Девочка-медведь - Софи Андерсон

меня за ухом, Юрий рядом со мной во сне хлюпает носом. Иван по-прежнему не отводит взгляд от горизонта, но глаза у него полузакрыты, и он сонно клюёт головой.

Я пробую вспомнить всё, что когда-либо слышала о Змее, в надежде найти подсказки для разумного плана. Но в мозгах плавает туман. И я боюсь забыть свою человеческую жизнь. Я заставляю себя припоминать её во всех подробностях: как мы с Мамочкой сеем в саду семена; как она своими крепкими гладкими руками заправляет мне за уши выбившиеся пряди волос; как Анатолий сидит у огня и скользит заскорузлыми пальцами по нарисованной чернилами карте. Я вспоминаю Сашу и как он улыбается мне снизу вверх из-под огромной меховой шапки, приглашая пробежаться наперегонки, как он, хохоча, скатывается со своих санок.

Я обдумываю, что сказать Липовому дереву. Но от неимоверной усталости мысли путаются, уютное посапывание друзей, мерная дробь курьих ножек по твёрдому грунту и плавное покачивание пола утягивают меня в глубокий омут сна.

Когда я просыпаюсь, в окружающей природе нет и следа весенних перемен. Ветви деревьев гнутся под тяжестью снежных шапок, речку сковывает толстая корка льда. У горизонта блёклое солнце не спеша сползает со стылого серого неба. Уже разгар дня. У Елены посинел кончик носа, наше с ней дыхание смешивается в одно большое белое облако. Я сворачиваюсь вокруг неё, чтобы согреть её, как меня в своё время согревала Царица-Медведица. Моя бабушка.

Оттого что я бросила бабушку, в душе поднимается грусть. Она ведь тоже моя семья. Но, останься я с ней в своём нынешнем медвежьем виде, я бы навсегда потеряла свою прежнюю жизнь. Даже воспоминания о ней. А они-то делают меня той, кто я есть… Но ведь и бабушкино воспитание сделало меня той, кто я есть. Я окончательно запутываюсь и хмурюсь всей мордой.

Я гоню прочь противоречивые мысли и пробую сосредоточиться на том, в чём уверена. Я должна спасти Сашу. А вдруг его жизнь угасает, как сейчас у меня на глазах угасает день? Я вскакиваю и вглядываюсь в горизонт, пытаясь сообразить, сколько ещё идти до вулкана.

Впереди уже виден край Снежного леса. Речка Серебрянка впадает в лежащую полумесяцем и затянутую толстым зеленоватым льдом бухту, а дальше до самого горизонта синеет море-океан, местами ещё заляпанный сгустками ослепительно-белого снега.

На востоке между землёй и океаном высится вулкан, его вершина теряется в густой мгле. Сквозь неё пробиваются языки пламени, снопами рассыпаются оранжевые и жёлтые искры. Я поднимаю глаза к крыше избушки и вдруг понимаю, что она вся из дерева и от любой искры рискует загореться как спичка.

— Как нам пробраться к Липовому дереву, чтобы вулкан не спалил нас? — шепчу я.

Елена потягивается и спросонья трёт глаза. Потом глядит вдаль:

— Мы уже у Сурового моря! Ещё чуть-чуть вдоль берега, и мы достигнем вулкана, — довольно улыбается она и кладёт руку мне на спину.

Избушка спрыгивает на ледяную корку речки, курьи ножки скользят и разъезжаются, я пугаюсь, как бы она, потеряв равновесие, не завалилась на бок. Юрий визжит, съезжая к самому краю крыльца, Мышеловчика отбрасывает назад, и он сильнее вцепляется коготками мне в ухо.

Оглушительный скрежет, толчок, избушка рывком выпрямляется и плавно скользит по льду Зелёной бухты.

— Что это там? — Елена разглядывает тёмные очертания чего-то большого у противоположного края бухты. По мере нашего приближения оно разрастается в целую громаду, и, когда её форма приобретает чёткость, меня пробирает радостная дрожь — умница избушка придумала, как доставить нас к Огнепылкому вулкану, не подпалившись в его пламени!

— Мышеловчик, ау, — я мотаю головой, чтобы он снова не заснул, — посмотри, какой корабль!

— Ну вижу, — Мышеловчик снова свешивается с моей головы и довольно ухмыляется, — сказала же девчонка-яга, что избушка доставит нас в целости и невредимости. Ясно, что к вулкану безопасней подплыть, чем чесать по суше!

Я улыбаюсь, потому что Мышеловчик снова прав — что, как не ледяная вода, лучше всего убережёт нас с избушкой от пламенных «приветов» Огнепылкого вулкана? Корабль всё ближе, и я восхищённо разглядываю его. Он и правда громадина: на палубах без труда рассядутся штук пять избушек.

Высоченные выбеленные инеем мачты упираются в небо, длинный заострённый нос посверкивает звездчатыми наледями.

— Замёрзший корабль! — Елена в восторге хлопает в ладоши. — Анатолий о таком рассказывал! — она поворачивается ко мне, глаза сияют, как лёд на палубе. — Ты же знаешь эту историю?

Я мотаю головой. Саму историю я помню, но всегда считала, что это чистая выдумка и правды в ней ни на грош. Но сейчас, похоже, мне не мешает снова послушать её.

Елена подбирает с крыльца одеяло, поплотнее закутывается и, пока избушка преодолевает последний отрезок пути до сверкающего инеем корабля, начинает рассказ, как это обычно делает Анатолий: «Давно ль это было, недавно ли…»

ЛЕТУЧИЙ КОРАБЛЬ

Давно ль это было, недавно ли, а только бороздили небо корабли летучие. Служили им крыльями фантазии заоблачные да вера в чудеса бездонная. Жадные до приключений, гуляли они привольно на просторах небес лазоревых, как киты на просторах морских.

Но с годами теряло воображение высоту свою заоблачную, а вера — глубину свою бездонную, пока не стали они большой редкостью, а корабли летучие один за другим морю сдались — одни торговыми судами сделались, другие людей по морю-океану возить взялись, третьи на службу военную подались. Были и те, что в пучину морскую ушли, сиренам да змеям морским приют дали, но таких было совсем мало.

Вскоре всего один летучий корабль остался, а капитана его юного Кощеем звали. Сотню лет по небесам летал, по-над облаками скользил, едва верхушек их курчавых касаясь, пока весь не изморщинился да не поседел, как море бушующее, белой пеной закипающее. Угасала помаленьку жизнь Кощея. И обуяла его грусть-тоска жестокая, что не дано ему жизнью жить вечной, на корабле по небу летаючи.

И придумал Кощей уловку хитроумную. Улетел за край мира да за звезду Полярную, дальше которой один только остров Буян и есть. Там и спрятал он душу свою, глубоко под корнями Дуба Могучего закопал, и руки потирал, что заживёт жизнью вечной, по небу на корабле своём летаючи.

Следом за душой Кощей имени своего лишился и звался с тех пор Бессмертным Великаном. А потом потерял дар воображения безбрежного и веру в чудеса несокрушимую, что корабль его на лету держали. Свалился летучий корабль в море Суровое, брызги