Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

пойдет ей наперекор, беря во внимание общую тенденцию. Только суть тенденции еще и в том, что воспитатели тоже ведь вырастают без отцовской заботы, а бывает, и без материнской ласки.

4 августа 1984 года

Вчера: сосед передал, что был звонок из Вологодской области, звонил какой-то Дмитриев (мой телефон почему-то не соединили), сказал, что дня через три-четыре приедет в гости. Это — Витя, Виктор Михайлович, секретарь райкома партии в Вытегре, бывший воспитанник детдома в Глембочине. Словно нарочно все сходится: сел писать о детдоме — Витька едет в гости. Он один из немногих, кто еще приезжает навестить.

* * *

С Витей тоже связано одно переживание. Сомнение педагогического свойства: вправе ли учитель предложить ребенку сыграть роль, скажем, отрицательного героя? Не в пьеске (детские пьески избегают таких персонажей), а в придуманной учителем игре. Вся жизнь ребенка — игра. Он и дело делает — дрова пилит, воду на кухню носит, коня запрягает, — а все равно играет. Его воображение распаляется иной раз до того, что не дождешься, когда он дров к печке принесет, поленья у него превращаются в гранаты, сарай во вражеский дот, и он будет садить поленьями в стенку, пока не заморится, а то еще изобразит себя изрешеченным пулями — несите его с почетом в медсанбат, а ему делаешь выговор за невытопленную печь, и он считает, что учитель — сухарь и зануда, ничего в этом мире не понимает. И ребенок прав, и взрослый прав. Я заметил, что наши воспитательницы излишне строги, взыскивают за всякое ослушание. Но ослушания без причины не бывают, так в чем же она, причина? Ну, тут сразу не скажешь, в разных случаях — разная, однако есть и общая: ребенок мало играет…

И мы стали играть. Вот еще проблема: педагоги не умеют придумывать игры и не умеют играть. Теперь-то книг и журналов по «затейничеству» полно, самому не придумать — не ленись прочитать, а тогда у нас ничего такого не было, вся надежда на свою выдумку. У воспитательниц не получалось, пришлось самому изощряться. Надо было нашу в общем-то бедную и скучную (не было даже радио и кино) жизнь наполнить игрой, сделать унылые бытовые обязанности интересными и приятными. В семьях, где родители понимают детей, тоже ведь так: поручая ребенку какое-то дело, отец или мать обязательно приукрасят его, элемент игры введут, скрасят однообразие, утомительность то ли сказкой, то ли присказкой.

Мы полностью на самообеспечении. Хотя и положено было сельсовету снабжать нас дровами, но как это сделать, если в колхозе по пятку коней-доходяг, а работников — вдовы да подростки? У нас была машина, старенький «ЗИС-5», подаренный воинской частью, по тогдашнему времени богатейший транспорт, ну а руки — свои. Правда, вести ребят в лес — грубейшее нарушение инструкции, и сколько же было таких инструкций, регламентирующих нашу жизнь, которые если бы не нарушать, то не знаю, кого бы они из нас сделали. Их просто нельзя было не обходить, если считать себя ответственным за судьбы ребят. В том для меня великая загадка: исходя из заботы о детях, умудриться причинить им зло. Когда и почему педагогическая наука отринула народный опыт воспитания трудом и навязала изнеженность и потребительство? Во имя каких идеалов разработаны теории словесного воспитания? Кто окрестил великое благо — труд — «мозольной педагогикой»? Новая реформа школы признала ошибки, но она не ответила на вопросы «почему?», а без осмысления опыта нет гарантии, что ошибки поняты и не повторятся. Но об инструкциях — к слову, разговор об игре. Так вот, весь труд по самообеспечению мы, как могли, старались облечь в игровые формы. В повести «Как жить будете, мальчики?» я описал такие игры: рубку леса, строительство избы для солдатской вдовы… Так было и в действительности: играя, готовили себе дрова, строили саманную мастерскую, благоустраивали двор, сажали сад, копали картошку, делали парники, ухаживали за скотиной… Но были и другие игры, для развлечения. И вот опять не обойтись без оглядки на народный опыт. Ведь не было в народе развлечений без пользы, без смысла, они обязательно подразумевали участие и состязательность, то есть развивали способности, воспитывали характер, волю, сообразительность, а нынешние… недаром же появилось словечко «балдение», действительно, от многих нынешних развлечений обалдеешь. Говорят, ну чего ломиться в открытую дверь, наступил век массового потребления, и никто тут не виноват. Может быть, и так, никого виноватить не надо, однако же и по воле волн пускаться едва ли разумно.

Сомнение у меня возникло не в ту минуту, когда придумывал игру, а когда пригласил Витю в кабинет и вступил с ним в «сговор». Я предложил ему сыграть «нехорошую» роль. В лесу, в двух километрах от села, был устроен нами дом отдыха. Каждое воскресенье там отдыхали «передовики производства», то есть ребята, которые хорошо работали на огороде, ферме, в поле, на лугу. По представлениям бригадиров совет выдавал им путевки и назначал обслугу: директора, повара, массовика, завхоза, санитара. «Комнаты» были огорожены тыном, а столы и кухня устроены из досок. Эти-то доски и надлежало Вите «продать» местным мужикам, «признаться» в том грехе на совете и даже показать выручку — три рубля, которые я одолжил ему для инсценировки. Правда, инсценировать «сделку» предстояло не только Вите, а и тому, кто доложит совету, кто поедет ночью на коне изображать мужиков. Втягивалось в «темное» дело человек пять, но худшая роль отводилась все-таки Вите, честнейшему, милому, послушному мальчишке. Было ему в ту пору лет двенадцать или тринадцать. И когда Витя согласился, я вдруг спохватился: что же я делаю? Для него-то игра, он уже предвкушает веселый розыгрыш, уже слышит «ахи» и «охи» товарищей, когда те поймут, как ловко их провели, как все было «по-всамделишнему», и улыбается, согласно кивая головой, и уже придумывает что-то для большего правдоподобия, чтобы ему поверили сразу, чтобы не усомнились ребята, что он способен на такое. Все это для него игра, как всякая другая, в которой приходится бывать и «красным» и «белым» (в кого наши дети не играли, так это в «немцев»: никто не хотел быть «фрицем»), ну а я-то что же, не понимаю, какую роль ему отвожу? И зачем мне понадобилось «изобретать» такую ерунду? Выдумки, что ли, не хватило, иссякло воображение? Однако погоди, играли же в поимки «шпиона», да еще как: имитировали телефонный звонок из района, приказ выставить заслоны, вести наблюдение… Играли же в «разбойников»: ночью отправились в лес, в засаду, а там такую феерию встретили — огонь, стрельба!.. Ходили же по ночам на кладбище, изображали «оборотней», искали «похищенное» знамя… Суть-то одна: подстраивали