Торговка - Дарья Истомина

Он ждал меня на баскетбольной площадке и неодобрительно косился на лакающих пиво бугаев из моего класса, которые считали себя уже взрослыми.

— Вы Маша? — осведомился он, поклонившись.

— Ну? А ты что за чудо-юдо?

— Ванюшин Велор Сергеевич. Я полагаю, что нам пора с вами познакомиться.

— Ну и кликуха! — изумилась я. — Чего это такое? Велюр?

— Велор, — аккуратно поправил он меня, поморщившись, и объяснил, что означает его имя. — Впрочем, — добавил он, — можете меня называть Лорик. Но лучше — Лор.

— Дальше что?

— Я бы хотел называть вас Мэри, — оглядев меня, сказал он задумчиво. — Маша — это же примитив…

— Как ни назови, мне все едино… Что еще? Он вручил мне ландыши.

— У вас найдется полчаса? Посидим в кафе, Мэри? Ландыши мне, если честно, дарили первый раз в жизни.

— Посидим, Лор. — Мне было интересно, с чего он меня отыскал. — Но платишь ты! Я пустая.

Вскоре я лакомилась пломбиром в кафушке неподалеку от школы, а Лорик важно посасывал пепси под пирожное и признавался, что нашел меня самостоятельно, мутер об этом ничего не знает. Я поняла, почему он называл Долли «мутер». Чтобы не называть мамой. А «мутер» — это не всерьез, что-то среднее между матерью и мачехой. Явился он исключительно из-за того, что до экзаменов на аттестат зрелости осталось не так много времени, а мутер проговорилась, что у меня затык с математикой. Откуда она это узнала, я понятия не имела. Но это была жестокая правда.

В общем, Лорик предлагал мне суровую мужскую руку дружбы для подготовки к экзамену. Потому что уже в своем седьмом классе учился по математической программе первого курса МГУ.

— Это Долли тебя послала? — психанула я.

— Еще чего… Просто интересно… И потом, разве мы чужие, Мэри? Предки, что они понимают? Но у нас же своя жизнь, правда?

— Ну-ка давай разберемся, кто ты мне, а кто я тебе… — Брата у меня сроду не было, впрочем, сестры тоже, а Лор мне показался любопытным пацаном.

Мы разобрались. Его настоящая мать умерла родами, и он ее никогда в жизни не видел. Долли ушла к своему конструктору, когда Лорику было два года, а мне шесть. Вот если бы его родила моя Долли, то мы были бы единоутробными братом и сестрой, а так мы просто друг дружке седьмая вода на киселе, то есть просто чужие. И он даже может жениться на мне, когда вырастет. Если я это безобразие допущу. Но поскольку у нас условно общая мутер, то это делало нас уже не совсем чужими, так что с некоторой натяжкой можно было считать, что у меня появился некий полубрат, а у него полусестра.

С экзаменом по математике он мне не очень помог, я схватила милосердный трояк. Но раза два в год мы встречались и как-то раз втихую от всех смотались в однодневную экскурсию в Питер.

Я поставила «гансика» на стоянку возле высотки на площади Восстания, наказала Гришке стеречь экипаж и вошла в подъезд. У Ванюшиных я была впервые.

Дом мне не понравился. Лифт поднимался на двадцатый этаж слишком долго. В узких коридорах, освещенных древними плафонами, в самих массивных стенах было что-то мавзолейное. И мне было не по себе от безлюдья и какой-то значительной тишины. Здесь все звуки гасли, как в музее.

Мать открыла мне сама, и я с трудом сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Я не видела Долли года три, мне казалось по молодости, что прошла целая вечность, но я не ожидала, что она изменится до такой степени. Долорес Федоровну можно было узнать только при некотором напряге. Она исхудала так, что роскошный халат свисал с ее остова, как с жерди. Из рукавов торчали почти прозрачные костистые руки без маникюра. Глаза потеряли цвет и стали водянистыми. Волосы она больше не красила, потому что красить было нечего: Долли была совершенно лысая. На голове четко обозначились все впадинки и выпуклости, и даже косыночка практически не скрывала голого черепа. Она раздвинула в ухмылке бледные синеватые губы и сказала:

— Только не говори мне, Маша, что я прекрасно выгляжу. Это от химии. Уже второй. Рак левого легкого! Анекдотец, а? Полина свой «Беломор» до сих пор папиросу за папиросой садит, как грузчик, и — ничего. А я никогда в жизни не курила, и вот — сюрпризец! Тебя, конечно, Лорик высвистел… Не возражай, я давным-давно о вас почти все знаю. Дурой, как ты, может быть, замечала, я никогда не была. Проходи.

Она провела меня в гостиную, и здесь, при солнце, бившем в закатные окна, стала явственно заметна пергаментная желтизна ее увядшего и осунувшегося лица, на котором, как пик, торчал нос с породистой горбинкой.

Долли предложила мне кофе и ушла хлопотать в кухню.

В хоромах Ванюшиных для меня многое оказалось неожиданным. Они были пропитаны приторным запахом каких-то трав и лекарств, в углу гостиной висело несколько старых намеленных, почти черных от возраста икон, перед которыми горела небольшая лампадка из бутылочного зеленого стекла, а на мягком продавленном кожаном кресле лежала потрепанная Библия с закладками. Видно, Долли ее постоянно читала.

Та часть большой библиотеки, которую Долли не оставила нам, а перевезла сюда, была размещена тут же, рядом с иконами. На остекленных стеллажах синели и бордовели бесчисленные тома основоположников единственно верного учения и стоял сувенирный бюстик Маркса, который когда-то Долли привезла из Трира. Я помнила, как Полина колола им грецкие орехи, и они с матерью страшно ругались из-за этого. Хотя орехами тетка откармливала меня.

Кофе оказался именно такой, какой я обожаю, — с сольцой и корицей. К тому же мать выставила графинчик с пахучим, почти черным коньячком.

Она держалась совершенно невозмутимо, как будто мы расстались всего лишь вчера и в том, что я здесь, нет ничего необычного. Не женщина — железная леди.

А я была в полном смятении. Смотрела на нее, и мне хотелось заплакать. Но вот слез в ее присутствии я позволить себе не могла.

— Выпьем, дочка?

— Почему бы и нет… мамочка?

Она налила мне и сама выпила большую рюмку.

— Как отец?

— Спасибо. Ничего.

— Полина?

— Давно не звонила.

— Замуж еще не собралась?

— Не берут покуда.

— А как твои торговые дела? Небось, перед Ноябрьскими по старой памяти все твоей рыбкой запасаются.

— А вы… ты откуда знаешь, что именно рыбкой? — удивилась я.

— Да как-то побывала там, на твоем торжище. Только к тебе подойти все-таки не решилась… Постояла, посмотрела, как ты там всех потрошишь. У тебя это хорошо получается… Куражно. Весело и смешно!

— Посмеялась, значит? — Я чувствовала, что начинаю заводиться.

— Не надо, Маша… — Она положила ладонь на мою руку. И я притихла. Рука была ледяная. — Полина у меня все эти годы не раз бывала. Вот в этом кресле, где ты сейчас, посиживала.