Жангада - Жюль Верн

Жоама Дакосту ввели в кабинет, и по знаку судьи стража вышла.

Жаррикес долго вглядывался в осужденного. А тот поклонился ему и встал, держась, как подобало — не вызывающе и не подобострастно, с достоинством ожидая, когда ему станут задавать вопросы.

— Имя и фамилия? — начал судья Жаррикес.

— Жоам Дакоста.

— Возраст?

— Пятьдесят два года.

— Где живете?

— В Перу, в деревне Икитос.

— Под какой фамилией?

— Гарраль.

— Почему вы взяли себе это имя?

— Потому что я двадцать три года скрывался от бразильской полиции.

Судья Жаррикес, не привыкший к такому поведению допрашиваемого, вздернул свой длинный нос.

— А почему бразильская полиция преследовала вас?

— Потому что в тысяча восемьсот двадцать шестом году я был приговорен к смертной казни по делу о краже алмазов в Тижоке.

Приближалась минута, когда полагалось задать обязательный вопрос, за которым следовал неизменный ответ обвиняемого, кто бы он ни был: «Ни в чем не виноват». Пальцы судьи Жаррикеса начали тихонько барабанить по столу.

— Жоам Дакоста,— спросил он,— что вы делаете в Икитосе?

— Я владелец фазенды и управляю довольно крупным поместьем.

— Оно приносит доход?

— И немалый.

— Давно вы покинули вашу фазенду?

— Больше двух месяцев назад.

— Зачем?

— Для этого, господин судья, у меня был повод, но истинная цель заключалась в другом.

— Какой повод?

— Сплавить в провинцию Пара большую партию строевого леса, а также доставить груз сырья, добытого на берегах Амазонки.

— Ясно! — сказал Жаррикес.— А в чем заключалась истинная цель вашей поездки?

Задав этот вопрос, судья подумал: «Ну, теперь пойдут всякие увертки и вранье!»

— Истинной моей целью,— твердо сказал Жоам Дакоста,— было вернуться на родину и отдать себя в руки правосудия моей, страны.

Судья так и подскочил в своем кресле.

— В руки правосудия! — воскликнул он.— Отдать себя… добровольно?

— Добровольно!

— Почему?

— Потому что мне стало невмоготу жить во лжи, под чужим именем, потому что я хотел вернуть моей жене и детям имя, которое им принадлежит, потому, наконец…

— Потому что?…

— Я невиновен!

«Этого я и ждал!» — подумал судья Жаррикес.

И, в то время как его пальцы выстукивали на столе что-то вроде марша, он кивнул Жоаму Дакоста, как бы говоря: «Ну-ну, рассказывайте вашу басню! Я знаю ее наперед, но не стану вам мешать рассказать по-своему!»

Жоам Дакоста понимал, что судья относится к нему предвзято, но делал вид, что ничего не замечает. Он рассказал о своей жизни — очень сдержанно и спокойно, не упуская ни одной детали — до и после приговора. Допрашиваемый счел нужным подчеркнуть лишь одно обстоятельство: он прибыл в Манаус, чтобы потребовать пересмотра своего дела и добиться оправдания, приехал сам, хотя ничто его к тому не принуждало.

Судья Жаррикес не прерывал его. Он только устало щурился, как человек, в сотый раз слушающий одно и то же, а когда

Дакоста положил на стол свои записки, судья даже не пошевелился, чтобы их взять.

— Вы кончили? — спросил он.

— Да, сударь.

— И вы утверждаете, что уехали из Икитоса только для того, чтобы потребовать пересмотра вашего дела?

— Да!

— А как вы это докажете? Чем подтвердите, что, если б не донос, по которому вас арестовали, вы явились бы сюда сами?

— Прежде всего моими записками.

— Они были у вас на руках, и ничто не доказывает, что вы отдали бы их, если бы вас не арестовали.

— Во всяком случае, сударь, есть один документ, который уже не находится в моих руках, и подлинность его не может вызывать сомнений.

— Какой документ?

— Письмо, написанное мною вашему предшественнику, судье Рибейро, где я предупреждал его о своем приезде.

— Вот как! Вы ему писали?

— Да, и это письмо должно быть доставлено и передано вам.

После такого сообщения судья Жаррикес в нарушение всех правил чуть не вскочил с места, хотя судьям полагается сидеть. Однако он вовремя спохватился и только пробормотал:

— Очень ловко сработано, право же, очень хитро!

Как видно, судья Жаррикес имел бронированное сердце и пронять его было нелегко.

В эту минуту в комнату вошел караульный и вручил судье запечатанный конверт. Жаррикес сломал печати и вынул письмо. Прочитав его, он нахмурился и сказал:

— У меня нет причин скрывать от вас, Жоам Дакоста, что это то самое письмо, о котором вы говорили; вы послали его судье Рибейро, а письмо передали мне.— Помолчав, он добавил: — Но ведь, в сущности, вы приводите лишь моральные доказательства своей невиновности. А есть ли у вас доказательства вещественные?

— Быть может, и есть,— ответил Жоам Дакоста.

Тут Жаррикес не выдержал и вскочил-таки с места. Ему пришлось два-три раза пройтись по комнате, чтобы взять себя в руки.

Глава V

ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА

Когда судья вновь занял свое место, он откинулся в кресле, задрал голову и, уставившись в потолок, сказал самым равнодушным тоном, не глядя на обвиняемого:

— Говорите.

Жоам Дакоста помедлил, как если бы ему не хотелось прибегать к новому способу убеждения.

— Пока что, сударь,— сказал он,— я приводил вам только доказательства нравственного порядка, основываясь на том, что всю жизнь вел себя как порядочный и безупречно честный человек. Я считал, что эти доказательства наиболее ценны для суда…

Судья Жаррикес, не сдержавшись, пожал плечами, давая понять, что он иного мнения.

— Если их недостаточно, то вот какое письменное доказательство я, быть может, смогу представить. Я сказал: «быть может», потому что еще не знаю, насколько это реально. Я не говорил о нем ни жене, ни детям, боясь внушить им надежду, которая может не сбыться.

— Ближе к делу,— сказал судья.

— Я имею основания думать, что мой арест накануне прибытия жангады в Манаус был следствием доноса начальнику полиции.

— Вы не ошиблись, Жоам Дакоста. Однако я должен вам сказать, что донос этот анонимный.

— Не важно, я знаю, что написать его мог только негодяй по имени Торрес.

— А по какому праву,— спросил судья,— вы называете так автора доноса?

— Я принял его как гостя, а он явился лишь за тем, чтобы предложить мне купить его молчание; я отверг эту гнусную сделку, о чем никогда в жизни не пожалею, каковы бы ни были последствия доноса.

«Вечно одни и те же уловки,— подумал судья Жаррикес.— Все обвиняют других, чтобы обелить себя!»