Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Игорь Мерцалов

— Нет, господа, я к брадобреям больше ни ногой! — послышалось от столика по соседству, где четверо горожан несколько потертого вида особенно бурно обсуждали выпуск «Вестей».

— А я — к дантистам, — невесть с чего заявил другой.

Тайна его неожиданного на первый взгляд решения открылась на пятой полосе, где приводилась история некоего сумасшедшего дантиста. Сударый покачал головой: похоже, «маниачная мода» таки настигла Спросонск.

Потеряв интерес к чтению, Непеняй Зазеркальевич закончил завтрак и поспешил домой.

Едва переступив порог, он понял: что-то случилось. Почувствовал, едва заметив, как Вереда делает вид, будто смотрит на него, а на самом деле глядит как-то вскользь, чтобы, не дай бог, он не поймал ее взгляд. Да и Переплет не спал, сидел понурый на одном из стульев для посетителей.

— Что случилось?

— Ничего… — попыталась отмахнуться девушка.

— Ухокусай? Он снова тебя укусил?

— Не меня… Нышка, — напряженным голосом ответила Вереда.

— Кого? — переспросил Сударый, но вдруг сообразил: — А, это твоего любимца так зовут?

Все они в ателье так старательно не замечали его, что даже в мыслях не давали загадочному существу никакого прозвища.

Вереда кивнула, шмыгнула носом, и вдруг плечи ее дрогнули, и она заплакала, кусая губы. Сударый растерялся. До сих пор жизнь уберегала его от женских слез, и, должно быть, поэтому он сделал то, чего не позволил бы себе, если бы знал, что в таких случаях положено лишь предлагать носовые платки да деликатно отворачиваться. Оптограф обнял девушку. Она попыталась отстраниться, но тут же прижалась к нему еще крепче и дала волю слезам.

Груди Непеняя Зазеркальевича стало мокро и жарко, а душе при всех тревогах — как-то легкомысленно тепло и светло.

Вереда быстро совладала с собой. Переплет подергал Сударого за штанину, тот опустил глаза и увидел, что домовой протягивает ему чистый платок. Все еще не восстановивший равновесие после оказавшейся неожиданно волнующей сцены, Непеняй Зазеркальевич, не в упрек ему будет сказано, чуть было не принялся промокать сорочку, но под выразительным взглядом Переплета сообразил предложить платок девушке.

— Простите меня, пожалуйста, на самом деле я совсем не такая… — поспешила заверить Вереда. — Я не плакса! Я вообще никогда не плачу. Просто… Мне за Нышка обидно. И…

— Страшновато, — подсказал Переплет. — Жутковатый тип этот Ухокусай, Непеняй Зазеркальевич.

— Вы его видели? — поразился оптограф.

— Да хоть бы! — крякнул домовой. — Поди его угляди. То-то и страшно: может, он прямо сейчас тут где-нибудь притаился…

— Вот этого я как раз не боюсь! — звенящим от напряжения голосом заявила Вереда и добавила, обращаясь в пространство: — Прячется — пускай, коли ему совесть позволяет! Из-за другого горько. Это ведь была моя идея — Нышка по следу пустить.

— Он не сильно пострадал? — осторожно спросил Сударый.

Вереда мотнула головой:

— Не больше, чем все. Только он ведь маленький… Вот как ему не стыдно маленьких кусать, этому призраку?

Если призрак и находился где-то рядом, воззвания к его совести пропали втуне: он ничем не выдал своего присутствия.

— Еще раз простите мне, Непеняй Зазеркальевич, эту глупую истерику. Обещаю, такого никогда больше не повторится.

Сударый, который все еще чувствовал ее гибкую фигуру в кольце своих рук, чуть было не сказал: «Да сколько угодно» или что-нибудь в этом роде, но, по счастью, спохватился вовремя и промолвил самым официальным тоном:

— Вереда, я прекрасно знаю твой уравновешенный характер и очень его ценю. А от случайностей никто не застрахован, так что не переживай и лучше расскажи мне, как все случилось.

Девушка кивнула и, взяв себя в руки, начала.

Оказывается, в последние дни Нышк вел себя беспокойно, и Вереде пришло на ум, что он чувствует присутствие Ухокусая, а значит, способен его выследить. Нынче утром маленький зверек даже стал проявлять некоторую агрессивность, по словам Вереды, вообще-то мало ему свойственную. Он кружил по приемной, отказывался возвращаться в коробку, прислушивался к чему-то в глубине дома, скалился и даже выпускал коготки. Спрятаться согласился, только когда Сударый с Персефонием спускались вниз после утренней разминки.

Именно об этом Вереда хотела поговорить с Непеняем Зазеркальевичем, но, прочитав предупреждение в блокноте, поняла, что лучше промолчать и, записав свои мысли, показать потом оптографу.

Однако заглянувший вскоре в приемную Переплет прочитал Вередины записи и, пренебрегая конспирацией, вслух раскритиковал затею.

— Неладное, говорю, чуять и я могу, зачуялся уже, — пояснил домовой, дополняя рассказ. — Но выследить… Он же, Ухокусай этот, совсем невидимый. Даже для меня.

Возбужденно скакавший по столу Нышк на возражения домового отреагировал пренебрежительным фырканьем, однако Вереда уже заразилась сомнениями.

— И мы, прежде чем вам что-то говорить, решили проверить чутье Нышка на деле, — продолжила Вереда.

Проверка дала неоднозначный результат. Назвать ее провальной было никак нельзя, но и особенно успешной тоже. Выяснилось, что найти Ухокусая для Нышка совсем не проблема. Проблема заключалась в том, что делать дальше.

Особенно неприятным сюрпризом стал этот вопрос для самого зверька. Тягаться силами с коварным призраком он не мог, но узнал об этом слишком поздно.

Девушка и домовой не успели ему помочь. Они даже ничего толком не увидели — лишь то, как Нышк серой молнией влетел в лабораторию, почти тут же вылетел кубарем, пища и прижимая уши к голове, и помчался в приемную, к родной коробке. Собственно, даже будь они расторопнее, все равно не смогли бы ничего предпринять, ведь к самой ловле призрака не приготовились и не припасли даже обычно используемых для этого чар. Хотя обычные чары в данном случае скорее всего и не помогли бы.

— Это я во всем виноват, — сокрушенно покачал головой Переплет. — Завидно стало, как это я, потомственный домовик, в собственном доме увидеть призрака не могу, а зверушка, волшебством созданная, может? Вот и заспорил, а там, в пылу, думать-то некогда было.

— Не кори себя, — возразила Вереда. — Я должна была подумать об этом с самого начала. Виновата я…

— Будет вам, будет, — успокоил Сударый подавленных товарищей. — Все кончилось не так уж плохо. И потом, если разобраться, так и моя вина есть: надо было выслушать тебя, Вереда, никуда бы я не опоздал. И хватит об этом, а то Персефонию будет неловко, если он узнает, что единственный ничем не провинился перед Нышком. Кстати, откуда такое необычное имя?