Партизанская богородица - Франц Таурин

Брумис смотрел на карту.

На самом ее краю — Охотск, вкрапленный черной точкой на границе между желто-бурым материком и синим океаном. Из этой точки концентрическими кругами, подобно волнам отброшенного в воду камня, разносились по всей планете слова большевистской правды... Они донеслись до Лондона, до Парижа, до Нью-Йорка и Чикаго... Они пронеслись и над Больше-Илимском, только здесь пронеслись безмолвно. Но в Москве их услышат. И будут знать, что в далеком таежном сибирском краю разгорелось пламя партизанской войны. Что пламя это полыхает все сильнее и сильнее, выжигая белогвардейскую нечисть и приближая час окончательной гибели самого опасного и злобного врага Советской Республики кровавого адмирала Колчака и его разноплеменных приспешников и покровителей...

Отдать все силы, чтобы приблизить этот час, что положит конец злой братоубийственной войне, несущей лютые муки трудовому люду, пожирающей тысячи и тысячи жизней и плодящей вдов и сирот; отдать все силы, чтобы приблизить этот час, который откроет дорогу в царство Свободы, Правды и Справедливости, — этой мыслью и во имя этого жил Брумис, как и миллионы подобных ему...

Если бы сказали ему: «Для этого нужна твоя жизнь!» — он с гордостью отдал бы ее.

Но его жизнь могла стать лишь неприметной искоркой в пламени всенародного пожара. Одна и сама по себе она не значила ничего. Силу, значение и смысл обретала она лишь участием в общем всенародном порыве, в общей всенародной борьбе.

В ходе этой борьбы, волею обстоятельств, ему — простому, не очень грамотному рабочему, батрацкому сыну, сироте-свинопасу, — пришлось стать вожаком. Вести за собой людей, отвечать не только за себя, но и за них. Нести этот груз было труднее, чем разом отдать свою жизнь. Но и уклоняться было еще недостойнее, нежели прятаться от пули за чужую спину.

Брумис сел к столу и склонился над бумагами.

Вошло в привычку с вечера записывать все, что должно быть сделано за следующий день.

Сегодня на листе было особенно много записей.

1. Относительно организации оружейной мастерской.

2. О реквизиции медикаментов в сельских кооперативах.

3. Послать уполномоченных для сбора оружия.

4. Послать уполномоченных для переписи скота.

5. Постановить о запрещении выдачи и продажи водки.

6. О помощи рабочим Николаевского завода.

7. Ответ на телеграмму Бугрова.

Последнее было самым важным и наиболее безотлагательным.

Командующий Братско-Окинским фронтом Бугров сообщал: его разведка установила, что на нескольких крупных станциях транссибирской магистрали готовятся восстания рабочих. Бугров обращал внимание Крайсовета на то обстоятельство, что руководящее влияние в руках эсеров и меньшевиков, поскольку большевистские организации разгромлены и уничтожены.

Было ясно, что эсеры и меньшевики попытаются использовать революционные выступления рабочих в своих целях.

Брумис решил послать срочную телеграмму в Главный штаб и командующим фронтами. И начал уже ее составлять, когда его прервали. Сперва перфильевский учитель, а затем шумная делегация потерпевших от Глашкиной ветрености жен.

Брумис перечел написанное:

«Чрезвычайная, военная, вне очереди.

Главному штабу, всем командующим фронтами и отрядами.

Ввиду развертывающихся событий народных восстаний вдоль железнодорожной магистрали Сибирского пути с падением важных узловых пунктов выплывают социалистические коалиции эсеров и меньшевиков. Берите инициативу движения в свои руки, подчиняя их признанию существующего краевого Совета, ибо этим самым будут достигаться все наши цели и задачи, за которые подняты в полуторагодовой борьбе наши знамена...»

И, медленно произнося вполголоса каждую фразу, дописал:

«Не дайте коалициям воспользоваться моментом и выхватить из наших завоеваний себе козырь и опору, которая в дальнейшем может плохо отразиться на всем движении. Народ за нами и под нашими знаменами. Крепче, властно и шире развертывайте знамя власти Советов.

Поставил твердую четкую, без всяких закорючек, подпись и хотел кликнуть Митрофана Рудых, чтобы вписал номер и отослал тут же на телеграф.

Но Митрофан сам вбежал, размахивая бланком телеграммы.

— Вот полюбуйтесь, что творят товарищи партизаны!

Телеграмма была из Крутогорья.

«Отряд командованием Чебакова производит незаконные реквизиции аресты тчк Двое арестованных ресстреляны без суда тчк Просим вмешательства защиты Костоедов».

— Кто такой Костоедов? — спросил Брумис.

— Вполне достойный человек. Лично знаком.

И тут только Брумис обратил внимание, что телеграмма адресована: «Крайсовет Рудых».

— Потому и обращается лично к вам?

Прочитав в телеграмме фамилию Чебакова, Брумис сразу вспомнил, как нелестно отзывался об этом командире и его отряде Сергей Набатов. Но то, что «вполне достойный» Костоедов обращался за помощью к Рудых, настораживало.

— Так почему же лично к вам?

— К кому же еще? — резко возразил Рудых. — Мужик обращается к мужику.

У Брумиса на щеках заиграли желваки.

— А я что, барин?

Митрофан спохватился.

— Вы не так меня поняли. Я же пояснил вам, что этот человек мне знакомый.

— Уверен, — медленно и веско произнес Брумис, — что в данном случае Чебаков расстрелял того, кто заслуживает расстрела. — Помолчал и добавил: — И все же ваш знакомый прав. Без следствия и суда расстреливать нельзя. Я пошлю телеграмму главнокомандующему.

Трофим Бороздин вытянулся по форме и доложил:

— Приговор приведен в исполнение!

— Где расстреляли? — спросил Вепрев.

— На реке. Земля теперь стылая. Спустили в прорубь.

— Абсолютно правильно! — Преображенский мотнул клювастой головой. — Поднявший руку на народ недостоин честного предания земле.

Трофим Бороздин покосился на главнокомандующего и только крякнул. Вепрев усмехнулся. Не будь он здесь, Преображенскому довелось бы сглотнуть крепкое словцо от Трофима.

— Как держался? — спросил Вепрев.

— Матерый волчина. Только глазами зыркал.

— Просьбы были?

— Спросил я его, как положено. Покривился и говорит: «Все равно не выполнишь». Говорю: «Отчего же? В последний раз можно уважить». — «Мое, говорит, последнее желание, поглядеть, как тебя на осине вздернут...» Еще у самой проруби грозился: «от своей петли не уйдешь!» Со зла три пули в его всадил.

— Своею собственной рукой! — продекламировал Преображенский.

Трофим Бороздин снова насупился, а вошедший вместе с ним в штабную избу и скромно стоявший у двери Аниська Травкин заметил:

— Петруха Перфильев вовек тебе, Трофим, не простит.

И, отвечая на взгляд Вепрева, пояснил:

— Зарок давал: самолично сверну шею Рубцову. А тут, выходит, упустил...

— Он теперь в Крайсовете заседает, — усмехнулся Преображенский, — некогда ему заниматься отвертыванием голов.

— Разрешите идти? — обратился Бороздин к Вепреву.

Вепрев кивнул, но тут же жестом удержал его.

— Проверь сам, как разместили бойцов. И распорядись, чтобы обед сготовили настоящий.

Бороздин мотнул головой.

— Понятно! — и вышел вместе с Аниськой.

Вепрев подошел к окну.

Дом-пятистенник, в котором разместился штаб, стоял высоко на склоне горы, и далеко в обе стороны видны были улицы большого села, протянувшегося вдоль реки. На улицах почти безлюдно. Бойцы отогревались в теплых избах, а местные жители еще не осмелели после недавно закончившегося боя. Только с полдюжины мальчишек перебегали по посеревшему снегу, смятому, перемешанному и утоптанному ногами людей, копытами лошадей, ободами колес и полозьями саней.

За широкой полосой застывшей реки горой вздымался берег, густо поросший лесом. Над высоким берегом висело медное зимнее солнце.

Ровный блестящий снег слепил глаза. Через реку, наискось, узкая полоска наезженной дороги. Возле дороги темное пятно проруби.

«Туда, наверно, Рубцова...» — подумал Вепрев.

Обернулся и сказал Преображенскому:

— Сообщите Крайсовету о взятии в плен и расстреле Рубцова.

— Ожидаю уточнения данных относительно взятых трофеев, — ответил Преображенский. — Не выявлено точное количество взятых патронов. Поэтому задержал передачу оперсводки.

— Телеграфируйте немедленно! Рубцов стоит сотни патронов!

— Слушаюсь! От них тоже телеграмма поступила.

— Когда? — удивился Вепрев.

Преображенский ответил подчеркнуто значительно:

— Не стал передавать, пока решали с Рубцовым.

— Читайте!

— Чрезвычайная. Главкому Вепреву. — Преображенский читал нарочито бесстрастным, деревянным голосом. — Поступившим Крутогорья сведениям комотряда Чебаков производит расстрелы граждан без следствия суда. Точка. Категорически предлагаю пресечь нарушения революционной законности. Предкрайсовета Брумис.