Обвал - Николай Камбулов

Нарастал гул танков, подрагивала земля. Едкий дым, стелившийся со стороны подожженного немецкой бомбежкой леса, застил глаза.

— Я так думаю… — обратился Боков к Лютову, все еще пялившему глаза на патефон, уже вынутый из ниши. — Я так думаю, — повторил Боков, — все же враг попрет по ущелью… Ты слышишь гул танков?

— Не глухой! — буркнул Лютов.

— Мне кажется, гитлеровцы накапливают силы для удара в лоб, вдоль шоссе. Надо послать два-три человека, чтобы просигналили в случае появления танков…

— У меня две гранаты, — сказал Лютов. — И патефон с собой возьму… «Листья падают с клена, значит, кончилось лето!» — пропел он опять охрипшим, простуженным голосом. — Как только услышите мое танго, значит, сигнал: танки идут… Командир, давай простимся, чтобы на том свете жилось без упреков…

— Ну-ну! Без паники… Я тебе подошлю еще пять человек. — Боков все же обнял Лютова: — Надо уметь обходить смерть, Иван Иванович.

— Известное дело, командир… Я обойду, а смерть гадючая окажется на твоих плечах?! Это же разгильдяйство, Егор Петрович…

— Ну иди, Иван… А я тут соберу группу во главе с Мухиным и тотчас подошлю…

Гул нарастал, и земля будто постанывала. «Похоже, уже вышли на рубеж атаки, — решил Боков, когда отправил группу бойцов на подмогу Лютову. — Стоят на месте, ждут сигнала. И чего ты, Ванечка, придумал с этим патефоном?! Вот как рванут лавиной, так и патефона не услышишь…»

И только он об этом подумал да мельком пробежал взглядом но окопавшимся вдоль дороги бойцам численностью чуть больше взвода, из ущелья ветром донесло звуки танго…

Сколько времени Боков лежал, засыпанный землей по грудь от взорвавшейся неподалеку бомбы, он не знал. В памяти осталось лишь одно: как он бежал к Лютову, увидя его скрюченным возле объятого пламенем вражеского танка. И тут, когда он швырнул последнюю свою гранату в группу фашистов, прижавшихся к скале, бесшумно, без свиста и визга, упал снаряд, укрывший его горячим, тяжелым земляным отвалом, и глаза у него закрылись…

Кто-то подошел, сгреб с него землю. Егор поднялся я а ноги.

— Лежи, лежи, капитан. Я майор Петушков. Сейчас подойдет санитарная машина.

Боков узнал майора Петушкова, однако слов его не слышал, показал на свои уши и замотал головой.

— Это пройдет, капитан. Пройдет, Егор Петрович. Спасибо, капитан, за стойкость и мужество. Немца не пропустил…

Подъехала санитарная машина, открылась дверца. Вслед за санитарами, сошедшими на землю с носилками, сполз по ступенькам весь забинтованный боец. На него шумнул водитель машины, но боец, раненный в голову, не подчинился.

— Товарищ капитан, это ж я, Иван Иванович Лютов, — сказал еле слышно боец с обвязанной головой и поджатой, на перевязи, ногой. — Полегли почти все…

— Жив! — чуть не заплакал Егор, узнав Лютова. — Ваня, Ваня, мы же с тобою где только не бывали! — безголосо, едва было понять, шевелил губами Боков. — Чего только не видали! Держись, Иван Иванович!

Шофер с конопатым лицом все же усадил Лютова в машину. Возле «санитарки» с визгом тормозов остановился «виллис», из него выскочил генерал. Боков узнал: Петр Кузьмич Кашеваров!

Генерал вскинул голову, чтобы видеть всех, и громко сказал:

— Братцы! Товарищи!.. Под Сталинградом наши перешли в решительное наступление! Теперь очередь за нами!..

Боков заметил лейтенанта Кутузова, потрясающего сжатыми кулаками, возле раненного в шею Ильина, сильно обрадовался, что Илларион и Ильин живы. И Вася Дробязко, и Рубахин, и Петя Мальцев, которые глаз не сводили с генерала Кашеварова, тоже уцелели.

Мимо по шоссе прогремела колонна танков. В небе пронеслись истребители, вслед за ними — бомбардировщики с красными звездами на крыльях. В открытое окно Лютов показывал костылем на самолеты. Боков кивнул ему, помахал рукой и, сильно заикаясь, сказал подошедшему к нему врачу:

— Мне, может быть, и никакой помощи не требуется…

— В машину, в машину! — сказал врач и велел санитарам положить капитана на носилки.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ФОН ШТЕЙЦ И МАРТА

Полковнику фон Штейцу порой не верилось, что огонь ведут люди, стоящие у орудий, минометов и ракетных установок, что люди сбрасывают бомбы с самолетов. Нет, нет, люди могут уставать, в конце концов, человеку требуется сон. А тут — сыплет и сыплет… огромными пригоршнями… Конечно же, это машина, многорукая и беспощадная. Фон Штейц не верил ни в черта, ни в бога, но он, герой Крыма, ныне представитель Гитлера, молился в душе, чтобы сломался хотя бы какой-либо болтик в этой машине, чтобы в Москве разразилось землетрясение, чтоб…

А войска мерзли, гибли, дичали… чтоб… чтоб… Глупость! Наивность! Машина сработана очень прочно. В Москве не произойдет землетрясения, и даже ни один из русских командующих войсками ни на минуту не покинет наблюдательный пункт…

Фон Штейц открыл флягу — в ней было несколько глотков спирта. Выпил и швырнул посудину под ноги генералу Радеску. Тот скривил рот, на посиневшем, с изогнутым носом лице заходили желваки. «Ну и что?» — хотелось крикнуть фон Штейцу. Но он лишь дернул плечами и закрыл глаза. Кольцо русских, охвативших армию Паулюса, он вообразил быстро, точно и так живо, что на миг показалось, будто кто-то душит его. Он расстегнул ворот мундира.

Фон Штейц попал под Сталинград вскоре после того, как армия Паулюса была окружена советскими войсками, попал сюда не простым офицером, а порученцем фюрера. Он обязан доложить Гитлеру объективное состояние армии Паулюса, с тем чтобы… чтобы принять конкретные меры, облегчающие положение окруженных войск. Но он задержался в штабе Паулюса и теперь точно не знал, сумеет ли благополучно выбраться из котла.

Радеску опять скривил рот, на этот раз даже что-го сказал. Фон Штейц успел расслышать лишь отдельные слова.

Радеску поднял флягу, поставил ее на стол, затем, глядя в амбразуру, сказал, что кольцо русских очень прочно, что танки генерала Гота, посланные деблокировать 6-ю армию, будут смяты и отброшены к Ростову и что он, фон Штейц, едва ли сможет выбраться из этого блиндажа. Еще один день — и аэродром будет занят советскими войсками, а он, Радеску, пустит себе пулю в лоб, ибо его, как коменданта аэродрома, все равно расстреляют потом.

— Кто… расстреляет?

— Вы, фон Штейц, — сказал Радеску, отстегивая от поясного ремня флягу. — Пейте, это последнее.

— Хлеб есть?

— Нет.

— А что есть?

— Ничего. В Берлине закусите, если улетите сегодня вечером.

— Мне нужна машина… До посадочной площадки сколько километров?