Крутые повороты: Из записок адмирала - Николай Кузнецов

Президиум решил отстранить Хрущева… Правильно ли это сделано?.. Основное, как мне кажется, заключается вот в чём. После развенчания культа личности Сталина следовало принять ряд мер по развитию демократии. Выборы. Коллективное руководство. Вместо этого Хрущев, прикрываясь злоупотреблениями, допущенными Сталиным, сам пошел по тому же пути диктаторства. Культ личности Сталина был заменен новым культом…

У Хрущева возникало много идей (подсказанных кем-то), за которые он брался с завидной энергией, с удивительным упорством стараясь довести ошибочные решения до пагубного конца. Особенно много ошибок было сделано в сельском хозяйстве. Катастрофическое положение в этой отрасли меня особенно поразило. Оказывается, с 1958 года — никакого улучшения, а, напротив, упадок. Как же быть с цифрами, газетами, докладами, фильмами и всем прочим?

Так было с мероприятиями по школам, по ликвидации министерств. Много непродуманного делалось и во внешней политике. Его известное выражение за рюмкой «Мы вас похороним» — пример несерьезного выступления, как и поведение на Генеральной Ассамблее ООН, когда он снимал «сапоги» и стучал по столу. Такое комедиантство в политике руководителя крупнейшей страны, конечно, недопустимо.

Его несерьезный подход иногда ставил страну на край войны. Так было с поставкой на Кубу ракет. Ведь следовало же задуматься, к чему это может привести. Надо знать меру, когда поддерживаем какую-либо страну или заступаемся за нее. Политика, не подкрепленная реальными средствами, это чистый авантюризм. Помните с Берлином![88]

Подарки и награждения во время своих «прогулок» абсолютно несовместимы с поведением главы Советского государства.

В отношениях с Китаем и Албанией, наряду с принципиальной постановкой важных вопросов, также было много личного. Оскорбительные выражения в адрес Мао Цзедуна и Ходжи совершенно ни к чему для государственного деятеля такого ранга.

Таким образом, встает много сложных проблем. Как они будут решаться? Не знаю и не хочу гадать. Хочется надеяться, все пойдет лучше. И прежде всего хотелось бы, чтобы меньше существовало подхалимов и меньшим честолюбием обладали люди, служащие народу.

Все это, конечно, отрицательно сказывается на нашем авторитете, ставит в затруднительное положение компартии социалистических стран. Думается, лучше пережить известные трудности, но выправить положение.

Время, когда складывался культ Хрущева, вызывает смущение и стыд. Многие мыслящие люди задавали себе вопрос: как можно сотворять новый культ, когда только что отвергнут культ Сталина? В кулуарах об этом говорилось открыто, на различных же совещаниях и докладах подавались отдельные анонимные записки с вопросом «Как это понять?..». Но чем дальше шло время, тем беспардоннее вел себя Хрущев, и тем резче бросался в глаза его культ. Через толщу хвалебных статей и длинных речей самого Хрущева с каждым днем было труднее высказывать здравые мысли. Они тонули в хоре хвалителей талантов и даже гениальности Хрущева. «Оказывается, наш товарищ Хрущев может даже прекрасно петь», — сказал мне однажды на партийном собрании вполне серьезно и без тени смущения маститый ученый тов. К….Уже никого не удивляло, что его называли «дорогим». Гремел Хрущев своим мощным голосом с трибун, где за каждое слово, казалось, нужно отвечать сегодня, завтра и спустя много лет… Шум, который он производил, конечно, на какой-то срок мог заглушить все разумное и ввести в заблуждение многих. Но похмелье рано или поздно должно было пройти.

Бесспорно, он обладал огромной энергией, природным умом и сметкой, знал бесчисленное количество анекдотов и многое помнил из прожитого. Все это верно. Но ему следовало знать куда больше, ведь речь идет о человеке с необычайными претензиями…

Тов. Б-в принес мне однажды письмо, которое он намерен был отправить туда, что называют «высокой трибуной». Я знал, что он частенько пишет в разные инстанции и поэтому слывет уже «писакой», а к его письмам относятся без должного внимания. Это естественно. Слова и писанина приобретают больше веса, когда они употребляются редко, но метко. Речи, напечатанные в газетах (в которые можно заворачивать слона), читаются далеко не всеми, а повторенные в таких размерах перестают привлекать внимание вообще. Поэтому и я с некоторым недоверием выслушал сказанное моим собеседником, но все же спросил: «О чем хотите писать?» — «О лицемерии…» — ответил он и стал пересказывать содержание своего письма Меня это заинтересовало. Он довольно прямо высказывал свой взгляд на недопустимость лицемерия и уверял, что, к сожалению, оно развито у нас. Приводил и примеры, широкий диапазон случаев, когда кто-то сверху и снизу откровенно лицемерил, сам будучи полностью уверенным, что на самом деле это не так. К лицемерию он относил и такие факты, когда в глаза не говорилось открыто то, о чем следовало сказать вышестоящему, или наоборот. «Смело написано», — подумал я, но не удивился. Я знал, что этот товарищ был честен, откровенен и смел. Про него мне потом говорили, что он «прямо, открыто и со всей резкостью» написал письмо, когда промышленные обкомы отрывали от сельских. «Он оказался самым «ортодоксальным марксистом», — шутя добавил рассказчик.

Что я мог ему посоветовать? По существу, я считал его правым. Не советовать — значит, лицемерить; советовать — подвергать его риску. Ведь он потому и пришел ко мне, чтобы я посоветовал ему, как лучше поступить. Я выбрал золотую середину. «Такой вопрос, возможно, следует поднять, но, мне кажется, не все, написанное здесь, может выдержать критику», — ответил я и посоветовал еще раз все продумать. Судя по тому, что он это письмо через несколько дней послал куда следует, советы мои он в расчет не принял. Возможно, в душе назвал меня тоже лицемером.

Мы потом долго говорили на смежные этому вопросу темы: о честности, о пассивности к недостаткам и, наконец, о взятках. Интересные мысли запомнились мне из этого разговора, и сейчас захотелось переложить на бумагу.

«Ах, если бы все мы говорили смелее то, что думаем, всем жилось бы значительно лучше и спокойнее», — сказал он. Развивая этот тезис, мы вспоминали множество примеров, когда произносится что-либо с явной оглядкой, а «что скажет Марья Алексеевна?»[89]. Потом сами же расплачиваемся за наши слабости. Удобряем почву для роста культов. (Тогда Хрущев был на таком этапе своего бурного развития, что за примером далеко ходить не надо.)

«Вы думаете, взятки даются только деньгами?» — слышал я однажды замечание одного товарища и вспомнил о нем при беседе с Б-вым. Постарался развить эту мысль. «Мы много говорим о взятке деньгами и все решительно это осуждаем: будь то десятка или тысяча. А не является ли своего рода взяткой младшего старшему (обратное явление достаточно редко), когда он в угоду своему начальнику и в корыстных целях поддерживает вредную точку зрения? Это тоже своеобразная взятка, хотя и трудно ощутимая, осуществляющаяся не за счет дающего, а за счет общественных интересов». В голове у меня вертелся живой для того времени пример. Хрущев высказал совсем неумную и не отличающуюся оригинальностью мысль о роли надводного флота вообще и крейсеров в частности. Всякому специалисту было ясно, что его обязанностью является разубедить некомпетентное начальство и не допустить ошибок, так как это может обернуться для народа серьезными материальными и моральными потерями. Была дана «взятка». Не тронь меня, а я поддержу вашу точку зрения. «Распилить крейсера», — бросил однажды, идя на катере по реке Неве, Хрущев. «Так точно, нужно распилить», — сунули ему «взятку», чтобы он не сердился и, спаси Бог, не сделал оргвыводов. «Подводные лодки — основа основ», — заявляет Хрущев, явно допуская ошибку, недооценивая другие классы кораблей флота. «Основа основ — это подводные лодки», — давая «взятку», вторил ему тот, кому положено по долгу службы и как «слуге народа» говорить правду.