Смерть и рождение Дэвида Маркэнда - Уолдо Фрэнк

Она натянула бумажные чулки, застегнула подвязки над похолодевшими коленями, стянула корсетом сморщенную грудь. Она расчесала волосы, задерживая пальцы в их теплой гуще... "Помогайте, женщина, помогайте..." Родовые муки.

- Прощайте, Дэвид, - сказала она.

Он обернулся и увидел, что она одета и держит в руке баул.

- Куда вы?

- Домой.

- В Клирден?

- Конечно.

Он лежал на спине, не глядя на нее, не в силах пошевелиться.

- Что с вами будет? Как же Гарольд?

- Не беспокойтесь. Я справлюсь со всеми.

- Дебора, это правда? Вы уезжаете?

- Вы ведь знаете, что я должна уехать.

- А я? Зачем вы привезли меня сюда?

- Не знаю. Когда-нибудь вы узнаете.

- Дебора!

Она опустилась возле него на колени. Снова его глаза уже наполнились, как у ребенка, своими тревогами и перестали видеть ее. Она была сильна и покойна в своей гордости женщины и смогла улыбнуться. Родовые муки кончились.

Она легко поцеловала его в губы.

- Ищи свой путь, сын мой, - пробормотала она. И затворила за собой дверь.

Дэвид Маркэнд лежал в постели, и серое утро, вливаясь в окно, растворяло в себе комнату и его вместе с ней. Он слышал шум дождя, слышал приглушенный стук копыт по мостовой, он думал о Деборе, ушедшей в дождь... о черном следе, оставленном поездом, который мчит ее домой по унылым прериям. - Я тоже могу уехать домой. В конце железнодорожного пути Нью-Йорк... Лежа в постели, он попытался представить себе свое возвращение. Вот он встает, зажигает газовый рожок над столом, бреется, одевается; вот спускается с чемоданом по лестнице; в конторе внизу, где вчера нацарапал какое-то имя в засаленной книге, уплачивает по счету и едет на вокзал. - Денег на билет у меня хватит. Если нет, можно телеграфировать, чтобы прислали еще. Почему бы и не вернуться? - Но он знает, что сесть в поезд, который унес бы его на Восток, как сейчас уносит Дебору, для него невозможно. - Зачем это все? Зачем я очутился здесь? Прежде подумай об этом, подумай о Деборе. Зачем я дал ей уехать одной?.. Он старается понять характер этой женщины, он начал задумываться над этим еще в Клирдене. Он не в силах понять ее: только тенью частицы его собственной жизни может она быть для него. - Ни разу я не приблизился к ней. Ни разу не коснулся ее мыслей, не почувствовал ее чувств. Ни разу не познал ее тела. И когда лишь теперь я наконец увидел ее, увидел милое смуглое лицо, увидел женщину, - она ушла. Дебора, Дебора... - Вместе с Тони он идет по Лексингтон-авеню, Тонн останавливается у каждой витрины. Торговля собаками; он стучит в стекло, за которым копошатся пушистые щенята. Магазин заграничных безделушек: ножики, мундштуки, серьги с подвесками, серебряная пепельница с двумя резвящимися нефритовыми обезьянками на краю. Гастрономия: ярко-красные корки эдамского сыра. Они сворачивают на Пятьдесят девятую улицу: открываются ворота конюшни (запах ее тени щекочет ноздри), грумы в ливреях выводят под уздцы трех великолепных арабских жеребцов в алых попонах. - Дебора, Дебора!.. - Тони щурит свои серые глаза, называет марки проезжающих автомобилей. "Ну, папа, больше не стоит считать. Их слишком много". Высокий мальчишеский голос... лицо, которое кажется старше, чем голос и слова... - Дебора, Дебора!.. Вся его жизнь заполнена сыном. Есть ли какая-нибудь связь между ними? Так трудно думать в это серое дождливое утро, так не хочется, право. Он видит незнакомую безобразную комнату, слышит незнакомый город, в котором ему нечего делать. "Когда отходит ближайший поезд на Нью-Йорк?" Централия, штат Канзас. - Что-то ждет меня в Централии, штат Канзас? - Подголоском тревожное предчувствие: зачем-то вела его эта, неуравновешенная быть может, женщина; зачем-то мысль возвращается к сыну всякий раз, когда он пытается думать о Деборе. Его тоска о Тони велика, как будто не тысячью легко проходимых миль отделен он от сына, а _потерял его навсегда_. Откуда это чувство? Ведь он не потерял его. Так ли? "Сын мой". Это лицо Деборы вдруг засветилось в темной комнате - и слова ее "сын мой", обращенные к Дэвиду Маркэнду. В смысле этих слов заключена непонятная связь с его чувством невозвратимой утраты Тони. - Как могу я быть сыном Деборы? Символическая истина раскрывается перед ним в любви Деборы, в том, что она увела его за собой и теперь оставила здесь одного. - Но разве Тони больше не сын мой? - Маркэнд сел на кровати, и все смутные предчувствия, вызванные самим его пребыванием в этом отеле, обступили его тесным кругом. Маркэнда возбуждала близость грядущих перемен в его судьбе: постель, в которой спала Дебора, стул, где лежала ее одежда, шум улицы, ее поглотившей, - все говорило об обреченности. Обреченности его прошлой жизни, - жизни, в которой он стал отцом своего сына.

Так вот где связь между Деборой и Тони! Он хотел думать о Деборе, но думал о Тони. С непонятным чувством безвозвратности думая о своей разлуке с сыном, он понял, что значит для него Дебора. Своим приездом с ним в Канзас она помогла ему разрушить его долю в мире Тони. Его страх за сына свидетельствовал о том, что Маркэнд понимал, какой духовный ущерб он нанес ему.

...Не отец я, не отец больше.

Я - дитя.

Тони, нет отца у тебя.

Дебора, матерью ведешь ты меня к этому печальному рождению...

На ночном столике между кроватями лежал колокольчик. Маркэнд позвонил.

- Войдите, - отозвался он на стук. Неряшливого вида девушка стояла в дверях и рассматривала его большими мечтательными глазами. - Позовите мне рассыльного, - сказал Маркэнд.

Явился темнокожий юнец в синей, чересчур широкой ливрее.

- Да, сэр?

- Как тебя зовут? - Маркэнд сунул руку под подушку, где лежал его кошелек.

- Перси, сэр.

- Вот что, Перси, спустись-ка вниз и купи мне пачку "Фатимы" и пинту виски.

Перси просиял:

- Вы, верно, забыли, сэр, - этот штат сухой, сэр, и сигареты у нас тоже не продаются.

Маркэнд вспомнил, что он в Канзасе. Но Перси подошел ближе и протянул руку за деньгами.

- Зачем же тебе тогда деньги?

- Это я только так, сэр, чтобы напомнить вам про закон. И виски, и сигареты мигом принесу, сэр.

Виски, выпитое на пустой желудок, подкрепило его; смешанный с дымом алкоголь приятно обжег ему небо.

- Что за свинья человек! - сказал он вслух. - Какое бы ни было отчаяние и беспросветность вокруг, достаточно приятного вкуса во рту, и язык готов уже хрюкать славословия.

...Говори только о себе, - отозвалась его мысль. - Не каждый способен бросить жену без всякого повода, не каждый может исковеркать жизнь женщине и протащить ее полторы тысячи миль, чтобы потом дать ей уйти, словно случайному посетителю. Твои подвиги неповторимы. Стэн и Кристина; что ты сделал с ними? - Но все-таки виски было хорошее: он выпил весь стакан.

- Хвала господу, - сказал он громко, - за виски в сухом Канзасе. Ну что ж, теперь тебе ясно, что делать. Ты приехал в Канзас - познай Канзас. Ты восхвалил бога - познай бога.

Он снова откинулся на подушку. - Так ли это верно, что я не верю в бога? - Много лет вопрос этот не вставал перед ним, он считал бога похороненным вместе с другими препятствиями, преодоленными еще в юности. Погруженный в свое сложное занятие - быть племянником богатого человека, он как будто не нуждался до сих пор в боге. - Конечно, я не верю в бога. Дебора верит. Я верю в Дебору, в ее мистические провидения. Но они бессмысленны до тех пор, пока ее бог не вдохнет в них смысл. - Он спрыгнул с постели. - Ну что же, начнем с Канзаса.

Он сбросил куртку пижамы, холод комнаты не коснулся его. Он налил себе еще стакан виски. Стук в дверь.

- Кто там?

- Эй, послушайте, вы сегодня собираетесь вставать? Мне нельзя уйти, пока не уберу вашу постель, а я вовсе не желаю сидеть тут весь день.

- Я уже встал, но еще не оделся.

- Наплевать! Пустите меня убрать постель.

- Входите.

Дверь открылась, и та же неряшливая девушка шмыгнула в комнату. Она была гибка, как лилия. Она не обращала внимания на полуголого мужчину со стаканом виски в руке. Не меняя белья, она наскоро оправила постель. Потом, повесив над умывальником два свежих полотенца и подобрав грязные, она обернулась и поглядела на Маркэнда.

- Вам не холодно?

Он потряс головой.

- А что случилось с вашей женой? Сбежала?

- Это не жена моя.

- Скажите-ка! Наверно, это ваша мамочка!

- Может быть.

Тон его ответа заставил ее остановиться: большие голубые глаза, разглядывавшие его, были так светлы, что казались пустыми, ослепительно пустыми.

- Послушайте, - сказала она, - а ведь вы, наверно, шикарный парень, когда одеты?

- Может быть, со временем мы настолько хорошо познакомимся, что вы увидите меня одетым.

- А что вы думаете? - Она подбоченилась, выставила живот и громко захохотала. Но глаза ее были безмятежны. Шаркая стоптанными туфлями, она развинченной походкой вышла из комнаты.

Когда Маркэнд выбрался на улицу, было около двенадцати и дождь уже перестал. Город дышал упругой свежестью, точно сад после летней грозы. Оглядываясь вокруг, Маркэнд не мог понять, откуда шло это ощущение, будто на деревьях только что распустились почки. Главная улица лежала перед ним двумя острыми редкозубыми гребешками домов, кирпичных и деревянных. Трамвай пробирался среди повозок и немногочисленных автомобилей, в магазинах не было оживления; телеграфные столбы сгрудились в перспективе. Маркэнд проходил переулок за переулком. Коттеджи, потом хибары; неожиданное полотно железной дороги, а за ним эстакада для скота, здание боен, две-три фабрики, небольшая литейня, из трубы которой то и дело вырывался дым, бледный в лучах влажного солнца.