Аркадия - Лорен Грофф

кое-кто из Беглецов с Новичками. И некоторые из Волков, стакнувшись с некоторыми из Зорь, растворились в закате. Но поразила всех Доротка. Она нашла себе пару среди тех, кто был на концерте, мертвый мальчик у нее в огороде явил собой переломный момент, собрала сумку и, рыдая по-польски, ушла. Как только это случилось, напала тля, и соя вся пожелтела.

Некоторые обвинения сняты. Большинство вносят залог, собрав деньги за пределами Аркадии, но многие в ярости от того, что сообщество, которому они отдали жизнь, залог за них не внесло. Целые семьи исчезают в ночи. В блоке подростков появились свободные кровати. Среди ушедших Старых аркадцев – Пух и ее мать. Они исчезли ранним утром после Дня Кокейн. Коул и Айк оба выглядят виновато, когда слышат об этом.

* * *

Вернувшись с Урока фотографии с Микеле, Крох находит Ханну в Едальне. Она сидит одна, обхватив голову руками. Ханна, говорит Крох, что не так?

Она встает, ни слова не говоря, и ведет его за руку в кладовую. Полки, которые обычно заполнены до отказа, теперь блестят, в основном, пустые. Осталось пока растительное масло, белый сахар, немного специй.

У нас больше нет еды, говорит Ханна. У нас есть тофу. И хлеб. И немного консервов прошлого сезона. Мы умрем с голоду, если ничего не придумаем. Никто не прислал никаких денег за Шмальплот, я даже не знаю, сколько его там конфисковали.

Ее голос царапает Кроху кожу, бьет под дых. А как же Гараж? – спрашивает он. – Разве нельзя продать лишнюю машину или что-то такое?

Лишнюю? – удивляется Ханна. – Что это у нас когда-нибудь было лишним?

Беременные, Кайфуны и грязь, говорит он, чтобы ее рассмешить, а сам поневоле думает о тайном сундучке Ханны, миниатюрах в рамках, бельгийском кружеве, чайном сервизе. Будто зная, что он намерен сказать, она опережает его: Есть только то, что ты можешь продать, прежде чем начнешь продавать себя.

А как насчет того, чтобы отправиться в мир и поработать по найму? – предлагает Крох, на что Ханна отвечает: Погляди на поля. Сегодня утром мы отправили сотню лучших работников. Нас шестьсот ртов. Того, что они заработают, нам хватит на несколько дней. А потом – ничего.

Когда она направляется в свою комнату, Кроху хочется прокричать вслед: Погоди, дай я поговорю с Хелле. Я попробую забрать у нее ту траву, что у нее осталась, или деньги, что она заработала.

Но он не может. Он не может приблизиться к Хелле, не представив себе парней в лесу, лица Хелле, кометой улетающего в темноту. Он не может к ней подойти. Хелле, поначалу уязвленная его холодностью, теперь тоже держится в стороне.

* * *

Хэнди возвращается под залог. Крох вместе с Эйбом и Ханной наблюдает из окна родительской спальни, как у подножия холма он выходит из “шевроле”. Он словно усох, и когда Хелле, Лейф и Айк подбегают к нему, они все теперь выше отца. Почему там, внизу, никого больше нет, чтобы приветствовать Хэнди? – спрашивает, недоумевая, Крох.

Да мы все сыты по горло его дерьмом, отвечает Ханна. Я не лидер, но мое слово – ваш закон. Все должны работать, но халявщикам в Аркадии рады. Гребаный День Кокейн. Коммуна основана на труде, но я могу весь день кайфовать в своей комнате-люкс, обкуренный до не могу, и втыкать свой хрен в любую из цыпочек, которая разляжется передо мной.

Ханна, говорит Эйб.

Что? – рявкает она. – Я знаю, что ты думаешь точно так же!

Да, кивает он. Просто раньше ты так не выражалась. Сквернословить тебе к лицу.

Ха! – и Ханна целует его, продолжительно, в лоб.

Она усаживается на кровать и объявляет: Семейное собрание Стоунов. Пункт первый и единственный. Остаемся мы или уходим?

Целый час длятся дебаты. Бережно, осторожно. Теперь, когда Хэнди на горизонте нет, они смогут изменить Аркадию; но, если останутся, придется принять на себя непосильный долг. Если все будут работать как проклятые, то зиму переживут; но как со всем справиться, когда людей осталось так мало? Они всем сердцем любят Аркадию; но сердца их изнурены.

Решают они решения пока что не принимать. Остаемся, но если станет невмочь – уйдем.

* * *

Крох пытается дождаться Хелле ночью. Им нужно поговорить, но она не приходит оттуда, куда исчезает. По утрам он сидит под дверью комнаты, которую Хелле делит с Джинси и Маффин, но она не выходит. Она – гладкая белая рыбка, ускользающая из рук. Он просыпается в полночь, дрожа от очередного кошмара, и встает. Луна полная и холодная. Он пытается побежать, но сдается, камень в животе слишком тяжел. Доходит до леса. Густой, настороженный, лес знакомо бросает вызов, чьи-то глаза выглядывают из темноты. Ощущение смертельной опасности. Но он идет, пока не оказывается у Верды и не стучит в ее дверь. Она тоже не спит, готовит маффины из кукурузной муки. Он сидит у дровяной печи, укутанный ее одеялом, Юстас свернулся калачиком у его ног. Верда считывает его и помалкивает. Наконец, когда он раскрошил свой кекс и додержал чай до того, что тот остыл, она говорит: Это выносимо даже тогда, когда ты думаешь, что это невыносимо.

Он молчит.

Бывает так, что нужно позволить времени пронести тебя мимо твоих забот, говорит она. Поверь мне. Я была там, где ты сейчас. Я хорошо это знаю.

* * *

Утром с ревом пробуждается к жизни Розовый Дударь. Арахис и Клэй всю ночь потратили на то, чтобы привести его в рабочую форму. Астрид возвращается в Школу акушерок в Теннесси и увозит с собой всех Беременных и акушерок. На крыльце они с Хэнди в последний раз обмениваются поцелуем. Он говорит: Мне горько, что это все позади.

Тем не менее на лице у него – что? Облегчение от утраты? Надежда, что таится в опустошении?

Ты же знаешь, адвокат будет на связи, говорит Астрид.

Она целует своих детей. Когда Хелле говорит: Возьми меня с собой, Астрид отвечает: Ты должна год провести в Норвегии. Это будет правильно для тебя. Маргрете строгая и поможет тебе образумиться. Уж слишком ты, девочка моя, необузданная.

Айк, не стесняясь, плачет, а Крох только и может, что гладить его по плечу.

Астрид садится в автобус, и Лайла с ней. Иеро остается.

Аркадия кажется книгой с вырванными страницами, ей просторно в обложке.

Титус с семьей уезжают перед обедом, втиснувшись в “фольксваген-фургон”, изношенный до того, что даже парни из Гаража опустили руки и оставили его догнивать в углу стоянки. Возможно, думает Крох, это тот фургон, в котором я родился. Джинси и ее отец Уэллс нацелились