Весенние игры в осенних садах - Юрий Винничук

– Ну, и как тебе обед?

– Ты с ума сошла. Теперь я никогда не смогу прийти к тебе в гости.

– Не смеши! Куда они денутся? Они теперь в меньшинстве, их две, а нас с папанькой – троица. Ты ему понравился.

– Папанька у тебя клевый. Но ведь, если я правильно понял, цель визита была в том, чтобы тебя отпустили ко мне? Кажется, теперь из этой затеи ничего не получится.

– Почему нет? Ведь я и спрашивать не буду. Цель была другая: познакомить вас и чтобы они не терзались в страшных догадках, что я запропала невесть с кем, когда я уеду на каникулы. А теперь они будут знать, что я с тобой. Ничего, стерпятся-смирятся.

Ступив на островок, я первым делом осмотрелся в поисках Грицка, но его нигде не было. И никакого следа от лодочки. Мы расположились под вербой на том же месте, где я сидел с Марьяной, примятая трава здесь еще не успела выпрямится. Я открыл шампанское, и мы пили его из горлышка, целуясь и переливая вино из уст в уста.

На свежем воздухе вино пьется легко, и хмель не туманит рассудок, как в помещении, потому неудивительно, что меня потянуло на беседу, которую на трезвую голову я с Лидкой никогда бы не начал. Я рассказал ей про Марьяну и ее предложение, но представил все так, будто произошло это очень давно, лет десять тому назад. Лидка сразу высказала предположение, что Марьяна была больна на голову.

– Она не была похожа на идиотку, – сказал я. – Наоборот, она не по летам развита, начитанна.

– Яркий признак шизофрении, – сделала вывод Лидка. – Среди шизофреников интеллектуалов хоть пруд пруди. Ведь моя мама психиатр. Она мне такого нарассказывала! У нее лечился мужчина, который знал три десятка языков. Другой держал в голове целый калькулятор и делал с цифрами любые комбинации.

– Но она была во всем абсолютно нормальной. Одно-единственное, что отличало ее, это желание смерти.

– Так ведь это оно и есть: желание смерти, мания преследовании… Скажи честно, она тебе нравилась?

– Очень.

– Ага, я даже знаю, как развивались события. Ты сделал вид, что соглашаешься на самоубийство только для того, чтобы обуть ее.

– А что потом?

– Несложно догадаться, видя тебя живым и здоровым. Ты ее использовал. И затем сачканул. А теперь я хочу услышать детали.

– Все, как ты и предвидела. Поматросил и бросил.

– Всю в слезах, в истерике… а вослед тебе летели проклятия, обидные слова и грубые ругательства…

– Такое впечатление, что ты была очевидицей той сцены. И все же знаешь, столько времени прошло, а меня продолжает тяготить мое тогдашнее поведение. Мне кажется, что я поступил непорядочно.

– Прекрати. Что же здесь непорядочного? Ну, был у нее бзик на пунктике самоубийства… Подумаешь. Пусть бы нашла себе какого-нибудь дебила для компании. А подбивать на уход из жизни вполне нормального человека – так это же просто свинство. Я бы на твоем месте сделала то же самое. Может, после твоего ухода она и укротила в себе прежнюю жажду смерти. И как же, кстати, сложилась ее судьба?

– Не знаю. Я ее больше никогда не встречал.

– Ну, так и выбрось ее из головы. А почему ты именно сейчас о ней вспомнил?

– Потому что все это происходило здесь, на этом острове. Здесь мы должны были отравиться и умереть. А вместо этого полюбили друг друга.

– В самом деле? – Лидка, округлив глаза, стала рассматривать островок. – Кто бы мог подумать! Ну прямо-таки историческое место. Я даже подозреваю, что мы и сидим именно там, где ты ее трахнул.

После этих слов она проворно сбросила джинсы.

Глава десятая

1

Вера прекрасно знает, где я оставляю ключи, поэтому неудивительно, что, вернувшись в то воскресенье домой, я застал ее на диване всю раскрасневшуюся после ванны, она смотрела какую-то мыльную оперу по видику. Рядом на журнальном столике красовалась откупоренная бутылка мартини, которое я, между нами, приберег для Леськи.

– Где ты шляешься? – спросила она, сбрасывая с головы замотанное чалмой полотенце. Вино заметно окрашивало тембр ее голоса. Следующая фраза прозвучала не менее властно:

– Какая это стерва надевала мой халат?

Удивительно, как легко женщины вживаются в чужие вещи. Халат по очереди надевали все мои избранницы, которые появлялись в этом доме, при этом каждая считала его своим и от всех я слышал одну и туже фразу: «А где мой халат?» Из-за этого я вынужден был перед визитом следующей дамы отдавать этот несчастный халат в прачечную, чтобы истребить запахи их духов, шампуней, дезодорантов и другого свинства, которыми они столь успешно дурачат наши глаза и носы. В этот раз я не успел сделать это заблаговременно – и вот попался.

– Приходила моя сестра убираться, – сказал я совершенно равнодушным тоном.

Про мою мифическую сестру знали все мои милые подруги, хотя ни одна из них не могла похвастаться тем, что видела ее. Я тоже никогда ее не видел, но она уже столько раз выручала меня, что я проникся к ней искренней братской любовью: ведь это она нарисовала на зеркале сердце, пронзенное стрелой, это она постоянно забывала у меня какие-то кремы, пудры, лаки, щипчики, напильнички, тушь. Но все это было еще полбеды, даже оставленные ею колготки, трусики и лифчики не создавали для меня такой проблемы, как щетки для волос с остатками тех же волос, ведь я сам уже запутался и толком не помнил: блондинка моя сестра, брюнетка, шатенка или рыженькая. После того как очередная пассия покидала мое логово, я внимательно обследовал все места, где она побывала, стремясь уничтожить все сколько-нибудь заметные мелочевки, случайно или намеренно оставленные ее, ведь попасться можно даже на сигаретном окурке со следами помады, который небрежно выбросили на балконе. Но волосы! Волосы – это было как наваждение дьявола. Невозможно было убрать все так, чтобы затем какой-нибудь проклятый волосок не вылез на поверхность.

– Так ты уже и сестру свою трахать начал? – спросила Вера, и я оцепенел, лихорадочно припоминая, что же в этот раз могло оказаться забытым и кем?

– Да я бы с радостью, – засмеялся я, чтобы как-то смягчить ситуацию, – однако она воспитана в более строгих нравах, чем я. А что?

– Да ничего особенного. Только вся подушка пропахла ее духами и замазана ее помадой. Поскольку это не мои духи и помада не моя, значит – твоей сестры. А как иначе, скажи на милость, можно было разукрасить помадой подушку, если не отдаваясь тебе, лежа на животе?

Вера нравилась мне тем, что много читала и умела делать выводы. Ту несчастную подушку она подмостила себе под спину, с укором тыча пальцем в розовые пятна помады. Ну, хватит, сказал я тогда. Больше ни одна жопа в постель не ляжет, пока не умоет свою пасть хорошенько.

– Сволочь ты, – сказала Вера, отхлебнув мартини.