Делион. По следам древней печати - Владимир Михайлович Сушков

алкогольные, так и лекарственные, дешевые меха и другие товары лежали под крытыми кожаным тентом прилавками.

— Эй, брат Жирак, хочешь угощу тебя рыбкой! — крикнул один из торгашей травнику, размахивая своей правой ладонью. — Всего ж за пол рубленного дуката!

Травник обернулся к неудачливому смерду и сплюнул тому практически под ноги.

— Йожка, в тот раз, от твоей рыбы мне пришлось ночевать в сортире.

— Так это ж, негодяй Леван, клянусь двенадцатью, наверняка, чем-то приправил ее, — торгаш развел руками, делая вид, что он тут не причем, сбрасывая всю вину на конкурента.

Он что-то еще пробасил вслед уезжающей телеге, которая наконец-то катила по нормальной утрамбованной дороге. По левую часть тракта стояла небольшое прямоугольное здание, из которого несло хмелем и солодом.

— Ух, пивоварня Коско, — облизался Жирак. — Зараза, вкусное пиво у него.

Пастух подметил, что большая часть домов громоздится именно с левой от тракта стороны, что было неудивительно. Обширная доля поселения располагалась к реке, которая протекала через эти земли, а сам холм, на котором стоял Рэвенфилд, омывался водами этой полноводной реки.

Вблизи замок выглядел еще более внушительно. Речноземные инженеры вырыли вокруг замка глубокий и широкий ров, пустив в него речные воды, которые наполнили ров практически до краев. Но вода здесь была застоявшаяся и дурно пахло, судя по всему местные использовали ров в качестве сброса помоев и мусора. Зеленая и мутная вода была покрыта тиной, корягами и всяким мусором, а через этот ров был перекинут широкий мост на двух громадных скованных цепях, которые продевались в рычажный механизм ворот.

Колеса телеги преодолели небольшое препятствие в виде деревянного бордюра, судя по утрамбованной земле мост не поднимали уже давно. Лошадь с характерным звуком начала цокать своими подковами по толстому и монументальному подъемному мосту, где спокойно могли разъехаться две телеги.

Стены были воздвигнуты на небольшом пригорке, который по мере движения на север поднимался, вместе с каменным строением и казалось, что они нависали над всяких, входящим внутрь города. Бойницы, в виде каменных вытянутых башен располагались через каждые тридцать шагов, в них было видны каменные окна по всему периметру, где можно было спокойно вести прицельный огонь по неприятелю. Воротный проем был очень широкими, а врата, если они закрывались, то только с помощью цепного механизма, опускающего попеременно три железные решетки. По обе стороны от ворот, со стены спускались два гигантских полотна, судя по всему вытканных либо из шерсти, либо из какого-нибудь другого материала. Они быль столь массивные, что ветер даже не смел трепать их края, они напоминали каждому въезжающему в город, кому он принадлежит. По правую сторону висел знаменитый имперский герб, символ вечного Величия Империи и тотемное животное практически всех правящих в ней императоров — величественный грифон, стоящий на двух задних лапах, прикрытый знаменитым саваном Фонарщика. Передние лапы были направлены в стороны запада, в левой лапе тотемное животное держала символ Империи — конусообразную, двенадцатиконечную корону, а в правой же у грифона лежало копье. Само существо было серого цвета, с синими крыльями и красными лапами на фоне ярко-желтого, или золотистого полотна.

Флавиан удивился силам тех людей, что сшили этот гигантский великолепный герб и сколько сил приложили создатели этого чуда к своему творению. С левой стороны от ворот висело полотно поменьше, но оно от этого не становилось менее величественным и внушающим. На алом-багряном фоне, расправив свои крылья в атакующей позе был показан могучий ворон с раскрытым клювом. Пастух сразу же догадался, что это был личный штандарт герцога Ордерика, который управлял своим герцогством именно из Рэвенфилда, ведь недаром местные называют этот город Вороньим.

Флавиан никогда не видел ничего больше своей собственной деревни, для него отара в сто овец была просто гигантской и такого количества животных он не видел до сего момента. Здесь же, подняв свою голову к верху и раскрыв свой рот, он стал наблюдать просто за невероятным количеством воронов, которые бороздили здешнее небо. Их было так много, что отдельные стаи ворон образовывали гигантские плавучие тени, при этом тысячи особей умудрялись заграждать яркое и ослепляющее солнце, умиротворенно, направляющееся в зенит.

— Здесь всегда тень, — травник посмотрел на удивленного Флавиана, объясняя, что тысячи птиц не дают проникать на здешнюю землю солнечному свету.

Галарий никогда не был в Рэвенфилде, но подобного восторга своему младшего спутника не разделял. Он с великим терпением ожидал прибытия в город, чтобы помочь Флавиану найти своего друга со спрятанной печатью. Пастушок в свою очередь не смог перестать пялиться в небосклон, вороны которого, создавали такой визуальный эффект, что казалось, будто небо начинает двигаться над тобой. Здесь стоял оглушающий вой карканья, Флавиану казалось невероятным, что люди могут жить в таком шуме. Однако, многие жители Рэвенфилда отвечали на это, что привыкли жить при ласковом карканье ворон.

Прямо перед воротами висело то, что некогда было быстрым перекусом для окрестных воронов. На высокой деревянной виселице в петле болтался человек, то что от него осталось, не могло рассказать о нем ничего. Флавиан отвернулся от этого зрелища, стараясь не раскрывать перед стражем своего страха.

— Тутма висит повешенный начальник стражи, — начал объяснять Жирак. — Его повесили за то, что дочь герцога была украдена.

Флавиан все же решил повернуться и еще раз посмотреть на остатки стражника. От него практически не осталось совсем ничего, кроме костей.

— Бедняга, вороны его склевали за считанные минуты.

Как только путники перебрались через подъемный мост, Флавиан отметил, насколько же белой была эта стена, которая вдали казалось темной, или уже совсем почерневшей. Вороны загадили крепостное сооружение за много тысяч лет, впрочем, как и сам мост, который был в ошметках птичьего помета. Тысячи, десятки тысяч этих птиц сидели на стенах Рэвенфилда и Флавиану чудилось, что они наблюдают за ними и за всяк входящим в город. Неудивительно, что речноземцы придумали такой примитивный, но довольно красочный миф. Действительно, теперь Флавиану казалось, что вороны походили на толпу любознательных людей, скорее даже не на толпу, а на целый народ, кочующий в поисках собственного жилища, который нашел свой приют где-то на окраине более развитой цивилизации. Здесь эти громкие и надоедающие птицы невероятным образом уживались с не менее шумными людьми. Много веков жизни бок о бок сделали из ворона тотемное животное для жители Рэвенфилда, а для воронов люди стали в некотором роде богами, которые их подкармливают. Такой симбиотический синкретизм был полезен и для людей, и для птиц.

— Хвала нимфидам, мы приехали, — обернулся Жирак к своим гостям, и сказал при этом очевидную вещь.