Хобо - Зоран Чирич

«Соображай, что делаешь!», протявкал он в пустоту. «Я не балуюсь дурью уже два года. Не зли меня». Он не въезжал, что происходит. И пока еще хорохорился, хотя уже начал что-то подозревать.

Бывает дичь, которую отлавливают, а бывает, которую отстреливают. Этот уже был подвешенным окороком. В его жалком попискивании слышались нотки подлых маленьких побед, поданных на тарелочке. Не такой я представлял себе тайную ебо-любовь Даницы. Вероятно, он думал обо мне то же самое. Но пистолет был в моих руках, и мне не хотелось углубляться в Никшину скрытую от посторонних глаз и хорошо продезинфицированную душу. Я не верю в раскаяние. Раскаяние хуже любой вины. Если уж ты засунул свою совесть куда подальше, то нечего о ней вспоминать. Что посеешь, то и пожнешь. Это не правосудие. Это моя жизнь.

Невероятно, как изменяет человека направленный на него пистолет. Никша впал в тотальный пиздострадательный транс. Он заклинал меня, стоя на коленях, дрожал и нес полный бред. Он так лил слезы, что я не уверен, видел ли он меня сквозь них. Я почувствовал невероятное утомление, как будто он сидел у меня на груди. «Ну, что, жив рок-н-ролл?!», пронеслось у меня в голове. Я не очень хорошо понимал, к кому обращен этот затрепанный вопрос, и мне стало еще грустнее. Крикливый болван. Пришлось сунуть ТТ ему в глотку. Чтобы не волновать граждан лишним шумом. Я не собирался любоваться его унижением, не собирался над ним глумиться. Я спустил курок. Послышался искаженный звук выстрела. Типа, как если уронить на пол электрогитару во время фидбэка[39]. Прилизанный теперь уже не выглядел несчастным. Мне он показался очень, очень озадаченным. По-хорошему озадаченным, именно так, как должен выглядеть только что умерший человек. Я вытер ствол пистолета об его футболку кремового цвета и рванул к «вектре». Равнодушная и всегда готовая немецкая машина. Я медленно доехал до первого поворота, а потом ударил по газам. Мы с ней полетели вперед, безо всякой паники, и вскоре мягко приземлились на парковке возле клуба.

Я вернул Томи ключи, обменявшись с ним несколькими фразами, чтобы соблюсти ритуал, обусловленный природой его работы. Я рассказал, как изворотливость Джоцко заставила меня ввалиться прямо к нему домой, так как у меня началась аллергия от долгого ожидания в его аптеке, и как мне пришлось пить чай из душицы и зверобоя с его женой — продувной старой бестией, которая бы скорее мне дала, чем рассказала, где найти ее мужа. Да, она была еще изворотливее, чем сам Джоцко.

«Ну, ты ей хоть вставил?», спросил меня Томи. Он был в меру поддатый, и его глаза поблескивали, фиксируя каждое движение привидений, мотавшихся вокруг стойки.

«Да у кого на такую встанет?», спросил я у разгоревшейся фантазии Томи. Он поперхнулся от смеха, глотая выпивку, вытер рот и произнес тоном мудреца: «Вот я и говорю, что может быть хуже старого чистоплюя».

«Не только старого, но и богатого», поправил я его, поднимая стакан. Он сочувственно чокнулся со мной, и мы сделали по глотку. «Ладно, пусть этот осел поиграет в кошки-мышки», выпивка привела меня в хорошее настроение. «Процент все равно растет».

«Деваться ему некуда», подытожил Томи, «разве что под землю».

Логика была на нашей стороне, и мы имели полное право хлопнуть еще по одной. Потом распрощались как почтенные граждане. Мое расписание оставалось в силе.

Старая добрая ходьба пешком, снова. Единственный способ остаться наедине с собой, услышать движение своей крови от пяток до темени, очистить голову и живот от всяких примесей, чтобы подумать о том, что было и что будет. В как попало освещенном уличном мраке я был единственным, кто просто шел. Остальные прохожие рыскали в поисках тех, кто оставил их в покое. Как до такого доходят?

Когда я дотопал до логова Кинки, было половина одиннадцатого. Довольно рано и для нее, и для меня, но мы, каждый сам для себя, опередили ночь. Я со своими важными делами разделался, так что для меня они больше не были важными, а Кинки как раз сейчас накачивалась дымом и пивом. Работала над собой.

Я выбрал пиво. Видак был включен, и я тоже включился. Мы смотрели фильм, в котором главный герой-мужчина, говорил: «Как бы низко ты ни пал, у тебя все равно есть выбор — поступить правильно или поступить плохо». Главный герой-женщина, со своей стороны, говорила, что «средний вес пениса в обычном состоянии — семьдесят грамм, а при эрекции — сто тридцать», на что главный герой-мужчина, старательно играя фатализм, спрашивал: «Ты готова?». При этом оба из кожи вон лезли, чтобы зрители воспринимали их как героев, которые не тратят свои жизни на любовь. Они уверены, что это именно то, что делает их героями.

«Фильмы становятся все более буквальными», Кинки поддерживала киногероя-женщину. Я был озабочен тем, как бы мое пиво не стало теплым, и поэтому не сказал ничего. Мне не хотелось, чтобы пиво, которое я пью, потеряло нужную температуру и приятный вкус. Кинки продолжала перечислять свои умозаключения: «Все было хорошо, когда мир разделялся на поп и рок. Была линия разграничения, и ты мог перейти на другую сторону, ничего не напутав. Потом поп заглотнул рок, и началась полная шизофрения. Мир превратился в безликую путаницу. Не знаю точно, когда это произошло, но это произошло». Я думаю, это она комментировала Трики, музыка которого проникала в наши стены, не обращая внимания на нас двоих. Где-то я прочитал, что Трики — негр-гермафродит, который все свои миксы посвящал матери и утверждал, что Бог придумал новые наркотики для новых людей.

«Важно, чтобы что-то происходило», сказал я и рыгнул, совершенно твердо уверенный, что ничего не произошло.

«Как они не понимают, что промывание человеческих мозгов это давно приевшаяся фишка?», Кинки удивлялась собственным диагнозам.

«Человеческий мозг слишком грязен, чтобы можно было его отмыть». Я помогал ей запутываться в парадоксах, чтобы она как можно скорее утомилась и перешла на внутренние темы. Причин для беспокойства не было. Ее сумасхождение меня с ума не сводило. Она умела играть спектакли и без публики. И не требовала ничьей помощи для того, чтобы заползти на вершину своего тобоггана, даже если его повороты очень опасны.

Да. У Кинки был солидный «пробег». Это был по-честному пройденный путь. Я часто думал, что ее жизнь была ни чем иным как прокорчевкой дороги в джунглях. Себя я к числу жителей ее джунглей не относил. Я хочу сказать, что жил я не с ней, я жил у нее. Постоянный компаньон и временный жилец. Поэтому мы переносили друг друга без труда. Большую часть времени я, как и ТТ моего отца, стоял на предохранителе. Кинки не настаивала, чтобы я участвовал в ее домашних развлечениях, но я добровольно «сотрудничал», как выразился детектив в фильме, который мы посмотрели в тот вечер.

Вот так, под сказанные и несказанные слова элегантно скользили пиво и ганджа, не соприкасаясь друг с другом. Черные чернила писали свой ночной дневник, не боясь, что какая-то из тайн когда-нибудь просочится, ведь никаких тайн и не было. Кроме телефонных звонков, которые пробивались сквозь сон, нафаршированный медленноиграющей музыкой. Мы прислушивались к этому звуку, очень, очень неподвижные, но разбуженные. Звонки повторялись и повторялись, еще более упорные, чем самая примитивная ритм-машина. И они не прекращались, пока мы не осознали, что это не может быть музыкальным эффектом или ошибкой в миксе.

«У тебя что-то назначено?», Кинки потянулась всем своим лежащим плашмя телом, ощупывая воздух вокруг себя. Она был похожа на полуживую икебану. Я прочистил горло, но мне некуда было сплюнуть мокроту, и я ее проглотил. Назначено ли у меня? Уверен ли я, что назначено? Такое у меня однажды уже кто-то спрашивал.

«Может, мне снять?», спросила она скрипучим со сна голосом. Потом открыла глаза и посмотрела прямо на меня, взгляд был спокойным и ясным, вопреки всему. А может быть, именно из-за всего.

«Только не забудь спросить, кто это». Я выключил си-ди-плеер, чтобы она лучше меня слышала. «Стоп» и «рипит» были моими любимыми командами. «Я бы не должен был быть здесь», зевнул я с незажженной сигаретой во рту. Она услышала. Мне было ясно, что она меня услышала. Я видел ее неисправимый дух. И мне это было ужас как приятно.

Кинки сняла трубку. Наступила полная тишина. Потом я услышал ее подчеркнуто ровный голос: «Нет, Йоби, его здесь нет». После этого она некоторое время слушала, затем сказала: «А что такого произошло, что он должен быть здесь?». На ее щеках появились красные пятна, она закусила нижнюю губу. Стало ясно, что настал момент переключить связь на меня.

«Говори», резко выдохнул я в трубку. Йоби испуганно зачастил с другого конца провода. «Зокс», трещал он, «сегодня ночью была операция в «Лимбе». Полиция там все разнесла. Барона арестовали. Типа из-за наркоты, которую они там нашли. Но я слышал, что на самом деле из-за убийства, вчера вечером. Убили сына какого-то важного отца. Похоже, они подозревают Барона. Не знаю, то ли они пытаются это на него повесить, то ли…» Йоби проглотил все свои богохульные опасения и сделал дипломатическую паузу. Я затянулся в ожидании момента, когда язык Йоби отклеится от неба. Значит, началось. Ментовня покатила вперед как набитый школьниками автобус. То есть, фактически, они провели в «Лимбе» зачистку с классическим подбрасыванием компромата, чтобы все выглядело как можно солиднее. Думаю, никому не известно, у кого в распоряжении больше наркоты — у ментов или у дилеров и клиентов клуба. Ну и ржачка, могу себе представить эту криминальную комедию: менты мотаются на глазах обосравшихся от страха граждан, ища, куда бы рассовать свои пакетики, потому что все дыры и потайные места в «Лимбе» под завязку забиты порошком, таблетками и канабисом. Естественно, что-то из улик останется в их карманах. Что делать, высшая сила на стороне закона. В конце концов, даже если от этой ночной акции и не будет много толку, в будущем главным развлечением в «Лимбе» станут дартс и спортивные телетрансляции.