Горбатые мили - Лев Черепанов

«Я здесь «именинник»! Сейчас получу с верхом, больше, чем причитается», — начал переживать Назар.

— Что надумали? — повысил голос капитан.

Плюхин будто только вник в то, что произошло. Сделал складку между бровей. Посмотрел на полудремотного Ершилова.

У того, расшевеленного другом Зельцеровым, все лишнее ушло с лица: ложная суровость, деланное глубокомыслие.

— Вылакали, — не назвал кто. — Что теперь остается?

Капитан раздвинул на стороны перед собой всю оргтехнику — расчистил коридор к Назару, в первую голову виноватому за осложнение встречи Нового года. Затем, тотчас же, увел глаза за Ершилова — уже не синие, а куда гуще, не обещающие ничего хорошего.

— Первый помощник! («Быстро он освоился! Не думал!») Разве было трудно организовать хранение. Нужны какие-то таланты?

Прищуром век Назар («Заслужил! Стерплю!») показал свое согласие принять любое порицание: постановку на вид, выговор.

— Это не гоньба за окунями, — принялся отчитывать его капитан. — Тем более не морока, каким манером выхватить их. Просто — что? Требовалось сберечь готовенькое, а потом поделить. Вам мало оконченного института («Сумел же учудить с моей Нонной!»), Назар Глебович? Мы нужны? Все? — крутанул в воздухе рукой.

— А где завпрод?.. — посмел перебить монолог капитана старпом Плюхин. — Почему не здесь? Или он, может… неприкасаемый? Ясно, что тоже вкусил, когда раздавал. За так не раздобрился бы, знаю.

Зельцеров сразу пересел, чтобы его, словно мучимого недугом, заметил Плюхин. «Чего встреваешь? — сжал зубы. — Пускай получит первый помощник. Не думай, оступишься — он не откажется, подскочит к тебе, схватит под жабры и зажмет так, что не пикнешь».

А Ершилов, вздохнув со сна, как от нечего делать рассматривал свою обновку, туфли ручного пошива. Вытягивал, наклонял носки. Замкнулся в себе. «Идите-ка вы все! У меня все-таки машина. Мне — только б она не забарахлила, крутила винт».

«Какой же все-таки!..» — еще больше возненавидел Плюхина капитан. Оборвал его:

— О завпроде я… отдельно. Чего ты? Стармех!..

Не придраться, туфли отхватил себе Ершилов на зависть.

— Свое ничуть не жалко…

— У тебя никто ничего не просит, — сказал Зубакин.

Ершилов стушевался:

— Дак, конечно!

— Можешь повлиять на свою команду? — Зубакин как раз был уверен, что — нет.

«Почему он со мной таким образом? Чего от меня хочет?» — заговорила в Ершилове обида.

У Зельцерова в таких случаях хватало терпения — сидел смиренным отроком, поджал губы.

— Как всякий праздник, Новый год для всех. Так пусть… сольем остатки шампанского, у кого какие есть. Устроим встречу. Я «за», — оправился Назар от публичной зубакинской экзекуции. Что ж, он не сказал ничего неожиданного. По своей должности должен был добиваться, чтобы никто не остался обделенным.

Единодушие среди комсостава, как прежде, зависело от капитана — самой влиятельной особы. Все хранили молчание. Не хотели помешать тому, что уже неотвратимо надвигалось на Назара.

— Странно, что я такого же мнения! Утверждаю то, что предложил первый помощник. Делить! — устало, как о чем-то несущественном сказал капитан, довольный выдержкой Назара, тем, что не стал выпрашивать пощады.

Брови у Плюхина сошлись к переносице. Он едва оторвался от стула, готовый немедленно исправиться, сесть. Вроде пожаловался:

— Анатолий Иванович. Моя вахта… Мне надо к себе на мостик, — взглянул на прихваченный с собой хронометр.

«У него тоже есть… — как бы порадовался Зубакин. — У него, у первого помощника… Открытость, чувство собственного достоинства…» Тотчас же будто прихлопнул Плюхина по макушке:

— Подпрыгиваешь! Несолидно это в твои лета.

— Ясно, — сказал Плюхин, думая о том, что получать нахлобучки — ну их! А ловчить, приспосабливаться — того страшней, так как ничто не проходит бесследно.

— Хм, — прочистил горло Зельцеров.

— Что ты? — взглянул на него Плюхин и приуныл: «Опять у нас правительственный кризис, затяжные выборы: кто за капитана, тот, выходит, против первого помощника».

В довершение Зельцеров щелкнул пятками ботинок, и Плюхин пересилил себя, посмотрел не в рот Зубакину, а в его пронизывающе суженные глаза, терзаемый тем, что не угадал, на что подбивал помощник по производству.

— Что еще можно? Делить! Да!

— А как же? — внятно, как о само собой разумеющемся, воодушевленно сказал Зельцеров. Смекнул: промолчи он, остался б один. А делиться с кем бы то ни было своим шампанским ему не хотелось.

Капитан выложил перед собой руки с сжатыми, как перед дракой, кулаками, опустил над ними голову — будто крепко задумался. Не один Плюхин, Назар тоже поверил в это, хотя уже изучил, каков их верховный. В действительности-то Зубакину стало ужасно противно оттого, что с ним никто не заспорил.

«НЕ ЗНАЮ ЖИВ ЛИ ЗДОРОВ ЗПТ ИЗНЕРВНИЧАЛАСЬ ЗПТ НАПИШИ ПЕТРОПАВЛОВСК КАМЧАТСКИЙ ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ ТЧК МАМА», — с нарастающим раздражением прочел Венка.

Довольно упругий бланк судовой рации, толстый, испещренный рыжими, похожими на соринки, вкраплениями, лежал на его ладони несгибаемо, не свисал ни одним концом.

— Как врет!.. — сказал презрительно. — На самом-то деле она все та же. Куда-то уходит… — Тотчас же изорванная им в клочья радиограмма полетела в иллюминатор, за борт.

На койке лежал еще один такой же бланк. Не от Зойки ли? Ох какая шустрая девчонка! Сама предложила переписываться, вложила под упаковку компрессора послание: «Тому, кто вскроет. Черкните — кто вы, сколько вам лет?»

«СТАРШЕМУ БУХГАЛТЕРУ ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ ЗПТ РАСТОРГУЕВУ ДЛЯ СВЕДЕНИЯ…» — освоил Венка содержание первых печатных строчек следующей радиограммы.

— Кара милиции?.. — Угадал. Кто б еще покрыл за него старый долг? Углубился в средину текста: «ПРИ НАЧИСЛЕНИИ ЗАРПЛАТЫ РАСТОРГУЕВУ ВЕНИАМИНУ КУЗЬМИЧУ ПРОСИМ ВЫЧЕСТЬ ЗА УСЛУГИ ВЫТРЕЗВИТЕЛЯ… ПРИ НАЧИСЛЕНИИ…»

Он, как стоял, так, не сгибаясь, чуть оттолкнулся назад, оперся на переборку.

Ему хотелось свои отгульные часы в Находке истратить с таким залихватским безудержьем, чтобы потом было что вспомнить. Только где? На «пятачке»? Там скука. Что-то побросал в сундучок, снял с переборки засушенного камчатского краба, уже покрытого к тому времени бесцветным лаком. Между прочим, познакомился с Назаром на пассажирском причале тралфлота, разглагольствовал на баркентине…

Венка согнулся над выдвинутым рундуком, порылся в нем, взял отрывной блокнот, отыскал чистые страницы.

Про что только ни писал он своей заочнице Зое поначалу: и про летучего голландца, и про мисс предводительницу пиратов на юге Азии. Ввернул насчет целаканта — кистеперой рыбы палеозойской эры, будто она клюнула на крючок с наживкой из разноцветной синтетики. О матери же — ни слова.

«Зой! — вывел как на уроке по чистописанию. — Не забывай: океан по-прежнему заполняет две трети земли и всю мою душу. Однако верно также то, что в мыслях я следую за тобой, ничуть не отстаю. Особенно похвастать мне нечем. Живу — гребу, как здесь положено. Если посчитаешь меня безликим середнячком, каких нынче тьма-тьмущая, ты не слишком-то сильно ошибешься. А так меня тянет к чему-то! Порою со мной жесточайшие приступы одиночества. Вроде всем телом помню, как образовалась наша земля, на ней появился я — клетка. Как осваивал сушу… Пусть тебе на доведется узнать то же самое!

На сей раз в районе моей любви — Аляска, «земля на Востоке» — по Ремизовской карте. Она еще называется так: берег, о который разбиваются волны…»

«О чем еще неизвестно ей там?» — погрыз карандаш.

Морская почта ходила с оказией, с каким-нибудь случайным транспортом: или с рефрижератором-перегрузчиком, или с танкером, предназначенным доставлять через океан, в район лова, солярку и смазочные масла. Она тянула за собой белый след, раскачиваясь то под солнцем, то в кромешной тьме, подпадала под уничтожающие удары шквалов, очень трудно и долго плыла среди неистовых шелкапов. Бывало, ее, загнанную за какой-нибудь островок, в залив или в тихую гавань, опережала свежая почта. Тогда Зоя получала по два письма сряду, поражалась, как много всего природа дала Венке, еще больше стремилась постичь, что в нем, чем берет.

«…Так знай, после случая с аммиаком кожа на мне наросла вполне добротная. Только белая, как молоко. Теперь бы где загореть, а то срам, похожу на облезлого хека. Единственная у меня надежда: пойдем к островам Королевы Шарлотты, там я обнажусь в шезлонге пред их солнцем.

Чуть не забыл! При мне тут отец по собственному желанию, на должности: прачка. Он, как я же, выискивает, каким образом зацепились за Алеуты наши, русские. Разбирает изречения. За одно меня похвалил. Представь себе: такой неумеха, а вызвался подмогать мне во всем. Вместе строим макет «Паллады».