Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Игорь Мерцалов

Выпутавшись из тулупа, Переплет сел рядом с Сударым. Осознавать, что под тобой добрых полверсты чистого воздуха, от которых ты отделен самое большее вершком толстой ковровой ткани, было крайне неуютно, однако домовик заставил себя успокоиться. Много народу летает — и ничего… В основном — ничего. Так, изредка разве где-нибудь… «все члены экипажа и пассажиры…».

Нет, и как эти самые члены экипажа каждый божий день… ну или не каждый, откуда домовому знать, может, и через день-два, но все равно ведь постоянно, сами, без принуждения… Бедовый народ. В молодости Переплет любил читать книжки про всякие дальние странствия, а теперь вот понял, что никогда не принимал их всерьез, будто то были сказки, небывальщины. Ан нет — дальние странники, оказывается, совсем рядом живут, под боком, чуть только за порог выйдешь, а навстречу они…

— Неуютно? — сочувственно спросил Сударый у Переплета.

— Да, есть маленько.

— Думай о чем-нибудь постороннем, — посоветовал оптограф. — Это помогает преодолеть неуверенность.

Переплет кивнул без всякого энтузиазма. Сказать-то легко… Только попробуй подумать хоть о чем-нибудь, когда у тебя под пятой точкой чуть заметно колышется, словно дышит, поверхность ковра, за которой…

Уф, чуть дурно не стало. Переплет огляделся, старательно выискивая взглядом хоть какой-то предмет для размышлений, но все тут, в шатре, было такое ковролетческое, так навевало мысли о белесой бездне с призрачной полоской горизонта…

Кроме пассажиров и их поклажи, конечно. Вот оно!

— Давайте-ка, Непеняй Зазеркальевич, еще коробку с кристаллами к санкам приторочим, — предложил Переплет и тут же занялся делом.

Не то чтобы прямо уж так решительно помогло, однако руки дрожать перестали, и из голоса, кажется, исчезла дребезжащая нотка.

— А тебе не тяжело будет? — просил Сударый.

— Да уж полегче, чем вам, на санках-то чего не возить. Однако же и тяжесть! И что вы тогда с господином Рож де Кривом рассорились? Вроде хорошая была мысль — уменьшить оптокамеры. Летели бы сейчас с такой вот коробочкой… — Переплет показал руками, какой, по его мнению, должна быть миниатюризированная оптокамера — примерно с окуня величиной.

— Ну, во-первых, с Колли Рож де Кривом мы не разругались вовсе, ты преувеличил, — улыбнулся Сударый. — Во-вторых, сейчас бы мы летели, полагаю, с точно таким же набором инструментов, потому что миниатюризация — это пока только общая идея, которая требует решения целого ряда специальных задач. Допустим, просто уменьшить фокусное расстояние за счет зеркал мало, потому что у призматического объектива и зеркала разные параметры преломления ауры, нужно их как-то совместить, иначе получим в лучшем случае неподвижную картинку. А главное, конечно, — это новый носитель, компактный и не уступающий качеством стеклу. Но даже не это послужило причиной того, что с господином Рож де Кривом мы расстались в несколько натянутых отношениях…

Сударый выбил трубку над очагом. Переплет заметил, что ковролетчик прислушивается к разговору.

— В магической науке издревле существует так называемый завет царя Ломоноса, величайшего мага в истории: «Вводи новшество не тогда, когда это стало возможным, а тогда, когда без него уже невозможно». Конечно, этот завет впервые назвали устаревшим уже лет через сто после царя Ломоноса, однако многие предпочитают к нему прислушиваться.

— Я этого не сильно понимаю, если честно, — признался Переплет. — То есть я, конечно, тоже против всяких там новомодностев, но ведь ежели подумать хорошенько, то и без них никак. Ну… — Его взгляд остановился на очаге. — Вот печка, скажем. Старая добрая печка. Лучше вроде не бывает. Однако ж если бы не саламандры, подумать страшно, сколько деревьев на одни только дрова потребовалась бы. Это, пожалуй, лет за сто все лешие на свете бездомными бы сделались. Жуть! Значит, нечего дожидаться, и правильно, что саламандр стали разводить.

— Правильно, — кивнул Сударый. — Кстати, повсеместное внедрение саламандрового отопления как раз и началось после того, как была осознана опасность. Действительно наступил момент, когда обходиться без новшества стало невозможно. Но вообще это очень сложный вопрос. Лично я полагаю, что заменять старые вещи на новые означает своего рода предательство по отношению к вещам.

— Это вроде немного вещизм напоминает? — припомнил Переплет где-то читанное. Кроме книжек приключенческих, он, бывало, и в серьезную литературу заглядывал; не сказать чтобы особенно много понял, но по домовицким меркам считался очень образованным.

— Ни в коем случае! На этом я готов настаивать, — возразил Сударый, сдерживая улыбку. Хоть это и не предмет для шуток, все же забавно было слышать осуждение вещистской ереси из уст домового — ведь она и возникла когда-то благодаря именно таким существам, которые в определенном смысле могли считаться душой материальных объектов. — Бессмертной душой обладают только разумные существа, а вещизм — несомненная ересь. Но вещи способны нести на себе духовный отпечаток того, кто обладает душой. Или, вернее сказать, это неотъемлемое свойство разумного — оставлять духовные отпечатки наряду с материальными следами. Как Всевышний одухотворил нас, так и мы по мере сил пытаемся одухотворить окружающее нас пространство, потому мир именно таков, каким мы сами его делаем. А что касается духовных отпечатков — это ведь не просто след ауры, который можно считать и проанализировать. Это и наша память, это и наше уважение к чужому труду… и много что еще.

— Тут, я думаю, вы правы, с какой стороны ни посмотри, — согласился Переплет. — Мне ли не знать, как славно с привычной вещью дело иметь!

— История знает немало случаев, когда предметы как бы сами собой обретали магические свойства — столь сильными оказывались оставшиеся в них от разумных следы. А ведь даже в повседневном быту, беря в руки старую вещь, мы ощущаем какую-то особую добрую магию… Предавать ее ради сиюминутной выгоды я считаю безнравственным.

— Истинная правда, — сказал вдруг полулюд. — Уж извините, что перебиваю, а только, кажется, вы даже не представляете, насколько правы. Взять нашу профессию: да, верно говорят, что ковролетчики — самые суеверные существа на свете. Но это не на пустом месте возникло. Коверный самолет — он до порядочности чуткий и к хозяину привязывается. Потому ни один ковролетчик не сядет на скреп, в котором нет его ковра. Даже больше — нельзя ступать на скреп, если с владельцем одного из ковров ты в ссоре. Это уж просто для жизни опасно. Или вот, скажем, обидел тебя другой ковролетчик, а потом извинился. Так вот, если ты его не простил в душе, то лучше так прямо и сознайся, а не то непременно… ну, не наверху будь сказано. Нехорошо будет, в общем. Или тебе, или ему. А бывало, что и оба…