: «Тише!» Хозяин уже услыхал, исчез в горнице…

Утром хмуро сидел за столом, большой, молчаливый. Хозяйка все придвигала ему: «Ешь! А то тебе не дают!» Ел мало и молча. Хозяйка взглянула в окно: «Ксения Филипповна жалует…» Половицы пропели легко. Девочка— светлая, большеглазая, с длинными косами — взошла, улыбаясь: «Я к вам. Можно?» — «Ксана? — Хозяин осветился лицом. — Садись! Отец как?» — «Папа в рейсе…» Хозяин объяснил Павлу: «Вместе работали с ее отцом, в одной кабине». — «Звездочку буду сегодня пасти. Ладно, тетя Дуся?» — «Вон сейчас пасет, — хозяйка кивнула на Павла, — из самого Ленинграда приехал ее пасти. Вместе пасите, не подеретесь». Девочка диковато взглянула на Павла, сразу отвела взгляд. Еще глянула. Улыбнулась, тряхнула косами: «Не, не подеремся..»

Тр-148, зеленый. Так, вырвались с «Триумфальной». Теперь до самой «Лиговки», где Людки Брянчик хозяйство, прямой перегон, один раз только вправо чуть-чуть вильнуть…

14.17

На Третьем Круге в центральной диспетчерской оператор Нина Тарнасова кнопками задавала на пульте двенадцатому маршрут в депо.

— Двенадцатый, заходите!

— Понятно, диспетчер…

— Блок-депо, больной двенадцатый на тридцать третью канаву. Взамен берем двадцать девятый в четырнадцать восемнадцать.

— Понятно, диспетчер. Выдаю двадцать девятый…

Тихо играло радио, часы щелкали, телефоны молчали.

— Ксанка, а странно все-таки! — Нина вздохнула шумно, потянулась у пульта, разминая плечи. — Все Случаи в конце смены бывают, как будто нарочно. Только расслабишься — на, здрасьте!..

— А тебе круглые сутки надо? Гляди, накаркаешь.

— До конца-то еще полтора часа…

— Время вообще самое странное. Сидишь, а оно идет. И никто ничего поделать не может, хоть какая наука. Идет — и все.

— Нет, правда! Будто их кто попридержит, а к концу разожмет кулак: на, расхлебывай. И смены ведь, главное, разные — у нас и у машинистов.

— У машинистов иначе нельзя, только — скользящий.

— А их послушаешь — тоже больше к концу…

— Лучше запоминаешь, когда к концу. Чего в «Порту» с оборота так долго нету? Ему уж скоро со станции отходить, а он стоит в тупике. Застрял, что ли? Это который? Крикни!

— Седьмой… Ничего, пополз…

— Поторопитесь, седьмой!

— Понятно, диспетчер. Вставку менял.

— Шустрее надо менять.

— Или утром с семи до восьми. Те же шестьдесят минут, а кажется — тыща: тянутся, тянутся, вроде не доживешь до восьми, хоть как на линии тихо. Ну, это, конечно, с ночи…

— Додумалась, — засмеялась Ксана. — Лучше скажи, от чего утки плавают?

— Утки? — Нина замолкла надолго.

Такие вещи она всегда туго соображала. Потому и не вышла в диспетчеры, всю жизнь — оператор. И ужас — прямо по-детски — не любит признаться вслух, если чего не знает. Тут уж Нинка упрямая! Майя Шалай, когда была главный диспетчер, бывало выскочит из своего кабинета, от совещаний и деловых бумаг, забежит на Круг для разминки, моргнет Ксане с порога: «Девочки, Рéмонта Обувú читали? Вот мужик пишет! Что тебе Ремарк!» — «Да, интересно, — Ксана сразу подхватит. — Я целую ночь не могла оторваться». — «Читала, Тарнасова? — обернется к Нине Шалай. — Не читала небось! Рéмонт Обувú?» — «Вообще-то, читала…»— начнет осторожно Нина. «Вообще-то! А последнюю? В «Иностранной литературе»?» — «Последнюю не успела еще…» — «Срочно возьми в библиотеке! Номер журнала не помню. Ксана, третий, что ли?» — «Вроде», — Ксана кивнет. «Неважно. Просто спросишь — последнюю повесть Рéмонта Обувú».

Назавтра, смену только приняли циркуляром, Шалай уже тут: «Ну, взяла, Тарнасова?» — «Спрашивала, нету в библиотеке». — «Как это — нету? Ты, может, фамилию переврала?» — «Зачем я буду перевирать, — Нина даже обидится. — Рéмонт Обувú. Нету! И в каталоге смотрели». — «А библиотекарша старая?» — «Девчонка..» — «Чего они знают! Серость». Главный диспетчер только глазами Ксане блеснет. Уже пошла с Круга. «Ну, Нинка, ты библиотекаршу повеселила», — не выдержит Ксана. «Чем же?» — «Да Рéмонтом Обувú. Переставь ударение!» — «Какое еще ударение, — рассердится Нина. Пошевелит губами. — Погоди, Ксанка — ремонт..» — «Вот именно, — Ксана уже хохочет, — обуви, тюха!» Нина вся вспыхнет, толстое, доброе лицо ее полыхнет смущением и почти детской обидой, но тут же сама зальется: «Ну, разыграли, девы! Попомню…»

А другой раз опять Нинку хоть голыми руками поймаешь. Вот и сейчас всерьез думает, шевелит губами.

— Отчего ж они плавают? Лапы, что ли, такие, с перепонками..

— Лапы! От берега, тюха.

— Как это? А-а-а…

— Диспетчер, «Средний проспект». Разрешите подняться наверх.

— Поднимитесь, «Средний»!

14.19

По второму пути к станции «Чернореченская» подошел поезд. Выплеснул из вагонов жиденькую толпу, посадил всех, кому нужно, побежал дальше. В конце перрона только остался мужчина, который торопливо и жадно читал какой-то специальный журнал, как бутерброд заглатывал с голодухи. Дочитал. Сунул в портфель. И тогда сразу заторопился, подошел к краю платформы, вытянул шею, сверля глазами тоннель и словно рассчитывая силою своего взгляда тотчас извлечь из глубин тоннеля очередной поезд. Нет, поезда пока не было. Затряс на руке часами, приложил к уху. Нет, вроде идут.

Уборщица производственных помещений Скворцова немигуче следила, как пассажир вроде танцует на перронс от спешки. Ну, потанцуй теперь, три минуты тебе на танцы. Читать надо меньше! Прошла вперед по перрону, окурок подобрала. Ишь, нашли место бросить. Сворачивая к эскалаторам, еще стриганула глазом. Девушка в меховой куртке, верх под замшу, стоит, где второй вагон. Эта тоже не села. Но, видать, не спешит, прислонилась к стенке. Ждет небось своего, как договорились. А свой не торопится. Ну, жди, одета тепло. Авось и дождешься…

Новые пассажиры подходили уже на перрон.

Парень с гитарой. Мальчик тащит нотную папку и волочит ее по полу. Толстая женщина в ярком пальто, как бочонок в клетку. Высокий старик задумчиво жует пирожок, будто делает серьезное дело. Длинная женщина с книжкой, которая заложена почему-то длинной линейкой, и эта линейка торчит. Старушка с внучкой лет двух. Внучка сильная, крутится, выдирает руку от бабушки, так и тянет ее к краю платформы. Старушка едва оттащила к стенке, прислонилась недалеко от Женьки.

— Умаялась с ней, — сообщила Женьке старушка.

Женька глянула безучастно. Лицо было у ней тупое. Глухая, что ли? А молоденькая! И ведь хорошенькая была бы, кабы не такое лицо…

Девочка все тянула к краю платформы, выгибаясь маленьким крепким телом. Губы уже надула реветь.

— Баба, туда!..

— Туда нельзя, Дашенька. Бабушка не удержит — и упадешь на рельсы.

— Бобо? — заинтересовалась девочка.

— Какое «бобо»! Сразу Дашеньки нет! Раз — и током убьет…

— Как? — не поняла девочка.

— Электричеством, — громко сказала старушка. — Там по рельсам идет электричество. Упадешь, сразу — раз! — и убьет…

— Бобо? — снова сказала девочка. Но перестала пока тянуть.

Старушка, пользуясь передышкой, прислонилась опять к стене.

Девушка в меховой куртке шагнула вперед. Отодвинула толстую женщину в ярком пальто. Та колыхнулась, как бочка. Скользнула между стариком и парнем с гитарой. Задела гитару, гитара звякнула. Кто-то оглянулся на звук. Девушка была уже на краю платформы. Еще один мелкий шаг. Вдруг согнулась, как для прыжка. Капюшон за нею мотнулся. Мотнулись светлые волосы…

Состав машиниста Комарова — тридцать первый маршрут — приближался к станции «Чернореченская». Лампа уже мигнула на пульте, пошло подтормаживание. К Светке подход удобный, станцию видать далеко.

Женька, бросая вниз свое тело, инстинктивно не хотела для себя никакой лишней боли. И потому она — инстинктивно— сложилась в прыжке, как учили на тренировках, и прыгнула ловко. Прямо в лоток меж рельсами. Еще услышала за собой будто вздох. Голоса. Но сразу перестала их слышать.