Жангада - Жюль Верн

Удары посыпались с обеих сторон, но ни один из них не был решающим. Яростный взор Бенито проникал в глаза Торреса, словно клинок в самое сердце. Негодяй заметно терял уверенность. Он начал понемногу отступать перед неумолимым мстителем, который желал одного — лишить доносчика жизни, не думая о своей собственной. Сразить врага — вот все, чего хотел Бенито, а тот только успевал обороняться.

Вскоре Торрес оказался прижатым к краю площадки, где берег обрывался. Охваченный ужасом, он попытался перейти в наступление и вернуть утраченные позиции. Смятение его росло, взгляд помертвел… Наконец негодяй пригнулся, увертываясь от угрожавшей ему руки противника.

— Умри! — вскричал Бенито.

Удар пришелся прямо в грудь, но кончик маншетты скользнул по какому-то твердому предмету, спрятанному под пончо Торреса.

Бенито нападал все решительней. Отбиваясь, Торрес промахнулся и понял, что погиб. Ему пришлось еще раз шагнуть назад. Он хотел было крикнуть, что жизнь Жоама Дакосты неразрывно связана с его жизнью… но не успел! Новый удар пронзил ему сердце. Торрес попятился, ступил в пустоту и… сорвался с обрыва.

Бенито оперся о плечо Маноэля, а честный Фрагозо крепко пожал ему руку. Бенито даже не позволил друзьям перевязать ему рану, к счастью, не опасную.

— На жангаду! — вскричал он.— На жангаду!

Маноэль и Фрагозо в глубоком волнении шли за ним, не произнося ни слова.

Четверть часа спустя все трое вышли на берег в том месте, где стояла жангада. Бенито и Маноэль вбежали к Яките и Минье и рассказали им, что произошло. Те были потрясены.

— А теперь идемте в тюрьму! — сказал Бенито.

— Да, да, идем!

Бенито взял под руку мать, Маноэль последовал за ними. Высадившись из пироги, они направились в Манаус и через полчаса вышли к городской тюрьме.

По приказу судьи Жаррикеса их немедленно впустили в камеру заключенного.

— Ах, Жоам! — только и могла произнести измученная женщина.

— Якита, жена моя! Дети мои! — Заключенный раскрыл объятия и прижал их к сердцу.

— Мой невинный Жоам!

— Невинный и отомщенный! — добавил Бенито,

— Отомщенный? Что ты хочешь сказать, сын?

— Торрес убит, отец! Убит моей рукой!

— Убит?… Торрес умер?…— воскликнул Жоам Дакоста.— Что ты наделал, сын! Теперь мне конец!

Глава VII

РЕШЕНИЕ

Прошло несколько часов, и семья, вернувшись на жангаду, собралась в общей комнате. Здесь были все, кроме благородного храбреца, на которого обрушился непоправимый удар судьбы.

Убитый горем Бенито винил себя в том, что погубил отца. Если бы не мольбы матери и сестры, не увещевания отца Пассаньи и Маноэля, то в первые минуты отчаяния несчастный юноша, может статься, наложил бы на себя руки. С него не спускали глаз, ни на минуту не оставляя одного.

Ах, зачем Жоам Дакоста, уходя с жангады, не сказал им всего! Зачем решил сообщить только судье о письменном доказательстве своей невиновности! Зачем в том решающем разговоре с Маноэлем умолчал о документе, который, по утверждению авантюриста, был у него в руках!

Если не случится чуда, можно считать, что Жоам Дакоста погиб безвозвратно. Смерть судьи Рибейро, а за ней смерть Торреса — двойной удар, от которого ему не оправиться!

Общественное мнение в Манаусе было против заключенного. Неожиданный арест Жоама Дакосты снова напомнил обществу об ужасном преступлении в Тижоке, уже успевшем забыться за минувшие двадцать три года. Процесс по делу молодого чиновника из Алмазного округа, вынесенный ему смертный приговор, его бегство за несколько часов до казни — все это снова разворошили, разобрали, обсудили. Автор статьи, помещенной в «Диарио до Гран Пара», самой популярной местной газете, изложил собранные им подробности преступления.

Как могло общество верить в невиновность Жоама Дакосты, если оно не знало того, что знали только близкие ему люди? Неудивительно, что население Манауса заволновалось. Вскоре целая группа людей, возбужденных арестом Жоама Дакосты, с яростными криками собралась у тюрьмы, требуя его смерти. В этой южноамериканской стране, где толпа легко следует жестоким инстинктам, можно было опасаться самосуда.

Не трудно себе представить, какую страшную ночь провели пассажиры жангады — и хозяева и слуги. Все обитатели фазенды, как одна большая семья, решили оберегать Якиту и ее детей от насилия. Никто не мог сказать, чем обернется дело.

Однако ночь прошла без происшествий.

На другой день, лишь только взошло солнце, Маноэль и Фрагозо, понимая, что нельзя терять больше ни минуты, обратились к Бенито.

— Будь мужчиной, друг мой,— сказал Маноэль.— Ты должен оставаться достойным сыном своего отца!

— Достойным своего отца! — вскричал несчастный.— Которого я погубил своими руками!…

— Нет,— ответил Маноэль,— быть может, не все еще потеряно, если Бог нам поможет.

— Выслушайте нас, господин Бенито,— поддержал его Фрагозо.

Неимоверным усилием воли юноша овладел собой.

— Бенито,— начал Маноэль,— Торрес никогда не рассказывал нам о своем прошлом и теперь уже не расскажет. Стало быть, мы не можем узнать, кто виновник преступления в Тижоке и каким образом он его совершил. Искать в этом направлении — значит даром терять время.

— А оно дорого! — вставил Фрагозо.

— К тому же,— продолжал Маноэль,— если бы нам и удалось узнать имя сотоварища Торреса, оставившего ему свою исповедь, то ведь он уже мертв и не может подтвердить невиновность Жоама Дакосты. Но мы знаем, что доказательство его непричастности существует, мы не можем сомневаться в этом, раз Торрес сам предлагал купить у него документ.

— Но Торреса больше не существует! — горестно вскричал Бенито.— И записка пропала вместе с ним!

— Погоди отчаиваться,— возразил Маноэль.— Вспомни, при каких обстоятельствах мы познакомились с Торресом в икитосском лесу? Он гнался за обезьяной, стащившей у него металлический футляр, которым он чрезвычайно дорожил; он охотился за ней часа два, пока мы не сбили ее пулей. Неужто ты думаешь, что Торрес потратил бы столько сил ради нескольких спрятанных там монет? Помнишь, какая радость отразилась на его лице, когда ты вернул ему отнятую у обезьяны коробку?

— Да!… Да!… В коробке, которую я держал в руках и отдал ему… Быть может, в ней лежал…

— Я припоминаю и еще кое-что,— заметил Фрагозо.— Когда вы сошли с жангады в Эге, я по просьбе Лины остался на борту, чтобы следить за Торресом, и видел своими глазами, как он читал и перечитывал какую-то старую, пожелтевшую бумагу и бормотал при этом непонятные слова.