Вор весны (ЛП) - Макдональд Кетрин

— Эй! Я очень усердно трудилась, выпекая их.

— Эти будут не менее вкусными.

Я хватаю одно и запихиваю в рот. На языке разлился вкус сахара и корицы.

— Черт, ненавижу, когда ты прав.

Аид ухмыляется, берет ручку для глазури и возвращается к партии. Он высовывает язык, работая и копируя мой дизайн, пока перед нами не предстает почти идеальная партия печенья. Он хлопает в ладоши, заставляя облако сахарной пудры танцевать по кухне.

— Ага! Совершенство! Можешь теперь называть меня Аидом, Лордом Глазури!

— Обязательно сделаю это, — говорю я ему с иронией, — перед как можно большей публикой.

Он улыбается, тепло и мягко, как летний тростник, и наклоняется вперед, чтобы взять одно из моих. Он откусывает кусочек, к его губам прилипают крошки. Он издает невероятно тихий стон.

— Если хочешь, можешь быть Королевой Выпечки. Высшей Королевой Выпечки. Искусительницей Кухни…

— Остановись…

— Почему? — спрашивает он, подступая ближе. — Слишком много?

Слишком близко. Слишком близко. Очень, очень слишком близко.

И недостаточно близко.

Я сглатываю, гадая, как много он может во мне почувствовать. Знает ли о моем колотящемся сердце? Я краснею? Мои зрачки расширились?

Не дать ему понять, что я чувствую, — единственная власть, которую я имею над ним, единственная власть, которая у меня вообще есть в этом месте. Если уступлю моменту — если наклонюсь сейчас и сцелую эти крошки с его подбородка, — у меня не останется ничего. Я буду полностью в его власти.

И все же, я больше не уверена, что возражаю.

— Сефона? Все в порядке?

— В полном.

Аид смахивает крошки, выглядя разочарованным. Я стараюсь не позволять этому чувству овладеть и мной.

Я не могу позволить себе ничего, что хотя бы отдаленно будет напоминать рождественский ужин, но соглашаюсь на дегустацию вина и сыра, Аид полон решимости найти вино, которое действительно мне понравится и не имеет к фэйри никакого отношения. Он колдует над выбором лучших смертных деликатесов, и, в конце концов, я нахожу то, что по вкусу не похоже на кислый виноградный сок.

— Мне нравится это.

— Это?

— Да, а что?

— Это самое дешевое и отвратительное вино…

— Не уверена, что вино может быть отвратительным…

— О, еще как может, и это такое.

— Оно фруктовое.

— «Оно фруктовое». Нет. Нет, Сефи, я категорически отказываюсь позволять этому вину быть твоим любимым. Попробуй что-нибудь другое. Немедленно.

— Номер 3 тоже довольно хорош…

— Нет! И не Мерло! Что не так с твоими предпочтениями в вине?

Я прищуриваюсь.

— Иногда ты можешь быть настоящим придурком, знаешь?

— Я прекрасно осознаю свои придурковатые наклонности.

— А ты знаешь о своем ужаснов вкусе в вине?

Я хмурюсь.

— Не трогай мои вкусы.

— О, ну, я полагаю, у всех есть свои недостатки.

— Да. У некоторых их больше, чем у других, — говорю я, хотя его список уменьшается с каждым днем.

Я делаю глоток понравившегося мне вина. Аид подавляет дрожь от моих действий.

— Вызови огонь, — говорю я ему. — Я хочу поджарить маршмеллоу.

Мы поджариваем маршмеллоу на открытом огне, а после я бросаю ему вызов в игре «пухлый кролик» — как много маршмеллоу ты сможешь положить в рот и при этом умудриться сказать «пухлые кролики». У Аида получилось десять. У меня — шесть.

— У тебя такой большой рот! — я чихаю, подавившись полным ртом маршмеллоу.

— Полагаю, подходящие слова, которые ты пыталась найти, — это чувственный, привлекательный для поцелуев рот.

— Полагаю, подходящее слово, которое я искала, — это раздражающий. У тебя раздражающий рот.

— Раздражающе красивый?

Я поджимаю губы, борясь с растущей улыбкой, прекрасно осознавая, насколько раздражающе красив и привлекателен для поцелуев его дурацкий рот.

— Сефона, — говорит Аид серьезным тоном, — я должен кое-что тебе рассказать.

— Да?

— На самом деле я ужасно не люблю маршмеллоу.

— О Боже, я тоже, это просто странные сладкие пенки.

— Правда? Они так странно ощущаются во рту!

— Я знаю!

— Тогда почему ты это предложила?

— Хм, отчасти потому, что надеялась, что они будут лучше поджарены, но также и потому, что хотела увидеть тебя с хомячьими щечками.

Он качает головой.

— Тебе доставляет удовольствие изводить меня.

— Ты так просто ведешься, — я прыскаю от смеха. — Ладно, маршмеллоу — отстой. Как насчет шоколада и ужасного рождественского фильма, который я никогда раньше не смотрела?

Он взмахивает рукой, и волшебное зеркало падает с потолка.

— Что-нибудь конкретное?

Я совсем не помню, что мы смотрели. Знаю, что в фильме есть все клише, и мне кажется, что я уже смотрела его раньше, но детали стали туманными, как только он закончился.

Я помню, как сжимала подушку и лежала на плече Аида.

Помню, что это чувствовалось так естественно, так обыденно, что мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что я это делаю.

Помню, как это послало по мне новое чувство жидкого тепла, того, что пробирает до костей.

Помню, как не хотела, чтобы это заканчивалось, не хотела двигаться.

Но, в конце концов, фильм заканчивается, и часы бьют полночь. День тоже закончился. Аид провожает меня в мою комнату. Он повесил на мою дверь венок, шепчущий золотым очарованием. Я удивлена, что в нем нет омелы.

Удивлена, что ищу ее.

Больше всего я удивлена и разочарована, что ее там нет.

Я почти забыла, что сегодня вообще Рождество. Думаю, это то, чего он добивался. Дать почувствовать то, чего мне не хватало, не напоминая о том, чего там не было.