Поколение А - Дуглас Коупленд

Постепенно эти еженедельные свидания превратились для Бренды в главное событие недели. А потом, в один явный погожий денек Бренда выглянула в окно и увидела, что во дворе цветет персиковое дерево – как это было, когда они в первый раз встретились с Барри. Она поняла, что они с ним встречаются для НЧНОС уже год, и что это уже никакой не НЧНОС. Она по-настоящему влюбилась в Барри. Хотя он-то, похоже, ее не любил.

Это было так грустно, так больно. Одиночество – тяжкая штука, а безответная любовь еще более усиливает его тяжесть.

Вскоре Бренда не выдержала и сделала то, чего нельзя было делать: призналась Барри в любви. Она, в общем, догадывалась, что услышит в ответ, и приготовилась к самому худшему. Но ответ Барри был настолько неожиданным, что Бренда буквально лишилась дара речи.

– Если хочешь видеть меня почаще, вступай в мою церковь. Будешь моей прихожанкой. Я проповедую истину.

Бренда сказала, что ей надо в душ. Но на самом деле ей надо было просто побыть одной и спокойно подумать. Закрывшись в ванной, она включила воду в душе, а сама села на краешек ванны и попыталась понять, сможет она или нет стать «прихожанкой» в церкви у проповедника Барри. Все дело в том, что она сама была жрицей. Верховной жрицей в своей собственной церкви. Это и есть ее страшная тайна. Бренда не знала, что делать. На такой случай нет никаких четких правил.

Когда Бренда вышла из ванной, Барри был уже почти полностью одет. Она сказала ему, что – да, она придет к нему в церковь. А он ответил:

– Вот и славно. Значит, увидимся в воскресенье. В одиннадцать утра.

Он объяснил ей, как ехать, и ушел.

И вот настало воскресенье. Бренда приехала к назначенному часу. Здание церкви было вполне симпатичным, хотя и располагалось слишком близко от съезда с автомагистрали. Не самое приятное соседство, но бывает и хуже.

Но Бренду ждал неприятный сюрприз. Оказалось, что Барри не только священнослужитель, но еще и женатый мужчина с двумя детьми. За целый год пылкого НЧНОСа Бренде и в голову не приходило, что у Барри может быть жена. И тем более – дети. Кстати, жена Барри очень тепло встретила Бренду, и вообще была милой, приятной и дружелюбной. После службы все прихожане собрались в зале на первом этаже, чтобы поприветствовать Бренду – нового человека в общине, – в зале с плохим освещением, с доской объявлений, увешанной листовками религиозного содержания, и с жутковатого вида стареньким пианино в углу. Бренда сидела смурная и думала только о том, какой же она была дурой!

На следующей неделе Бренда не поехала встречаться с Барри в отеле в их обычное время. И не пришла к нему в церковь. И еще через неделю, и еще. А на четвертую неделю ей позвонил Барри.

– Откуда у тебя мой номер?

– Бренда, не надо разыгрывать из себя дурочку. Номер телефона узнается элементарно. Куда ты пропала? Приезжай в церковь. И на нашу обычную встречу. Ты даже не представляешь, как много ты для меня значишь. Неужели ты ничего не чувствуешь? Прислушайся, что подсказывает тебе сердце.

И Бренда прислушалась. Посреди недели, в обычный день, они с Барри снова встретились в отеле и предались страстному сексу, а в воскресенье Бренда приехала в церковь, где ей пришлось притворяться, изображая из себя кого-то другого.

А потом, в субботу вечером, Бренда поехала в центр – возвращать в магазин куртку, которая ей все-таки не подошла и сидела не так, как надо. Выходя из магазина, она увидела, как ее возлюбленный проповедник пронесся по улице на своем новеньком GMC – где весь салон пропах духами его жены, – и сбил бордер-колли. Бренда бросилась к сбитой собаке, подхватила ее и прижала к груди. Проповедник вышел из машины.

– Бренда, не убивайся ты так. Это всего лишь собака.

– Что значит «всего лишь собака»?

– Собака – это собака. У нее нет души. Так что не переживай.

– Что значит «не переживай»?! Это живое существо, и ей больно! Она умирает!

Колли умерла на руках у Бренды, а в сердце Бренды умерла любовь к Барри.

Она обернулась к нему. Ее щеки пылали. Она тихо сказала:

– Я ухожу.

– Уходишь – откуда?

– Из твоей церкви. От тебя. Кстати, ты ведь не знаешь, что я верховная жрица.

– Ну, уходишь, и ладно. И будь себе жрицей, раз у тебя с головой не в порядке.

– Да, я ухожу. Кстати, как у верховной жрицы, у меня есть три официальных желания, и я пока ни одно не использовала. Но одно я использую прямо сейчас.

– Ну, давай, – сказал Барри, садясь в машину.

– Вот мое первое желание: отныне и впредь родители больше не будут любить своих детей.

Барри уже отъехал на несколько метров, но окна в машине были открыты, и он услышал, что сказала Бренда.

– Что?! – Барри резко нажал на тормоз.

– Отныне и впредь родители больше не будут любить своих детей.

– Ну, ладно. Как скажешь, – и Барри уехал.

Первое желание Бренды как верховной жрицы исполнилось.

Во всем мире родители перестали любить своих детей. «Если моя любовь умерла, – думала Бренда, – пусть умрет и вся остальная любовь, во всех ее проявлениях».

Итак, родители перестали любить детей, и ничего страшного не случилось – поначалу. На самом деле мир практически не изменился. Просто в конце первого дня у всех людей, у кого были дети, возникли похожие мысли:

…Хочешь поехать на стадион? Я тебя не повезу. Доберешься сам, на автобусе. А мы с папой пойдем поплаваем с маской и трубкой.

…У меня ощущение, что я приходящая няня у чужих детей. Даже нет, не детей, а мелких чудовищ.

…Не буду я им звонить. Они только и делают, что жалуются на своих мужей, и просят у меня денег. Надоело.

…Диплом о высшем образовании?Подумаешь, какое событие! У всех дипломы о высшем образовании.

…Не хочешь есть? Ну, и ладно. Не хочешь, не жри. Делать мне больше нечего, как только следить, поела ты или нет.

На второй день люди уже бросали младенцев на порогах церквей, и заседания всех родительских комитетов на Земле были отменены.

На третий день беременные женщины буквально повалили в бары, где подают алкоголь. Главы правительств по всему миру отменили День матери и День отца и объявили о том, что все граждане, имеющие детей, получат правительственные дотации, каковые следует употребить на путешествия и различного рода увеселения для себя.

Четвертый день стал началом золотого века для гувернанток и нянь. Цены на их услуги взлетели практически до небес. Из серии «сколько скажете, столько заплатим». Все предприятия потогонного производства окончательно забили на законы, запрещающие эксплуатацию детского труда, и общественность даже не возмутилась.

На пятый день бездетные люди во всем мире вышли на демонстрации протеста против родителей, которые прекратили заботиться о детях. «В законе сказано, что родители обязаны заботиться о своих детях!»; «Что, вот так прямо и сказано? Ну, хорошо. В холодильнике – готовые завтраки со сгущенкой. Со вкусом клубники и ванили. Видеоигры – на полке. Пусть обыграются до посинения. А будут жаловаться и ныть, пойдут спать в подвал на матрасе. И большое спасибо, что вас так волнуют мои дела. А теперь, будьте добры, отъебитесь. Я уже опаздываю на йогу».

Разумеется, Барри и его жена тоже перестали любить своих детей, хотя Барри не думал, что такое возможно. Ощущение было странное: вот ты любишь кого-нибудь сильно-сильно, а потом -раз!- и больше не любишь. И тебе уже по хрену эти люди. В следующее воскресенье Барри читал проповедь о том, как важна в человеческой жизни любовь, но в церковь в тот день пришли только те люди, у которых не было детей. А те, у кого были Дети, повыгоняли своих чад во двор, а сами заперлись дома и принялись жарить яичницу со шпинатом. Бездетные прихожане кипели от ярости и не знали, что делать, потому что как только они принимались заботиться о чужих заброшенных детях – причем совершенно бесплатно, – они становились родителями de facto и тут же лишались способности любить своих подопечных.

Так прошла еще неделя, а в пятницу Барри не выдержал и позвонил Бренде.

– Ну, хорошо. Теперь можешь злорадствовать. С полным правом.

– Я не хотела злорадствовать.

– А чего ты хотела?

– Чтобы ты понял, что ты со мной сделал. Умчался на своем джипе в туманную даль, а я осталась сидеть в канаве. В прямом смысле слова.

– Я тебя очень прошу, пожалуйста, отмени свое желание. Хочешь, чтобы я встал на колени?

– Нет, не хочу. Вообще-то я не жестокая… не такая, как ты. Убить живое существо и ничего не почувствовать! Ничего!

– Бренда, пожалуйста, отмени свое желание.

– Я не могу его отменить. Вернее, могу, но только используя еще одно волшебное желание. Вот мое второе желание: отныне и впредь дети больше не будут любить родителей.

– Ну ты и сука.

Вот так и вышло, что люди всех возрастов во всем мире перестали любить родителей. Но масштаб катастрофы был значительно меньше по сравнению с первым желанием, потому что таков естественный ход вещей: дети, как правило, неблагодарны и принимают родительскую любовь и заботу, как нечто само собой разумеющееся. Дети, которые еще не вышли из детского возраста, продолжали капризничать и не слушаться – как всегда. Дети, которые сами давно стали взрослыми и жили отдельно, продолжали откладывать на неопределенное завтра тот пресловутый звонок родителям, на который никак не могли сподобиться и безо всяких волшебных желаний. Миллионы людей поувольнялись с работы, куда устроились лишь для того, чтобы сделать приятное маме с папой. Производители поздравительных открыток полностью разорились. А сколько детей изничтожило своих родителей, чтобы скорей получить наследство! Счет таким случаям шел на миллионы. Суды во всем мире уже не справлялись с количеством дел об убийстве.