Ненависть - Иван Белов

– Вдоль дороги полно такого добра, – пояснил Стрелок. – Немцы наступали, технику отводили на восток, в дикой спешке, без маскировки, днем. Люфтваффе накрывали как в тире, превращая дорогу в кровавое месиво.

– Отличная работа, – одобрил Клаус, запустив пальцы в оплавленные дыры в башне мертвого танка.

– Дурацкое дело не хитрое, знай, жми на гашетку, – ощерился Стрелок. – Войска отступали к линии Тюмень–Курган в полном хаосе, сгоревшую технику оттаскивали к обочине, мертвецов сваливали в воронки.

– Надрали задницу большевикам! – причмокнул довольный эсэсовец.

– Еще как,– неожиданно согласился бандит, и ласково погладил боевую машину.– Знакомьтесь, это Т–34, самый массовый танк времен Великой войны.

Руди представил себе это место семьдесят лет назад. Дорогу, забитую машинами и людьми, нарастающий вой моторов штурмовиков, панику, мат, смертельный вал огня и металла, от которого негде спастись. Сотни тел, пламя пожирающее металл, красная жижа, хлюпающая под ногами живых. Сторож из приюта, безногий Ральф Шнайдер обронил однажды: «Ребятки, если вам скажут война это здорово, плюйте ублюдку прямо в жирную харю, на войне он никогда не бывал.» Сам Ральф о войне никогда не рассказывал, в День Победы напиваясь до бесчувствия, и плача в каморке под лестницей.

– Мы в детстве такие места на перечет знали, – предался воспоминаниям Стрелок. – Можно было разжиться патронами, касками и оружием. Ржавчину керосином отмачивали и в войнушку играли. Отец однажды нашел на сеновале две винтовки, выпорол так, что на задницу не мог неделю сесть. Совсем дурные были, не понимали еще ничего. Васька Малыгин, дружбан закадычный, башка хорошо варила на всякие гадости, научился тол лить из снарядов, рыбу глушил на озерах. Нашел брошенный бункер, стал копать и подорвался, оторвало обе ноги по самые яйца. У нас такое часто бывало, уральские леса вдоль дорог напичканы смертельными сюрпризами. То коровы зацепят, то бабы по грибы неудачно пойдут. По немецким подсчетам пол миллиона мин стоят до сих пор. Большинство сгнили, но под ноги лучше поглядывать, и костров где попало не разводить.

Музей военной техники под открытым небом, остался позади. Местность становилась все более каменистой, в чащобе, начали попадаться огромные валуны и выпирающие из земли участки иззубренных, оголившихся скал. Скорость движения упала, путь пересекали расщелины прикрытые валежником, зазеваешься и улетишь прямиком к гномам, ломая ноги и ударяясь непродуманно выступающими частями тела. Лес поредел, исчезла даже трава, подошвы ботинок дробно застучали по камню покрытому желтым лишайником и они вышли к огромному, явно рукотворному кратеру. Глубиной метров десять, дно неровное, потрескавшееся. По краю неряшливая гирлянда из остатков колючей проволоки. Алмазы наверное добывали.

– Гранитный карьер, – пояснил всезнающий Стрелок. – Немцы нашли ему иное применение, осенью сорок шестого в этой яме организовали пересыльный лагерь для военнопленных, за номером сто сорок один.

Руди с сомнением поглядел на каменную чашу. Не самое подходящее место для лагеря.

– В октябре здесь оказалось двадцать три тысячи человек, в основном солдаты, немного гражданских, – в сущности ни к кому не обращаясь, тихо сказал Стрелок. – Людей набили столько, что они не могли сидеть, только стоять, и справлять нужду под себя. Мертвые стояли вперемешку с живыми, вонь от трупов, дерьма и гноящихся ран поднималась такая, что немцы приближались к яме в противогазах. Это быстро прошло, к октябрю из двадцати трех тысяч осталась едва половина, остальные погибли от голода, холода и издевательств. Вот такое освобождение.

– Собакам собачья смерть, – Клаус пренебрежительно сплюнул вниз, и пошел гулять вдоль обрыва.

Руди показалось, что Стрелок сейчас перережет эсэсовцу глотку. Ничего не произошло, террорист словно впал в транс, глухо вещая:

– Немцы развлекались, считалось нормой выпустить очередь из пулемета в толпу, зарубить пару десятков пленных лопатами или затравить псами, пустив бежать через поле в лес и делая ставки. Кормили баландой из картофельных очисток, половник на человека три раза в неделю. Иногда, ради потехи, сбрасывали гнилые лошадиные туши. В давке за это лакомство гибло больше людей чем от голода. Люди ели людей. Воды не давали, решили осень же, хватит дождя. Кто не умер, сходили с ума. К декабрю в лагере остались припорошенные снегом тела, все было кончено, немецкий порядок пришел на Урал.

Руди поморщился. Война есть война. Лет пять назад правозащитники поднимали на телевидении вой по поводу советских военнопленных. Дескать Рейх пренебрег всеми правилами. Этим интеллигентным старичкам и неудовлетворенным фрау просто нечем заняться, вот и роются в грязном белье. Герр Шнайдер тогда ругался последними словами, возмущаясь, как этим ублюдкам дали право бесчестить Германию. «Раньше за такое сразу стреляли!» – орал он, грозя суховатеньким кулачком в пустоту. Все встало на места в той же программе. Приглашенный историк разнес правозащитничков в пух и прах. Привел доказательства, уличил во лжи и подтасовке фактов, рассказал правду, подкрепленную документами, а не слухами. Спокойно, рассудительно, с юмором. Если в начале возмутители спокойствия имели тридцать один процент поддержки аудитории, то в конце только два. Благодаря той передаче Руди весьма подкован в этом вопросе.

– Советская сторона сама виновата, – начал он, копируя тон насмешливого историка. – Надо было подписывать Женевскую конвенцию. Более того, советское руководство отреклось от своих военнопленных, не помню точно как это звучало, вроде: «у нас нет пленных, есть предатели Родины».

– Ууу какой, – Стрелок посмотрел уважительно. – Женевскую вспомнил. А ты в курсе, умник, что действие конвенции распространялось на страны ее не принявшие? По умолчанию. Немцы были обязаны относиться ко всем пленным одинокого. Сюрприз?

– Я не знал, – смешался Рудольф.

– Не знал или не хотел знать? Все это кукареканье про конвенцию, «сами виноваты» и «война есть война», дешевые оправдания, прикрывающие изощренное убийство миллионов людей. Прибавь сюда вчерашний трудовой лагерь, и получишь ответ. Немцы пришли сюда убивать, стирая с лица земли память о целом народе. И им это удалось.

Стрелок наскреб горсть принесенной ветром земли, медленно высыпал в карьер и покинул братскую могилу под открытым небом. Руди чуть задержался. В висках гулко пульсировала кровь. Можно отрицать, можно не верить, можно смеяться, но вот она, правда и что теперь делать? Кому нужна эта правда, когда двадцать лет прожил в сладком море умиротворяющей, дарующей спокойствие лжи? Будь проклят тот день, когда мусорщик покинул милый, немецкий городишко, лелея в башке кажущиеся теперь нелепыми планы, и по горло провалился в самое отборное в мире дерьмо. Теперь попробуй, плыви. Как та лягушка из сказки, рассказанной приютской поломойкой. Дерзай, сбивай из дерьма маслице.

Лес снова сгустился, путь пошел под легкий уклон. Время к полудню, солнце начало припекать. Хотелось сбросить мокрую, тяжелую снарягу, и погрузиться с головой в прохладную воду. На разлапистой елке уместилась целая семейка полосатых бурундуков, встречая незваных гостей яростным стрекотом. Самый толстый, широко зевнул и принялся потешно чесать задней лапой за ушком, выгибаясь заправской гимнасткой. Стрелок присел и поднял левую руку, сжатую в кулак. Руди сначала не въехал, потом вспомнил про условные знаки, и схоронился за куст. Чуть правее залег эсэсовец. Зульфат полностью растворился в подлеске. Вроде только что был и пропал. За такое в благословенное средневековье на костре жгли.

 Стрелок указал направление и приник к прицелу винтовки. Руди присмотрелся и сдавленно охнул, метрах в ста по направлению движения, на полянке, виднелись развалины бревенчатых изб, а возле одной стоял человек. Правая рука поднята в приветственном жесте. Неужели заметил? Первая живая душа, абориген Мертвых земель. Сейчас будем менять соболиные шкуры на огненную воду, или бежать, спасая шкуры свои.

– Шайзе, – выругался Клаус, успевший достать новенький, явно дорогущий бинокль. – Там Тиль!

Пропавший ночью наемник? – удивился про себя Руди. Денек сегодня определенно веселый. Какого черта этот придурок там делает? Вольф сейчас его лично прикончит.

– Эй, рядовой! – заорал Клаус.

– Тихо лейтенант, – поморщился, словно от зубной боли Стрелок. – Не нужно шуметь.

– Язык придержи, выродок! – огрызнулся эсэсовец, но предпочел заткнуться.

Что-то здесь было не так. Беглец застыл, расслабленно привалившись спиной к кособокой стене. Даже руку не опускал.

– Будем сидеть? – съязвил Клаус.

– Сходи посмотри, – предложил Стрелок, не сводя глаз с неподвижной фигуры.

– И пойду, – фыркнул эсэсовец, но никуда не пошел. Связался с группой, и вкратце описал ситуацию.