1812 год. Пожар Москвы - Владимир Земцов

В сущности, свидетельства Сегюра и Фэна являются единственными, более или менее подробно знакомящими нас с «петербургским планом», появившимся у императора в Петровском, но насколько они разные![622] Важно, что воспоминания Коленкура нисколько не проясняли вопроса. Скорее наоборот, еще более, казалось, его запутывали. Коленкур писал, что во время пребывания в Петровском император обдумывал возможность «отступательного движения»[623], но, в конечном итоге, отказался от него. Правда далее, через несколько страниц, Коленкур все же написал о «петербургском плане», но отнес его, как можно понять, к периоду между серединой 20-х чисел сентября и 18 октября. Причем, это предложение было высказано Наполеоном во время встречи с Богарнэ, Бертье, Дюма и прибывшим на ночь из авангарда Мюратом. Сам Коленкур полагал, что реально император не думал об этой экспедиции, но поднял вопрос исключительно для того, чтобы «внести перемену в настроение армии». Вице-король и маршалы во время этой встречи решительно высказались против[624].

В 1854 г. А. Тьер опубликовал свой 14-й том «Истории Консульства и Империи». Он высказал сомнения в том, что такой план Наполеон, находясь в Петровском, мог вообще предложить. По мнению историка, бумаги Наполеона этот факт опровергают. Подобный план, по мнению Тьера, содержался в документе, который относится к октябрю месяцу, но никак не к периоду 16–18 сентября. Это ставило утверждение Фэна, как считал Тьер, под серьезное сомнение[625].

Петровский дворец в Москве в конце XVIII в. С гравюры Гурлимана

В 1933 г. издатель мемуаров Коленкура Ж. Оното резонно заметил, что план, о котором писал Фэн, и тот, который нашел отражение в бумагах императора (“Correspondance”. № 19237), относятся к разному времени[626]. И все же явно бросается в глаза удивительная связь между интерпретацией «петербургского плана», сделанной Фэном применительно к 16–17 сентября, и тем, как он звучал в недатированных бумагах императора, отнесенных издателями к началу октября[627]. Действительно, в том и в другом случае этот проект не рассматривался как непосредственное движение на Петербург с целью его захвата, но как угрожающее движение к русской столице при сохранении главной коммуникационной линии Великой армии через Смоленск с одновременным, «замаскированным», отступлением из Москвы. Это обстоятельство не могло не вызвать среди историков искушения пересмотреть общепринятую датировку документа, помещенного в «Корреспонденции» Наполеона под № 19237. Так, О.В. Соколов в статье «Осенний план Наполеона»[628] высказал мысль, что заметки под № 19237 были составлены не позднее 24 сентября, и что Фэн пишет именно об этом плане, повествуя о бессонной ночи с 16 на 17 сентября.

В работах французских авторов датировка этого документа, сделанная издателями «Корреспонденции» (начало октября), либо не пересматривается[629], либо же смещается на последние числа сентября[630]. В первом случае этот документ органично связывается с обстоятельствами встречи Наполеона с маршалами (определенно Даву и Мюратом) и принцем Эженом Богарнэ, которая состоялась, согласно Сегюру (других свидетельств нет), 3 октября[631]. Действительно, обстоятельства этой встречи удивительным образом напоминают то, что описал Фэн применительно к утру 17 сентября, и Коленкур, но уже применительно к периоду между серединой 20-х чисел сентября и 18 октября!

Существует еще одно интересное свидетельство, которое в спорах о возможных планах Наполеона ухода из Москвы не фигурирует, хотя хорошо известно. Это воспоминания генерала Дедема, которые были опубликованы в 1900 г. В этих воспоминаниях Дедем отводит Наполеону только роль пассивного наблюдателя: «Вице-король предложил двигаться тотчас же со своим армейским корпусом в 25 тыс. человек, маршировать на Тверь и к Петербургу; в то время как остальная армия нанесет поражение маршалу Кутузову. Это нацеливало на то, чтобы продолжать вторжение, и было несколько важных моментов, позволявших надеяться на удачу в отношении этого проекта. Это бы вселило ужас в сердце Санкт-Петербурга, и мало было сомнений в том, что император Александр допустил бы сожжение своей второй столицы. Двадцати пяти дней было бы достаточно для его выполнения. Но были опасения в отношении дождей и дурных дорог вокруг Твери, и предложение вице-короля было отвергнуто»[632].

Какое же можно предложить решение, когда все основные источники во многом противоречат друг другу, а значит неизбежно возникает вопрос о самом факте «петербургского проекта» в период сидения Наполеона в Петровском? Полагаем, что определенную ясность может внести документ, опубликованный в корреспонденции Богарнэ и представляющий собой письмо принца Эжена к жене от 21 сентября 1812 г. В нем говорится: «Я в ожидании очень скорого движения: это вопрос об отправке войск по дороге на Петербург, и это возможно [будет] мой армейский корпус. Говорят, что потом [будут] зимние квартиры, но почти определенно, что в этом году более не будет битвы. Думают также, что русские согласятся на мир, даже если они увидят, что мы приняли для себя хорошее решение остаться в их стране»[633]. Это письмо неопровержимо свидетельствует о том, что к началу 20-х чисел сентября план движения в направлении Петербурга у Наполеона определенно был[634], и предполагал тот вариант действий, который описал Фэн. В те дни император вынужден был отложить реализацию этого плана — не было до конца ясно, где находится Кутузов, следовало привести собственную армию в порядок, провести зондаж на предмет мирных переговоров с русскими. Наконец, существовали серьезные опасения того, что Великая армия рассосредоточит свои силы и окажется между армией Кутузова и Витгенштейном[635]. К этому проекту император возвращался позже, возможно неоднократно, вплоть до начала октября. Представляя ход дальнейших событий, можно сказать, что реализация этого проекта, выполненная энергично и своевременно, могла бы иметь для Наполеона и его армии наиболее благоприятные из всех возможных последствия.

Между тем, Москва продолжала гореть. «Ночь с 16- го на 17-е, — писал 21 сентября Пейрюсс своему брату Андре, — разразилась новыми бедствиями; ничто не могло уберечься; пламя распространилось еще дальше на 4 лье. Небо было в огне»[636]. 17-го пожар не утихал. Однако около 3-х часов дня начался сильный дождь, ветер утих и сила огня в некоторых местах немного уменьшилась, но не везде[637]. Так, капитан Риго, пробираясь через Москву после выполнения какого-то задания, с трудом находил путь среди огня: «…меня душили жестокий ветер, дым и разряженный вследствие огня воздух. Москва превратилась в бездну, в океан огня; пламя шло с севера к центру, и оно достигало самого неба; куски кровельного железа падали с колоколен и домов с грохотом на широкие мостовые, отдаваясь в горестном сердце…»[638] Вионне де Марингоне также свидетельствует, что 17-го «ветер изменил направление и понес огонь к Кремлю». Частям Молодой гвардии, находившимся в центре города, был отдан приказ ограничиться «защитой Кремля и той части города, которая располагается у Кузнецкого моста, где жили иностранные купцы»[639].

К вечеру того же дня генерал-адъютант Нарбонн был послан из Петровского с небольшим отрядом спасать от огня Слободской дворец (французские мемуаристы называли его исключительно Желтым дворцом). Отряд смог пробраться к дворцу, делая большие объезды из-за пожаров, только к 10 часам вечера. По дороге отряду попадалось «на улицах много вооруженных русских солдат, свободно разгуливавших», немало было и русских раненых, старавшихся «укрыться от пламени». Была встречена «толпа жителей, нагрузивших на свои повозки все наиболее ценное, и которых наши солдаты грабили». Нарбонн дал этим жителям эскорт, чтобы они смогли выбраться со своим скарбом в пригород. Достигнув Желтого дворца, люди Нарбонна убедились, что его уже невозможно спасти. Полюбовавшись напоследок роскошью обстановки и «свернув множество картин», они возвратились в Петровское[640].

Вечером 17-го отправился с десятью солдатами в ночную экспедицию бравый Бургонь. Той ночью они расправились с несколькими «поджигателями», попытались спасти от огня 17 русских раненых, успешно боролись с огнем в кварталах Мясницкой части. Продолжал идти сильный дождь, но пожар не унимался[641].

18-го сентября дождь, начавшийся накануне, продолжал идти. Ветер заметно ослабел. «Наевшись, огонь уже не был столь значительным», — вспоминал тот день по горячим следам Пейрюсс[642]. Однако во многих районах огонь еще продолжался и даже «вспыхнул в нескольких местах» (Сюрюг). Ряд участников событий, находившихся 18-го в Москве, даже утверждали, что пожары тогда заметно усилились. Так, Вьонне де Марингоне пишет, что ураган возобновился «с новой силой, так что было невозможно находиться на улицах и площадях. Я выглядывал в окно, изучая картину, которую стал представлять город…» В этот день Вьонне де Марингоне сам арестовал человека, который пытался поджечь дом, в котором расположился офицер. Вьонне де Марингоне не стал его расстреливать и приказал препроводить в тюрьму[643]. Сохранить дом все же не удалось[644].