Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров - Октавиан Стампас

Итак, вздохните поглубже, ибо я не сомневаюсь, что ваши сердца на несколько мгновений перестанут биться, замерев от удивления.

В одну из ночей, коих осталось уже немного до печального дня, когда погибла славная Акра, я услыхал тихий стук в свою дверь. Спросив, что за гость явился ко мне в столь поздний или, даже наоборот, в столь ранний час, я изумился, различив голос рыцаря Милона, а когда открыл дверь, то просто остолбенел.

Рыцарь Милон стоял передо мной с бледным лицом, бережно и неловко держа на своих руках, привыкших к мечу, нечто, этим мощным рукам совершенно чуждое: крохотное человеческое создание, нагое, как лягушонок. Оно беспомощно шевелило ножками и ручками, чмокало, а я смотрел на него, не веря своим глазам и страшась тронуть его пальцем, дабы убедиться, что глаза не врут и передо мной не один из самых странных видов миража.

«Пресвятая Дева! — наконец обретя дар речи, прошептал я. — Что это?!»

«Мой ребенок», — просто ответил рыцарь Милон, и я вновь онемел, а заодно, казалось, оглох и ослеп.

«Лев, — обратился ко мне рыцарь Милон, сохраняя завидное самообладание, и, вероятно, ему пришлось повторить мое имя еще не один раз прежде, чем я нашел в себе силы воспринимать дальнейшие слова и события. — Лев, сейчас нет времени для объяснений. Только ты один можешь помочь мне и спасти это дитя. Я буду обязан тебе до скончания века. Мать ребенка тяжело заболела после родов и час назад скончалась. Только ты, Лев, сможешь вынести его из города, не привлекая ничьего любопытства. К тому же только тебе одному ведомы здесь все щели. Прошу тебя, как брата, сделай это немедля, иначе я не сумею уберечь дитя. Вынеси ребенка к Овечьему холму. Там дожидаются родственники матери. Они из неверных, так что ничему не удивляйся. Я не смогу тебе заплатить».

«Какая плата! — возмутился я. — Ты и так уже один раз спас мою жизнь».

Конечно же, я знал в Акре все щели, и, конечно же, мне было лестно участвовать в хоть каком-то таинственном заговоре, который, как мне представлялось, никак не должен был кончиться выкалыванием глаз и замуровыванием в стену, чего легко было добиться в Константинополе.

Тайна крепко жгла мне душу, но я тоже взял себя в руки и стал рыскать по комнате в поисках подходящего куска полотна. Однако рыцарь Милон покачал головой и сказал:

«Ничего не годится. Прошу тебя, Лев, подержи дитя на своих руках».

Я принял на руки это невиданное сокровище и, зерно, держал его не ловчее рыцаря Милона, ибо в моих руках побывало все, что угодно — золото, женщины, оскалы, машины и даже раковины царицы Савской, — но недельного младенца судьба отдавала в мои руки впервые.

Между тем, рыцарь Милон неторопливо снял со своих плеч священный белый плащ Ордена с алым тавром, свернул его вчетверо и протянул его так, что сверху можно было положить младенца.

Невольно я опустил ребенка на плащ и стал дожидаться, что будет дальше.

Рыцарь Милон бережно укутал его и протянул мне со словами:

«Неси так, Лев».

«Но ведь это твой плащ, Милон, — так и обомлел я. — Ведь ты станешь изгоем. И многие порадуются этому».

«Ничего не поделаешь, — твердо ответил рыцарь Милон. — Иначе они не поверят, что ты принес именно моего ребенка. Я как-нибудь выкручусь. В конце концов всему наступает конец».

«Но как звали мать? — теряясь в догадках, спросил я. — Вдруг они меня спросят».

«Гюйгуль, — едва слышно проговорил рыцарь Милон. — Просто рабыня Гюйгуль. Но это тайна, Лев».

«Знал бы ты, Милон, какое я ходячее кладбище тайн, — весело сказал я тамплиеру, пытаясь оживить его обреченный взгляд. — Одна лишняя гробница останется попросту незамеченной».

Не буду объяснять как — это все равно, что подробно рассказывать устройство механизма для двойного встречного сверления бревен, — но я выбрался из города незамеченным и достиг того самого Овечьего холма.

Признаться, конечная цель моей вылазки напугала меня больше, чем вся охрана Акры, вместе взятая. Я ожидал найти во мраке пару нищих стариков, с которыми придется для вежливости прослезиться, а обнаружил невесть откуда взявшийся — ибо еще вечером окрестности холма пустовали — варварский лагерь, где горели костры, точились клинки и возвышались шатры, какие бывают лишь у весьма знатных сарацин.

Я долго ходил от шатра к шатру, и, представьте себе, от меня отмахивались руками. Наконец какой-то сарацин с обнаженной саблей подошел ко мне и, пощупав край белой материи, повел за собой. Вскоре я оказался перед шатром, из которого высунулся какой-то старик. В шатре было так светло, будто там горело никак не меньше двух десятков огней. Внутрь меня не пустили.

Старик взглянул на меня, вышел наружу и, не говоря ни слова, по-хозяйски взял у меня с рук завернутого в плащ младенца. Очень хорошо помню, как он приподнял край материи и сказал удивленным голосом:

«Девочка?!»

Честно говоря, сам я даже не обратил внимание на главный знак отличия таинственного малыша и могу довериться теперь только тому слов старика, оброненному в ночи.

Потом старик еще раз тщательно, словно покупал шелка на базаре, ощупал материю и добавил:

«На все воля Всемогущего».

«Отец мудрости, — обратился я к нему с глубоким почтением, — а нельзя ли вернуть плащ отцу ребенка?»

Старик ничего не ответил, а только, уже уходя в шатер, кивнул моему неласковому проводнику, и тот, поигрывая саблей, указал мне рукой направление, чтобы я чего доброго не заблудился.

«Что это за люди?» — спросил я рыцаря Милона, который до моего возвращения не покидал моей комнаты, хотя по Уставу Ордена был обязан давно уж пребывать в своей келье, возбуждая дух молитвой.

«Не знаю», — невозмутимо ответил рыцарь Милон.

«Но ведь ты сам назвал всю эту разбойничью шайку родственниками!» — все сильнее недоумевал я, решив, однако, скрыть от рыцаря некоторые подробности моего путешествия.

«Так назвал их не я, а Али-Скворец», — уточнил рыцарь Милон, преумножив мои опасения тем, что страшная тайна известна еще одному лицу, и не кому-нибудь, а личному арабскому писцу комтура Акры.

«К чему тогда было посвящать в дело меня, лишнего человека, а не запустить через стену самого Скворца?» — спросил я.

«За Али следят прилежней, чем за любым из братьев, — ничуть не обижаясь, пояснил рыцарь Милон. — Али не выдаст меня. Джибавии не выдают тайн. Ему я доверяю почти так же, как тебе, Лев».

Тут за малую часть ночи я узнал столько нового и необыкновенного, что будто бы весь мир повернулся передо мной другой, запретной своей стороной, а звезды на небе поменялись местами и сложились в таинственное мерцание слов, гласящих, что все пределы грешной земли, видимые с вершины горы Арарат, где причалила галера нашего праотца Ноя, подвластны не царям и военачальникам, а нищим бродягам-дервишам. О них, разумеется, необходим особый рассказ, и, если молодой Цезарь того пожелает, я постараюсь удовлетворить его любопытство по окончании этой истории.

Тот самый писец Али, как искусный механик, и повернул в судьбе рыцаря главный ее рычаг, казалось бы, давно уж заржавевший. Борода рыцаря Милона серебром была куда богаче бороды нашего доблестного Агамемнона, и я все никак не мог вообразить, что суровые и потускневшие в боях доспехи могут скрывать столь чувствительное сердце.

Так вот однажды Али-Скворец подошел к рыцарю Милону и шепнул ему на ухо, что в крепости прислуживает молодая рабыня, происходящая из знатного бедуинского рода. Зная, что рыцарь Милон пользуется большей свободой поведения, нежели другие братья по Ордену, Али просил его присмотреть за девушкой, которую в скором времени обещали выкупить родственники, и стать как бы ее тайной защитой от опасностей, что могут подстерегать девушку-иноверку во вражеском лагере.

Рыцарь Милон имел некие основания уважать суфиев, а писец Али несомненно являлся таковым. Короче говоря, рыцарь Милон сказал ему, что готов на время взять под защиту честь полонянки, хоть и неверной. Каково же было его изумление, когда по истечении месяца учтивых забот, девушка осмелилась снять покрывало в присутствии иноверца, и он увидел, что черты ее прекрасны и сама она даже напоминает некую даму, которой некогда принадлежало сердце рыцаря Милона в пору его скитаний по Европе и пребывания в стенах Флоренции.

— Флоренции?! — воскликнул тут рыцарь Эд, перебив рассказ наместника. — Ведь мой отец провел часть своей жизни в Италии! И не где-нибудь, а именно в этом чудесном городе!

— Вот видишь, друг мой Персей, — развел руками Лев Кавасит. — Мир не только тесен, но и кружится, подобно водовороту увлекая предметы в узкую воронку. Могу только повторить еще раз, что твой доблестный отец Жиль де Морей недолюбливал Милона Безродного, хотя оба были людьми отлитыми из одного благородного сплава. Возможно, какие-то общие воспоминания мешали им сойтись накоротко вплоть до последнего дня великой Акры.