Стою за правду и за армию! - Михаил Скобелев

Единственный сухой уголок во всем бивуаке оказался в моей неразобранной палатке, и потому скоро она битком набилась нашим офицерством с командиром полка во главе.

Привели для допроса пленных турок – грязных, оборванных и перепуганных – и через переводчика узнали, что они пробирались в Эски-Загру из отряда, разбежавшегося под Шипкой, и нечаянно в темноте наткнулись на нашу цепь, с которою и завязали перестрелку.

В то время как Гурко со своими храбрыми войсками (главным образом лихою 4-ю стрелковой бригадой)[147] занят был атакой почти неприступного грозного Шипкинского перевала с юга, со стороны деревни Шипки, на нашу долю выпала довольно скромная роль – обезоружения турецкого населения в соседних с Казанлыком деревнях.

7 июля я был послан со своею полусотней в горы, к северу от Казанлыка, для отобрания у жителей-турок деревень Гусева, Хаскиой, Янина и др. всего имевшегося у них оружия. Все шло благополучно, сопротивления нигде я не встречал, и турки беспрекословно выдавали нам свои, большею частью старинные, ружья, ятаганы, кинжалы и проч.

Но в одной из деревень (названия ее не помню) около 60-ти вооруженных турок заперлись в мечети и, как только мы показались на площади, открыли по нам ружейную пальбу. Через болгарина я предложил им сдаться и положить оружие, обещая полную амнистию и свободу. Но все предложения мои оказались напрасными, и турки, видимо, решились отчаянно защищаться.

Видя недействительность паллиативных мер[148], я решился действовать более энергично. Несколько казаков по моему приказанию спешились, подкрались к мечети и стали закладывать окна и двери соломой и дровами и обливать все это дегтем (весь материал обязательно доставили жители-братушки). Турки, видя эти приготовления и поняв, что я хочу поджечь мечеть и выкурить их оттуда, – решились, наконец, сдаться. Оружие было сложено у дверей мечети, и толпа в шесть десятков здоровенных, преимущественно пожилых, турок с зверскими, фанатическими лицами, вышла на площадь, при радостных восклицаниях братушек, которым я разрешил разобрать сложенное оружие.

Меня тотчас же окружила громадная толпа болгар и, видимо, возбужденная, с криком и жестикулируя, стала указывать на некоторых из бывших в мечети турок, обвиняя их в разных преступлениях, зверствах, убийствах и грабежах, а некоторых даже в том, что они убивали беременных болгарок, распарывали ятаганами у них животы и вынимали оттуда живых младенцев… Страшно возмущенный этими рассказами, этим неслыханным варварством и зверством, я, под впечатлением минуты негодования, исполнил просьбы болгар и отдал им на расправу этих преступников… Не прошло и десяти минут, как я узнал, что их постигла очень печальная участь и тяжелая кара: все они, т. е. тринадцать человек, были повешены!..

«Смерть за смерть!» – злорадно говорили обрадованные болгары.

Остальных турок я распустил. Поздно вечером, усталый физически и особенно разбитый нравственно, вернулся я в Казанлык, на бивуак. Тени этих тринадцати повешенных турок не давали мне целую ночь покоя: мне все мерещилось, что они окружают мою палатку и требуют объяснения за мой несправедливый, жестокий суд…

Оказалось, что эпизод с повешенными турками сделался известным генералу Гурко, и на другой день я был потребован для объяснения к начальнику отряда. В первый раз мне пришлось говорить с этим славным героем лихого Забалканского набега. Сосредоточенным, серьезным, даже слегка угрюмым показался мне этот бесспорно храбрый и дельный генерал, и вместе истый русский патриот. Строго распек он меня за самоуправство, отечески дал затем несколько теплых наставлений и предупредил, что если вперед повторится что-либо подобное, то он без колебаний отдаст меня под суд и – я буду расстрелян… Повесив нос, вышел я из палатки генерала и твердо решился быть вперед осторожнее и поменьше увлекаться.

7 июля Шипкинский перевал находился, как известно, уже в наших руках, и передовой отряд Гурко вошел в соединение с Габровским отрядом князя Святополк-Мирского. Теснимые с двух сторон и опасаясь быть захваченными в плен, турки ночью бежали с перевала горными тропинками на Калофер и далее к Филиппополю, оставив в наших руках орудия, снаряды, часть обоза, лагерь и кучу голов наших убитых и раненых воинов, павших в несчастном бою 6 июля.

Радость наша была, конечно, всеобщая, хотя многие и недоумевали, как это удалось улизнуть совершенно незаметно и безнаказанно такой массе, как 10 000 человек, при значительной кавалерии с нашей стороны.

10 июля сотня наша (6-я) в составе отряда генерала Столетова (Казанский драгунский полк, взвод 16-й конной батареи и дружины болгарского ополчения) двинулась по дороге к Эски-Загре. Отряд имел, главным образом, целью захватить проход к этому городу через Малые Балканы и обеспечить, таким образом, за передовым отрядом путь к его дальнейшему наступлению в долину Марицы.

Рано утром, лишь солнце показалось из-за гор, мы двинулись уже в путь, наша сотня шла в авангарде. Дорога тянулась сначала вдоль левого берега Тунджи по совершенно открытой ровной местности. Пройдя около 22 верст и переправившись через мост на реке Тундже, отряд наш остановился на привал близ селения Горные Чайникчи, как раз у подножия Малых Балкан. Генерал Столетов решил самое жаркое время провести в отдыхе. Людям приказано было варить пищу, лошадям раздали сено, в горы выставили аванпосты. Офицеров нашей сотни пригласил к себе закусить ротмистр Мартынов, расторопный денщик которого уже успел занять удобное местечко и поставить самовар. Вскоре подошла голова колонны главных сил, впереди которой ехал Столетов со свитой. Мартынов встретил его, доложил о расстановке аванпостов и пригласил закусить. Генерал – представительный, любезный и простой человек и при этом большой говорун и весельчак – охотно принял предложение Мартынова, слез с коня и подошел к ковру, на котором уже появились разные закуски, вино и самовар.

Вскоре к нашей компании подъехал также командир болгарской дружины, полковник Калитин[149], с несколькими своими офицерами. Завязался оживленный разговор о пережитых днях, предположения о будущем и проч. Столетов и Калитин вспоминали о своих лихих туркестанских походах. Большинство офицеров болгарской дружины оказались тоже люди, более или менее опытные в боевом деле и понюхавшие уже не раз пороха на полях Туркестана. Беседа длилась долго, вино и чай гостеприимного хозяина быстро уничтожались…

Так как нашей сотне приказано было тронуться в путь в два часа дня, а было только около 12-ти, то я, напившись чаю, отправился осматривать теплые минеральные источники, вытекавшие вблизи из гор. Каменное здание, выстроенное турками для купанья, помещалось на окраине деревни. Посреди большой комнаты устроен был мраморный резервуар шириной около 15 аршин[150], глубиной в два аршина. По краям стен устроены были низкие диваны для раздевания. Все это было, конечно, в самом грязном, запущенном виде. Я позвал несколько казаков, приказал им спустить воду, обмыть резервуар и наполнить его свежею водой. Через полчаса все это было готово, и я отправился на бивуак. Офицерство, подзакусив и выпив изрядно, валялось на траве в самых разнообразных позах. Одни тщетно старались уснуть и найти защиту от палящих лучей солнца; другие очень весело насвистывали болгарский национальный марш «Шумит Марица»[151], выученный ими от добровольцев болгарской дружины; третьи, лежа на спине, лениво перекидывались фразами.