Торговка - Дарья Истомина

И вот теперь я позвонила инструктору, у которого училась водить, и попросила, чтобы он помог купить, не задаром, конечно, «фольксваген» — подержанный, но в приличном состоянии. Я боялась, что мне подсунут какую-нибудь рухлядь. У этого мужика, помешанного на моторах, были знакомства в автосалонах и на ярмарке в Южном порту, и почти сразу же он отыскал мне почти новый «фольксваген-гольф» серо-мышиной расцветки, нормально растаможенный, с небольшим пробегом, с дизельным движком. А заодно помог получить номера и оформить все нужные бумаги. На бампере стояла блямба, удостоверявшая, что прежний хозяин (машину перегнали из Германии) принадлежал к благородному племени зеленых, и даже выхлопные трубы на автомобильчике были со всеми новомодными нейтрализаторами вредоносных для природы газов.

Осваиваясь за рулем «гансика», я поехала в собачий магазин и купила мешок «Педигри» на корм Гришке, всяких шампуней и витаминов, роскошную миску из нержавейки, проволочный намордник, похожий на корзину, и мощные поводки. Ошейник на нем уже был — из крепкой кожи, носорогу не порвать.

Я успела вовремя, В квартире Терлецкого уже поселились какие-то по-южному горластые ростовские тетки в черных платочках и их мужья. На фанерной двери отремонтированного наспех подъезда висело объявление в траурной рамке, из которого следовало, что такого-то числа в крематории Донского монастыря пройдет похоронная церемония с кремацией. Приглашаются все желающие проститься. Дворничиха сказала мне, что фирма Ильи и родичи ничего не жалеют, для поминальной трапезы сняли кафе «Аист», и все забулдыги из нашего дома уже ждут с нетерпением этого события.

Я долго колебалась и все-таки решила, что на похороны не пойду.

Вот так у нас и пошло с Гришкой: я поднималась в четыре утра, кормила его, таясь, выводила во двор, где он метил первые деревья, затем усаживала в машину и, отъехав на дистанцию безопасности — до стадиона Юных пионеров, выпускала его гулять уже всерьез. Но с поводка не спускала. Кто-то мне сказал, что собаке-джентльмену положено сделать пи-пи на сорок столбов и деревьев, и я их честно считала, эти деревья и столбы.

После прогулки мы не торопясь ехали на ярмарку. В лавке Гришка укладывался за холодильником и досыпал недоспанное.

Рагозину он в упор не видел.

Впрочем, она тоже его не жаловала. Смотрела с опаской и пожимала плечами:

— Ничего себе — дама с собачкой! Какой дурак тебе этого громилу подарил, Корноухова?

— От дареного не отказываются!

В середине дня я еще раз уводила Гришку на проминку, часа на два, на пустырь за железнодорожной веткой, где можно было побегать всласть. Дог скакал галопом и преданно таскал мне палки. Вообще-то он еще был дурак-дураком, полтора года, почти ребенок.

Рагозина злилась на то, что я ее оставляла работать одну, но помалкивала. Тем более, что я ее отпускала домой пораньше, а сама засиживалась допоздна.

Домой мы возвращались с Гришкой ночью, рысью взлетали на этаж, чтобы никто не засек, и ныряли за двери.

Торговля шла ходко, мы работали за прилавком с Катькой рядом, ноздря в ноздрю, на двух весах. Уже здорово захолодало. Я нашла для нее дома дубленую безрукавку на овчине, а сама надевала хотя и старенький, но очень теплый отцовский авиасвитер из толстой шерстяной пряжи, врубала на полную мощность нагреватели вентиляторного типа, причем ставила их так, чтобы за нашими спинами образовалась тепловая завеса, за которую мы шмыгали греться и пить кофе. Между прочим, с коньячком, от которого Рагозина уже отнюдь не отказывалась.

Про то, что происходит в Журчихе, я ей так и не сказала. Пусть сами разбираются. Без посторонних.

Я видела, как между нами крепнет пока еще прозрачная, но холодная преграда, будто вода замерзает в тусклую льдину. И с нехорошим, даже злорадным интересом ждала, что эта кукла будет делать, когда узнает, чем занимается ее мать в Журчихе и с кем.

Первого ноября пошел снег. Хотя все понимали, что долго он не продержится, на ярмарке настал белый праздник. Возле карусели дети швырялись мокрыми снежками, лепили бабу, лица у всех были красными и улыбчивыми. Наше торжище спрятало под снегом весь свой обычный срач и казалось удивительно чистым и радостным. И я как-то забыла, что надо мной кружит черный дятел, снижается время от времени и долбит мне в маковку железным клювом, каждый раз все больнее и больнее. Сначала эта история с отцом, потом обвал с Никитой, Терлецкий…

Я уже была перекормлена всей этой гнусью до блевотины. Но оказалось, что это только начало.

Среди дня я выгуливала Гришку возле железной дороги, он совершенно взбесился от снега, прыгал и валял меня, хохочущую, и мы вернулись в лавку очень довольные друг другом, мокрые и разгоряченные.

В глубине лавки сидел мой полубрат (так мы когда-то определили его статус) Велор Ванюшин, а попросту Лорик. Высокий и загорелый, в классном кашемировом пальто он вежливо трепался с моей помощницей. Катька неожиданно раскраснелась и даже непривычно ярко подкрасила губы. Конечно же, моей помадой.

— А вот и Мэри, — сдержанно улыбнулся Лорик, поднимаясь. — Куда ты подевалась, радость моя? Я тебе неделю домой звоню — глухо! Никто трубку не берет. Извини, но пришлось сюда заруливать.

— Что случилось, Лор?

— Да ничего особенного… Давай пройдемся? У вас тут, знаешь, амбре слишком закусочное, все время тяпнуть хочется. А мне нельзя: еще в лабораторию надо. У моего шефа нюх, как у овчарки. Задолбает…

Я поняла, что Велор не хочет говорить при Катерине. Он церемонно поцеловал ей руку, и мы пошли к воротам. Он все протирал очки, щурясь от снега и солнца, и дергал щекой. Глаза были как у раненого.

— Ну, Лор, колись, что там еще на вашей территории? — не выдержала я.

— Тебе надо срочно повидать мать, Маша, — сказал он, помолчав. — Долли не решается тебя позвать. Но я думаю, пора! Мутер очень плохо, Мэри… Очень…

— Болеет, что ли? Или просто любовь к дочурке пробудилась? Не поздно ли?

— Сама увидишь! Ну я прошу тебя…

— Ладно, раз ты просишь… — подумав, согласилась я.

Он заторопился к метро, а я забрала Гришку, села в «гансика» и покатила к центру, вспомнила по дороге, как впервые увидела Ванюшина-сына.

Как-то в одиннадцатом классе перед контрольной по физике мы с девчонками сдували друг у друга шпаргалки. Ко мне подошел одноклассник и сказал:

— Корноухова, тебя какой-то чумовой «ботаник» спрашивает…

Ему было тогда лет тринадцать, но выглядел он совершенно невероятно — такой тоненький, как тростинка, юный джентльмен в безукоризненном, «под взрослого», сшитом на заказ синем костюме, накрахмаленной рубашке со строгим галстуком, начищенных до сияния башмаках и с черным зонтиком-тростью под мышкой. У него была худая мордашка без признаков румянца, строгие очки и гладкая прическа с пробором. В руках он держал букетик ландышей. От наших расхристанных охломонов этот мальчик отличался разительно.