Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

Деление взрослых на обслуживающих и воспитывающих вело к разделению научения и внушения, дела и слова, превращая слово в фетиш, с помощью которого якобы можно воспитать мастера и патриота. Выпадало одно очень важное звено, суть воспитательного процесса — развитие чувства. Слово при всей его силе не родит таких переживаний, как дело. Только в деле, в научении, в постижении чего-то реального ребенок переживает свою удачу или неудачу, свою радость или огорчение, свое взросление. Дело невозможно без смысла, без идеи, оно всегда имеет нравственную окраску.

Эту, казалось бы, простейшую истину пришлось внушать образованным педагогам, а они поначалу воспринимали ее как блажь нового директора. Их я не виню, они так были обучены. Но к чести педагогов сказать, они скоро поняли, что такое деление ошибочно, особенно после того, как труд по самообслуживанию мы начали облекать в форму игры и детей пришлось «отдавать» в полное подчинение рабочим. По всем правилам положено было направлять детей на работу обязательно под присмотром воспитателя, а воспитатели сплошь женщины, валить же, скажем, лес, или косить сено, или пахать поле — дело более мужское, и поскольку никто за нас этого дела не делал, постольку и взяли наши мужики на себя функции воспитателей. Скажу, что дар педагога сидит в каждом отце. К сожалению, не скажешь обратного: в каждом педагоге сидит отец. В наше время это обстоятельство — отстранение отцов и вообще мужчин от повседневного воздействия на ребенка — стало причиной многих изъянов в воспитании.

10 августа 1984 года

Вчера: приехал Витя, Виктор Михайлович Дмитриев, с сыном в отпуск. День проговорили. Он — секретарь райкома партии в Вытегре, ведает промышленностью. Район большой, запущенный. Десять леспромхозов, дела лесные идут худо. Любопытно: он говорит, что ныне и районное звено не знает реальной жизни в низах. Четверо суток жил в леспромхозе и увидел такое, что было откровением даже для райкомовцев. Его наблюдения подтверждают мою давнюю мысль: да, районное звено, казалось бы ближе всех стоящее к производству, к народной жизни, уже отдаляется, оно лишь представляет себе жизнь, но не знает ее истинно. Принимать желаемое за действительное становится для управленческой иерархии бедствием.

* * *

Да, так вот об отцах, о мужском воспитании… Дело даже не в том, что много стало «безотцовщины», то есть семей, в которых мать да дитя, а в том, что мужчина вообще «ушел» из детского сада, школы, Дома пионеров, детских комнат и клубов при домоуправлениях и т. д. Даже в деревне, где взрослый мир никогда не был отделен от детского, ибо все мирские дела решались на сходках открыто, все трудовые процессы совершались на глазах и при участии детей, сейчас между взрослыми и детьми вне семьи выросла стена. На собрания и всякие разные «мероприятия» для взрослых детей не пускают, им не дозволяется ходить на машинные дворы, на поле и ферму, где работают машины, и нередко сельский ребенок имеет весьма смутное представление о том, чем заняты его родители, как они живут вне дома. Таким образом, мальчишки не получают достаточно жизненных мужских уроков, у них в общении со сверстниками вырабатывается свой идеал, свои нормы поведения, свои представления о жизни. На это-то «свое», молодежное, чрезвычайно мало воздействие народных традиций, нравственного опыта, обычаев, зато велико влияние «новейшего», приносимого ветром со стороны, формирующего незрелые умы.

Мужчина ушел из сферы воспитания, передоверив ее женщине, и общество смирилось с этим. Равнозначна ли замена учителя учительницей, воспитателя воспитательницей? Конечно, нет. Он и Она непременно должны быть рядом, вместе, ибо они — две стороны одной медали.

В детдоме у нас мужчин тоже было немного: директор, завхоз, конюх, кузнец, столяр да два-три плотника, которых мы нанимали на круглый год, потому что стройка шла постоянно. На директора ложилась необъятная задача — олицетворять собою «отцовское воспитание». Он должен все знать и уметь объяснить, все организовать и устроить наилучшим образом, все уметь делать своими руками, он — глава семьи. Я говорю не только о себе, но и о своих коллегах. Все мы, директора-мужчины, чувствовали на себе эту колоссальную нагрузку, оттого и не знали покоя ни днем, ни ночью, ни в выходные, которых у нас не было, ни в отпуске, который годами не использовали. Особенно важно (и чрезвычайно ценится в мальчишеском мире) умение. Краснобай, но неумеха для мальчишек не пример, такой очень скоро становится объектом насмешек, ему непременно дадут нелестное прозвище. Тут мне и пригодились уроки моего отца, в детстве он передал мне все свои умения — я умел пахать, плотничать, косить, столярничать, жито сеять, коня запрячь, полы мыть, портянки стирать, сад сажать, коров пасти… А образование дало знания, а война — умение предвидеть и организовывать. Нашим мужикам не хватало разве что специальных знаний, но с избытком было жизненного опыта. Поэтому я «отдал» им, не боясь, под опеку детей, просвещая их, как умел, педагогически. Самое главное, что произошло при таком повороте, — мужики прониклись ответственностью, поняли, что место их службы — не как всякая другая работа, а особого значения, они ведь были солдатами на войне и знали, к о г о  они теперь заменяют.

Об одном мужике хочу рассказать подробно. И потому подробно, что считаю полезным соприкосновение детей с человеком, представляющим собой мир иррациональный, если хотите, с «чудиком», с «чокнутым», со «свихнувшимся», как угодно. От такого соприкосновения или, точнее сказать, общения в ребенке удивительным образом пробуждаются и находят выражение самые, я бы сказал, тончайшие движения души. Он воспринимает неожиданный и непонятный для него мир с каким-то восторженным замиранием сердца. Он восхищен и немного испуган, обрадован и чуть-чуть растерян, он готов сострадать, помочь, спрашивать, спорить — в нем заработала мысль…

«Чудика» звали Володей, по прозвищу Моник. Моя встреча с ним произошла зимой, в январскую стужу, и признаюсь, то, что я увидел в первый миг, меня ошарашило. По сугробам, обочь дороги, шел человек в свитке, с непокрытой головой, высоко поднимая красные, как у журавля, босые ноги. Он был от меня на расстоянии, и я подумал, что ошибся, он не босой, а в какой-то невиданной обуви: тогда ведь в чем попало ходили! Направлялся я в столярку — мужики там делали рамы, — приостановился, поглядел с минуту на странное видение: нет, вроде бы не ошибаюсь — босой идет по снегу, но, может, это какой-нибудь пьяный дурень выскочил из дому и пробирается до соседа опохмелиться, ну пускай себе… Однако мужики, когда я рассказал им о «видении», подтвердили:

— Есть тут один… Володя Моник, навроде святого…

Минут через двадцать я возвратился в канцелярию — так звался угол, отгороженный