Горбатые мили - Лев Черепанов

— Вира, славяне!

Его раскатистое «…рра!», несущее что-то всем нужное, а также замкнутое в себе, схожее с неудовлетворенностью расшевеленной силы, взвихрило исторгнутое Венкой, Никановым, Бичневым:

— Рыбу! Вира рыбу! Вир-рра!

Вся фабрика гудела:

— …ааа!

Прочно вошло в обиход на «Тафуине» это слово. Не за то ли, что оно вобрало завидный энтузиазм первых пятилеток?

«Только отчего на транспортере промежутки между окунями все шире?» — задело Игнатича.

— Полундра! — возрожденный Никанов тоже жил в общем трудовом рывке. Обратил нож к лотку с промысловой палубы, сказал о головорезах: — Их сколько?.. Мало! Не успевают наготовить окуневых тушек.

Для взмокшего от пота Варламова Спиридона Дима подтолкнул два оселка. Нет, не в очередь — чтобы остановить его, иначе ж никак не перевел бы дыхание:

— Предлагаю тебе, какой выберешь.

Варламов Спиридон, прежде чем точить свой обкорнанный нож, взял в зубы липкий от окуневой слизи напалок, сорвал резиновую перчатку, с ней — нитяную, зубами же нащупал костяную колючку, только что влезшую ему уже не в палец, а в низ дважды наколотой ладони. А как уважал себя за то, что был не прежним, не только составной частью зубакинских производительных сил!

Наделенный всякими способностями, франтоватый и заносчивый Венка воткнул свой нож-коротышку в стол, а затем ушмыгнул за лоток с надвигающимися окунями, не сомневаясь, что на него все обалдело уставились, поскольку у циркульных пил высшая степень опасности, особенно в шторм. Не угодить под их зубья — это надо суметь. Океан обязательно подтолкнет когда не надо.

«Только бы остановился шалопут, не пошел туда… — тревожился Никанов. — Что он? Лучше всех? Превосходит?»

Окликнул Венку:

— Милорд!

В Венкину руку вцепился Дима:

— Хочешь там повысить производительность? — употребил шкерочный нож как указку.

Венка чуть улыбался. Отряхнул Диму.

С приходом на «Тафуин» Кузьмы Никодимыча все стали думать правильно: с Венкой надо только по-хорошему. Больше жалеть. Как раз это раньше никому в голову не приходило? Пожалуйста, отправился на смену головореза. С каким намерением? Чтобы всех привести в восторг и вызвать зависть: «Смотрите, я будто такой же, как вы. А вот еще на что способен».

Прямой черный транспортер двигался ничуть не тише, окуни же пошли сплошняком. Это вызвало у Назара что-то вроде спазм в сердце: «Кромсает, выхваляется там. А нам каково?»

Кузьму Никодимыча страшило то же, что Назара. Венка сразу же поплатился бы за свою малейшую ошибку. Хватило бы качнуться чуть больше.

Игнатич, боцман, Бичнев — все отправились на другой борт, чтобы вернуть самонадеянного рефрижераторного машиниста обратно. Заодно они потягивались, брались за поясницы.

Кузьме Никодимычу давно хотелось распрямиться. Чувствовал, что затылок, а также весь хребет как не его. Таким, согнутым, повернул туда же, к Венке. Как еще мог поступить?

— Кузьма Никодимыч! Вы-то воздержались бы. Вам — не обидьтесь за слово! — не по годам, знаете ли, резать. На шкерке… совсем другое дело, — кинулся за Кузьмой Никодимычем Игнатич.

— Что там… никак невозможно? — Кузьма Никодимыч, закряхтев, вроде утратил намерение сделать то, что задумал.

— Еще как! В головорезах у нас — во. Только с первым классом.

Из-за того что голова у Кузьмы Никодимыча была опущена, взгляд из-под бровей казался испепеляющим. Сам это заметил. Сказал:

— Тогда мне в самый раз. Есть такое право у солдата… вам известно. — Облокотился на шпангоут.

— А при чем здесь оно. Мы же не в армии как будто.

— Есть. Демобилизация его не отменяет: идти туда, где кому-то достается сверх меры.

— А все-таки переоценивать себя никак не годится. Вам тем более не советую. Кузьма Никодимыч?

— Я прежде всего солдат.

«Это хорошо, что оклемался Кузьма Никодимыч, — размышлял, подоспев к случаю, Плюхин. — А теперь? Сует свой нос куда не надо».

Белые по краям, похожие на сплошной круг, циркульные пилы вопили оглушительно. Приостанавливались и снова набирали рабочие обороты. Они требовали целую рыбу, с головой — вводили свою окровавленную площадку в дрожь. Вызывали такой же отклик у всей станины. Воздух не смел никуда переместиться, тоже дрожал. Пламенела от сгустков крови переборка. Отовсюду навязчиво, как на бойне, пахло тошнотной сыростью, висели прилипшие растянутые жабры, изуродованные, истертые, как мочала, клочья хвостов, воздушные пузыри.

Тут, среди швырнутых вверх кишок, рассыпанные в беспорядке окуневые глаза синели светло и ясно, подобно осколкам не поделенного циклонами и антициклонами неба. Они сильней всего подействовали на Назара. Его вроде качнуло только одного. А может, нет. Однако отчего же ему захотелось вдруг взяться за переборку, что сразу понял и принял как надо Плюхин, счел за долг товарища предупредить:

— Назар Глебович! Вы предусмотрительней… Не упускайте, куда может бросить. Поосторожней…

А в кою пору с ним рядом очутился второй штурман Лето? Уже без перчаток! Вымылся!

— Я хотел выключить силовую сеть. Чтобы не случилось с ним, с Венкой! — пояснил Назар.

Как старший после капитана, в первую очередь отвечающий за безопасность, Плюхин не одобрил это:

— Лучше я сам… Сейчас!.. — Он наклонился не по своей воле, задел Лето. Тот сразу, выпалил еще когда приготовленное, в каюте Зельцерова за столом с выпивоном и закусоном:

— Старпом! Я свое отплавал. Причина: семейные обстоятельства. — Краем глаза взглянул на Назара: не вытянулось ли у него лицо от того, что услышал.

— Если капитан не запросит мне замену, прекращу есть. Об этом быстро разнесется. Не как про капитанское жуирование при попустительстве философа — первого помощника. Первый, ясно, молодец против овец. Про меня постарается замолчать… не выйдет!

Лето действовал в сговоре целой группы недовольных Назаром, затевал скандал.

Назар почесал согнутым запястьем подбородок, спросил бесстрастно, учтиво — как будто ничего себе не позволил Лето, не допустил выпад:

— Вам надо на берег? Вы официально обратились ко мне?

К ним степенно и важно, движимый только любопытством, подошел Ершилов. Лето при нем обрел большую смелость, сказал нервно, громко:

— А как можно еще по-другому? Вы, товарищ первый помощник, не очень!..

Назар не оплошал. Подкинул для Лето:

— Потрудитесь изложить свои мотивы в письменной форме. Напишите заявление, тогда буду решать. — Тотчас направился к головорезам, под брызги, оставляющие на подволоке над брызжущей циркульной пилой Венки густо-рубиновые, исходящие на нет черточки.

Лето заслонился ладонью, выглянул из-за нее одним глазом:

— А вы разве за меня?

Затаясь у переборки, в узком заваленном окунями коридорчике, Назар следил за тем, как Венка хватал окуней за хвосты, учитывая волнение на океане. Сказал второму штурману, как огрызнулся:

— Еще подумаю. А что?

— Не поймешь вас! Ни за рядовых, ни за комсостав… Как эгоист.

Между тем Венкина фигура, вся испестренная, в свисающих мясных лохмотьях, как бы куда-то стягиваемая убыстряющимися режущимися вздохами, уплывала, поднимаясь и опускаясь вместе со всем, что его окружало.

— Я по-прежнему за справедливость, — сказал Назар. — Всегда, во всех обстоятельствах. А насчет приема пищи… что толковать? Как можно?.. Желаю вам приятного аппетита!

Негодуя, Лето повернулся, встречь несшемуся на него иллюминатору выбросил руку. Игнатич тут же воздал Назару:

— Здорово вы ему! Чтобы след остался… — Сразу присел оттого, что Венку потащило к циркульной пиле-головорезке, навалило на ее станину, перегнуло через железное полукружье-кожух… Только успел бы Венка отвести куда-нибудь руки, не наткнулся на требовательно ждущие зубья.

От пилы, насаженной на раскрученный, слепящий, точно окольцованный вал, все больше исходило дрожание, как от подгоняемой хищным нетерпением побыстрей укоротить все равно что. Тому, кто стоял при ней, приходилось придерживаться за поручни, чтобы не упасть, и тянуться за окунями в бункер, а затем пробрасывать их поперек пилы. Именно так.

Если сунуться с ухваченным окунем под зубья, не запасшись предварительно многими навыками, можно запросто потерять не только пальцы — всю ладонь, до запястья.

Измученный междоусобицей в небесах, словно приплюснутый, океан едва давал знать о себе. А Венка чуть не пел: «Я лучше, всех. Смотрите, вполне справляюсь здесь, как в рефрижераторной, когда в ней кавардак».

Рядом с Венкой, к такой же циркульной пиле встал Кузьма Никодимыч. Это встряхнуло Венку — привело в сознание. «Куда ты полез, старый? Куда?» — прикусил губу. Потом подошел к отцу, оттащил его за хлястик, чему тот от души обрадовался.

В Венкином письме к Зое после подвахты появилась приписка: «Здесь не выделиться. При новом первом помощнике ничего не дают сделать одному». Чтобы не ставить еще одну В, нацарапал: «Вечный пленник местных красот, можно еще так: поклонник».