Фатальный абонент - Гера Фотич

Территория прогулок постепенно расширялась. Я стал выходить за ограждение. Рядом обнаружилась строительная база с открытыми складами и нефтехранилище. В самом низу склона — небольшой ручей, откуда закачивалась вода в бочки машин, едущих на буровые.

Постоянную угрозу представляли только монгольские собаки. В поселке я не видел ни одной кошки, и мне казалось, что это заслуга грозных псов. Прежде чем выйти за территорию, я взбирался на крышу склада. Оттуда проглядывалось все пространство.

Как правило, монгольская стая была занята делом — охраняла стадо овец или коз, мирно пасущихся на склоне сопки. Иногда собаки отдыхали около юрт или играли с ребятишками. Далеко от хозяев не отходили. Убедившись в безопасности, я шёл к ручью. Когда выходил из поселка, за мной увязывалось пять-шесть наших дворняг. Видимо, им тоже надоедал шум городка, и они с удовольствием шли к воде, принимая меня за вожака. Пили, купались, весело резвились, затем пропадали.

Часов у меня не было, и я старался ориентироваться по солнцу. Если была необходимость, шёл к трассе и спрашивал время у водителей.

Здесь я узнал, что такое настоящее лето. В Ленинграде меня с шести лет отправляли в пионерский лагерь. Было прохладно. К озеру допускались два-три раза за смену. Приходилось записываться в «моржи». Там были льготы — могли купаться до утренней побудки. Все ходили строем, пели отрядные песни и участвовали в соревнованиях.

Тут я был предоставлен сам себе.

Завтракал с отцом и — свободен. Из одежды только короткие штаны и майка. Солнце и ветер закаляли тело, обжигали кожу, нанося бронзовый загар. Из боязни змей я надевал матушкины резиновые сапоги на два размера больше. Приходилось поддевать толстые шерстяные носки.

В это время поселок только оживал. Начинал грохотать техникой, чадить дымом горящих отходов, вонять расплавленным битумом, ацетоном красок и выхлопами автомашин.

Ближе к ручью зеленая трава становилась гуще и выше, поднималась до пояса. Сопровождающие собаки в траву не забегали. Обходили ее по дорожной колее. Наверно, тоже боялись змей. Я чувствовал себя в безопасности. Не стесняясь, распевал песни, что когда-то выучил в пионерском лагере. Размахивал руками. Сбивал пух и слизь с кончиков незнакомых растений.

Частенько попадался в натянутую паутину. Та цеплялась за руки и лицо. Неприятно липла к коже, скатывалась в волокна, застревала в волосах. Я вздрагивал. Поспешно нервно стряхивал ее вниз, боясь вместе с ней прихватить неведомых опасных пауков. Представлял, как они лезут мне за шиворот, пытаются забраться в уши. Скользят пузатыми темными брюшками с белыми крестами, скребут мохнатыми полосатыми лапками. Видел их когда-то по телевизору в программе «В мире животных». С дрожью в теле и брезгливостью в душе вытирал ладони о штаны и ветки деревьев.

Высохшая прошлогодняя трава, скрученная зимними ветрами и прибитая к земле, заворачивалась в кольца, опутывая щиколотку, стягивала сапоги. Заставляла высоко поднимать ноги в болтающихся голенищах.

Шум и вонь строительства сюда не достигали. Здесь царило стрекотание сверчков, пение птиц, шорох молодой раздвигаемой поросли. При каждом шаге разлетался в стороны и поднимался вверх рой кузнечиков, разноцветных бабочек и стрекоз. А вместе с ними вырывался душистый аромат трав и запах прелой земли. С треском и хлопаньем вспархивали небольшие птички. Пугая меня, заставляли приседать, сами уносились прочь.

Я воображал себя великаном в стране лилипутов. Возвышался над испуганно прячущимися насекомыми. Разговаривал с ними. Подкидывал вверх жуков и божьих коровок, глядел, как они расправляют крылья, громко жужжа, устремляются по своим делам.

Подпрыгивал, хватая на лету саранчу. Таких огромных кузнечиков, бабочек и стрекоз я никогда не видел. Они выглядели гигантами.

В некоторых местах трава скрывала меня целиком, и приходилось выхватывать нож, надевать очки. С победным криком я врезался в густые заросли воображаемых врагов. Рубил их налево и направо:

— Вот так! Вот так вам! Будете знать! Ум-рите! Ум-рите!

Острием металла прокладывал себе путь.

Стебли опрокидывались, срезанные лезвием. Сталь звенела как боевой клинок в ожесточенном сражении. Наконец, я выбирался на светлую выжженную солнцем поляну и падал в изнеможении. Ощущение победы объединяло меня с голубым чистым небом, уходящим ввысь. Наполняло ощущением бескрайности и свободы.

Ручей вился, словно тело ползущей кобры. То ощеривая спину перекатами, то растекаясь гладким капюшоном плеса в глубокой излучине. Образуя небольшую отмель. Ширина промытого водой русла в некоторых местах достигала десятка метров, из них ручей занимал не более четырех. Уровень и объем воды возрастал только во время редких ливневых дождей и весенних паводков. В основное время глубина едва доходила до пояса.

Я сразу полюбил этот дикий кусочек водной глади. Удивительно прозрачной. Ее неизменный леденящий холод сводил мышцы. Казался волшебным посреди сорокаградусной жары. Едва окунувшись, я пробкой выскакивал на берег, чувствуя обожжёность всего тела. Лежа наполовину в воде, медленно перекатывался по мелководью. Студёные камни и палящие лучи сменяли друг друга, поочередно проникая в грудь и спину. Мышцы закалялись по аналогии с металлом.

Песчаная коса шириной до шести метров стала моим вторым домом. Я построил здесь шалаш из принесенных половодьем высушенных солнцем стволов деревьев. Накрыл верх толем, сбил гвоздями. Благо строительных материалов было достаточно. Вместо двери приспособил принесенное со склада окно.

Единственное, о чем я жалел — это отсутствие в ручье настоящей крупной рыбы. Говорили, что она не рискует подниматься так высоко и обитает ближе к устью, километров сорок вниз по течению. Хотя кое-что водилось и здесь.

Стайки гольянов размером меньше мизинца кружили в поисках пропитания. Устремлялись к моим рукам, опущенным в воду. Тыкались головами, щекотали. Прыскали в стороны от любого резкого движения.

Небольшие миноги, длиной с ладонь, поначалу приводили меня в ужас. Округлое тело покрыто слизью, отростки вокруг рта. Казались пятнистыми жирными пиявками только и мечтающими присосаться к моей ноге, чтобы насытить свое мерзкое чрево.

Я поделился опасениями с отцом, и он долго смеялся.

После этого я уже бесстрашно наблюдал суетливый образ жизни обитателей ручья. Маленьких жучков-плавунцов, скользящих по поверхности комаров. Едва заметных полупрозрачных мальков. Мог часами лежать на берегу, смотреть сквозь прозрачную воду как миноги снуют по разноцветной гальке. Раскрывая рот, распускают белые щупальца усов. Обследуют ими каждую ложбинку. Всасывают воду, вздымая со дна пучки серой мути. Иногда подставлял им свой палец как приманку, опущенную в воду. Чувствовал щекотание присосок, видел недоуменные выпученные глаза.

Я делал отводы в песке, строил запруды. Мастерил маленькие корабли из пенопласта. Протыкал днище веточкой с насаженным листком в виде паруса, пускал по течению. За пассажиров сажал огромных, величиной с палец, зеленых кузнечиков, которые обитали повсюду. Их яйцеклад выглядел как настоящая сабля, придавая насекомому воинственный вид завоевателя. Но стоило кораблю удариться о берег — кузнечик, как последний трус, без сожаления покидал судно. С громким стрекотом взмывал вверх, присоединялся к своим собратьям.

Недалеко от шалаша был съезд в воду, где заправлялись машины с буровой. При подъезде протекторы колес вырывали дёрн, спуск к воде становился скользким из-за обнажившийся глины. Мне нравилось наблюдать, как автомобили скатывались задом на глубину и, опустив толстый шланг, натужно заполняли свои бочки. А затем выезжал с пробуксовкой, ещё больше углубляя русло ручья. Водовозок было много. В течение дня они возвращались по три-четыре раза. Я приветствовал водителей взмахами руки. Вскоре, стал узнавать их и не стеснялся расспрашивать о работе. Мужчины делились знаниями, общались на равных.

Больше всех мне нравился дядя Семен. Невысокого роста с чапаевскими усами и пухлыми руками, в которых руль грузовика казался игрушкой. Через пару дней я уже сидел у него в кабине. Грузовик поднимался к буровой. Ехали медленно, огибая крутые склоны, поднимались на самый верх сопки. В первый раз было страшно. Казалось, если двигатель заглохнет, машина обязательно свалится в ущелье. Потом привык.

Вскоре Семен доверил мне самостоятельно вести машину. На второй скорости по прямому участку дороги. Газ-66 — настоящий военный вездеход. На кабине — прожектора. В дверях — крепление для автомата. Сидя на высоком сиденье, при отсутствии капота снаружи, я чувствовал, что нависаю над дорогой. Позади ревел двигатель. Вместе с ним я тужится, дрожал и вибрировал как единый механизм.

Впервые самостоятельно приехав на буровую, я заслужил бурные овации рабочих. Как победитель. Так оно и было. Отсюда с самой вершины сопки был хорошо виден наш поселок, склады, монгольские юрты и даже мой крохотный шалаш на косе.