Убийственное лето - Себастьян Жапризо

В восемь утра я дозвонился мадемуазель Дье. Она Эну не видела. Ничего не знала. Я уже собирался повесить трубку, и она вдруг сказала: «Обождите». Я подождал. Было слышно ее дыхание, словно она стояла рядом в комнате. Наконец сказала: «Нет. Ничего Не знаю». Я заорал в трубку: «Если вы что-нибудь знаете, скажите!». Та молчала. Я снова спросил: «Ну что?» – и услышал: «Ничего не знаю. Если что-нибудь услышите или она вернется, позвоните мне, пожалуйста». Если что-нибудь услышите! Я сказал, что она может на меня рассчитывать, это будет моей первейшей заботой, и, не попрощавшись, повесил трубку.

В полдень я опять пошел к Еве Браун. Она сидела во дворе с секачом в руках и с красными глазами. Сказала со своим акцентом, который так напоминал Эну: «Я уверена, что она пришлет мне весточку. Я знаю свою дочь». Тогда я спросил: «А на каких ролях тут я? Собачьих?». Опустив голову, та ответила: «Никто не мешает вам верить, как и мне, что она напишет». Я сказал ей, вставая: «Она поехала повидать прежнего любовника, вот что я думаю. И вы знаете кого. Она тихо покачала головой и вздохнула, всем видом показывая, капая чушь пришла мне в голову. Потом растолковала: „Об этом она бы вам сказала прямо, вы и сами знаете“.

В тот день я опять обедал у нее, но мы мало разговаривали. Только тогда я понял, насколько дочь похожа на нее. Короткий нос, светлые глаза, медлительная походка. Перед моим уходом сказала: «Если она мне когда-нибудь позволит, я расскажу вам, какой она была хорошей маленькой девочкой и сколько страдала». И едва сдерживала слезы, а я знал, что вдоволь наплачется, когда останется одна. Я спросил: «А мужу-то вы сказали?». Но та отрицательно покачала головой.

Назавтра или через день, уж не помню, Ева Браун пришла ко мне в гараж. Как раз проехал на своей малолитражке почтарь. Для меня у него ничего не было, а ей он вручил открытку от дочери. Открытка с дедовским автомобилем, а не с пейзажем, а на ней штемпель Авиньона – 29 июля.

Шариковой ручкой, знакомым почерком, без точек и запятых было написано:

«Моя дорогая мама! Не расстраивайся из-за меня, я скоро вернусь. Не знаю, что написать Пинг-Понгу. Покажи ему открытку, он не дурак и все поймет. Пусть скажут Коньяте, что у меня порядок, остальным тоже. Больше нет места, писать бросаю. Не огорчайся. Целую Твоя дочь».

По-моему, она вычеркнула «Эна» и большими буквами написала в углу: «ЭЛИАНА».

Сев на подножку грузовика, который чинил, я осторожно держал открытку, стараясь не запачкать. Потом еще раз поглядел на оборот: «1930 г. „Делайе“. Модель 108».

Я спросил Еву Браун, знает ли она кого-нибудь в Авиньоне. Та сказала – нет. А после сама спросила, понял ли я, что имела в виду ее дочь. Отвечаю – да. Она спросила, с какими намерениями это было сделано. Я ответил – с хорошими.

Теперь-то я знаю, зачем она поехала в город, где прежде никогда не бывала. Знаю и то, что при своих заботах нашла время выбрать в магазине или табачной лавке эту открытку. Разве это не говорит, что она любила меня?

7

Моя собственная «делайе» имеет двадцать лошадиных сил, шесть цилиндров, три карбюратора, руль справа и может дать 170 километров в час. Хорошая машина, она очень помогла мне прожить последнюю неделю. Я нарочно возился с ней ночами, оттягивая возвращение в пустую комнату, и раза два-три даже ночевал в гараже. Мне не хотелось разговаривать с братьями. Что мог я им сказать?

В воскресенье хозяин одолжил мне свою «ДС», и я поехал в Авиньон. Я поставил ее около крепостной стены и стал заходить во все гостиницы, спрашивая об Эне. Как я узнал позже, в то воскресенье ее в Авиньоне не было. Она продолжала свою гонку. Вернувшись под конец дня к «ДС», я долго просидел, разглядывая через ветровое стекло крепостные стены. Затем включил зажигание. При мне была та открытка. Под Форкалькье я остановился поесть и заодно рассмотрел ее еще раз. Не читая. Я знал ее наизусть.

В среду ночью мотор «делайе» впервые заработал ровно. Анри Четвертый был рядом. Он сказал: «Надо еще проверить. Но самое трудное позади». Мы вслушивались, как стучит выхлопная труба, он зажал ее рукой. Я сказал: «Если все дело в этом, закончу быстро». Заночевал в гараже. Утром меня разбудила Жюльетта. Вызывали на новый пожар невесть куда. Я сказал, что не поеду; все еще надеялся, что Эна вернется, хотел быть на месте.

Накануне я был в пожарке, ходил в аптеку будто купить аспирин, а на самом деле посмотреть поближе, как выглядит тот Филипп. Ему лет сорок, с меня ростом, тощий – такие ей всегда нравились. Похож на состарившегося студента, если хотите. Разговаривает отрывистыми фразами, прячет глаза, видно, застенчивый. Я сказал, что я муж Эны. Он это знал. Я спросил, давно ли он ее видел. Он покачал головой, извинился и занялся покупательницей. Я увидел, что его помощница, девица лет тридцати с хмурым лицом, собирается уходить. Я обождал на крыльце, но ничего от нее не добился, кроме угрозы позвать полицию.

Проходя мимо «Ройаля», посмотрел на афишу с Джерри Льюисом. Тут появилась Лулу-Лу, сказала, что завтра днем свободна, и я на четыре часа дня назначил ей свидание при выезде из города.

В четверг, значит, в четыре я встретился с Лулу-Лу, приехал на гаражной малолитражке. Новости у нас расходятся быстро, и мне не пришлось ничего объяснять. Она сказала: «Муж в Ницце. Идем ко мне». Они живут в старом доме на дороге в Пюже-Тенье. Лулу-Лу налила мне пива, и мы поговорили. Она сказала: «Эта девушка не для тебя. Я ничего против нее не имею, я даже ее не знаю. Но тебе неизвестно, с кем она водилась прежде, до переезда в вашу деревню, ты вообще ничего о ней не знаешь».

После нескольких бутылок я запустил ей руку под юбку, говорил какую-то глупость – дескать, только она меня и понимала и всякое такое. И мы отправились в спальню. Но когда она разделась, мне стало стыдно смотреть на нее – не объяснить почему – может, мне показалось, что я веду себя нечестно по отношению и к Элиане, и к ней самой. Я пробормотал: «Извини», и она проводила меня до двери, сказав «Поговори-ка с братом». Я было подумал, что с Микки, но она пояснила: «С младшим» – и добавила. «Раз Эна уехала в среду 28-го, то он об этом узнал раньше тебя. Я видела их вместе около бассейна».

Я рассказываю все по порядку. Помню, я с подозрением спросил: «Ты это о чем?» – и услышал: «Только о том, что видела их вместе. Они стояли, прижавшись друг к другу, позади бассейна и выглядели очень несчастными». Я сказал: «Ну и хороша же ты!». Рука у меня слегка дрожала, а то бы двинул. Я сам, наверно, дрожал с головы до ног.

Я заспешил в деревню – дома ни Бу-Бу, ни матери. Кричу Коньяте: «Где Бу-Бу?». Она не знала. Настойчиво спрашивала: «Господи, что с тобой, Флоримон?» Я хлопнул дверью, но она поплелась за мной следом и прокричала вдогонку: «Бу-Бу не сделал ничего плохого, это невозможно». Я обернулся, но понял, что она меня не услышит, и руками показал, чтоб села на место и не беспокоилась. Сам весь дрожал – или мне так казалось. Никогда со мной такого не было.

Оставив машину на площади, я зашел к Брошару. Через раздвинутые занавески солнце пробилось к самой стойке. Я увидел Жоржа Массиня и каких-то парней, наверно, его шуринов, я не был с ними знаком. Рубашка прилипла к спине, мне было холодно. Кто-то в тишине произнес: «Вот и Пинг-Понг, который ищет свою жену». А может, мне показалось. В общем, недослышал. Подхожу к Мартине. Она сидела за столом с парнем, с которым познакомилась у нас на свадьбе, ну с тем, что одолжил нам проигрыватель. Я спросил ее, видела ли она Бу-Бу и не знает ли, где он. Она не знала и посмотрела на меня во все глаза, а я обернулся к Жоржу Массиню. Все, кто при этом присутствовал, подтвердят, что он не сделал и не сказал ничего такого, что могло бы взвинтить меня еще больше. Правда. Если скажут, что я вошел туда, чтоб устроить драку, это тоже вранье. Я даже не знал, что Жорж Массинь там.

Я сказал ему: «Радуешься, что я попал в переплет?». Он ответил: «Послушай, Пинг-Понг, никто не радуется этому». Я заорал, чтобы он не называл меня Пинг-Понгом. Пожав плечами, он отвернулся. Я сказал: «Ты, верно, похваляешься, что имел мою жену до меня?». Он сощурил глаза. И ответил, что еще, мол, неизвестно, кто у кого ее отбил. И тут я ткнул кулаком прямо ему в зубы. Я уже говорил, что терпеть не могу драться, это единственный раз, когда это со мной случилось. От моего удара Жорж Массинь отлетел. С разбитой губой Вскочил, бросился на меня, я, защищаясь, снова его стукнул. И нас растащили. Я был подавлен, сердце бешено стучало. У Жоржа Массиня изо рта шла кровь. Ему дали салфетку, и кто-то крикнул, что у него выбиты зубы. Мамаша Брошар предложила позвать жандармов, но Жорж сказал – не надо. Кровь текла у него по подбородку и капала на рубашку. «Разве вы не видите, что он сошел с ума?» – сказал он. И тут только: я почувствовал, что меня держат за руку, гляжу, а это Бу-Бу. Я даже не заметил, как он появился.

Я сел с ним в малолитражку. Они с матерью вернулись с виноградника, и Коньята сказала, что я разыскиваю его. Мне не хотелось говорить с ним дома, повез его к нашему винограднику. Чтобы до него добраться, надо карабкаться по крутой тропинке.