Партизанская богородица - Франц Таурин

У Палашки руки и ноги стали, как не свои. Выронила платок с семечками.

«Дарья, змея, выдала!.. Замечают теперь... На погибель послал в этот дом Санька!..»

Урядник щурил круглые глаза, как кот на пойманную мышь.

— Кого это ты выглядывала, красавица?

Палашка вырвала руку, постаралась возмутиться.

— Никого не выглядывала! По берегу пройти нельзя!

— Однако, я тебя, девка, первый раз вижу? Откуда заявилась?

— Из Николаевского заводу. Вот откуда!

Лучше бы Палашке этого не говорить...

Урядник перестал ухмыляться. Рванул за руку.

— Айда в контрразведку! Там разберемся, какого ты заводу.

Палашка решилась на последнее средство.

— Чего привязался! — огрызнулась она. — Знала бы, вовек не пошла! Сказывали девчата: здесь солдатики молодые, веселые. Женишка можно присмотреть. Поверила, дура! А тут, как кобели, на людей бросаются!..

Казачина весело заржал.

— Давно бы так! А то — ничего не выглядывала. Стало быть, меня и выглядывала. Я вашего брата насквозь вижу.

Но руку Палашкину не выпускал и еще прибавил шагу.

— Куда ты меня волокешь?

— Знамо куда. На смотрины. Сама сказала, женихами интересуешься.

«Из огня да в полымя!» — подумала Палашка. И стала корить себя. — Поторопилась! Может, обошлось бы и без этого посула. Не нашла другой отговорки!..»

— Чего ты меня силком тащишь? Сама найду, не обробею. Да пусти ты, чего уцепился!

Урядник больно, как клешами, сдавил Палашкины плечи. Заглянул ей в глаза. По красивому сытому его лицу пробежала снисходительная усмешка.

— Дуры вы, бабы! Не понимаете хорошего обращения. Запросто могу свести в контрразведку. Там тебе целый взвод женихов приспособят. Ей богу, дуры! Нет чтобы по-хорошему!

После такого разъяснения Палашка больше не вырывалась.

Сперва ей показалось, что урядник ведет ее в тот же конец, где на тракту изба Афанасия Иваныча, и снова шевельнулось подозрение на Дарью. Но вместо того чтобы свернуть на трактовую улицу, урядник повел ее проулком, уходящим в гору. Остановился в конце проулка, перед когда-то крашенными, теперь облезлыми воротами. Открыл калитку, втолкнул Палашку во двор. На дверях избы висел замок.

— Хозяйки дома нет, — сказал урядник. — Вот и хорошо. Скулить некому.

Взял Палашку за руку и подвел к сарайке в дальнем углу двора.

Пинком ноги открыл низенькую дверь.

— Заходи!

Видно, страшное было у Палашки лицо, потому что решил подбодрить ее. Сказал грубовато, но незлобиво:

— Чего обмерла? Чай, не убивать тебя стану!

В сарайке пахло конским потом и еще чем-то пряным и душным.

— Садись! — сказал урядник, указывая на охапку соломы, накрытую попоной.

Сам пошарил в головах, достал из-под соломы четвертную бутыль, заткнутую тряпкой, и большую жестяную кружку.

Наполнил кружку. Палашку передернуло от тошноватого запаха самогонки.

— Выпей для знакомства! — он протянул Палашке налитую вровень с краями кружку.

— Первую хозяину, — возразила Палашка.

Шевельнулась надежда: захмелеет, ослабнет... может, и удастся спастись...

— Опасаешься? Зря! Первачок что надо!

И единым духом осушил кружку. Крякнул. Налил снова. Протянул Палашке.

— Пей!

Палашка, преодолевая тошноту, сделала несколько глотков.

— Нет, так у нас не пьют!

Грубо зажал под мышкой голову Палашки, запрокинул ее и вылил ей в рот самогонку.

— Теперь порядок! — И с пьяным хохотком ущипнул ее.

Палашка оттолкнула его.

— Слушай ты, женишок! — Его грубость и противная, опалившая все нутро самогонка придали ей злости и смелости. — Меня нельзя! Я порченая!

— Сейчас вылечу. Токо дверь припру.

— Добром прошу, отпусти! — закричала Палашка.

— Сейчас... отпущу... — бормотал он, продолжая возиться у двери.

Палашка вытащила спрятанный за голяшкой ичига нож, неслышным кошачьим прыжком подскочила к пригнувшемуся у двери уряднику. Занесла руку с ножом и резким движением, словно срезая серпом тугую прядь спелого жита, полоснула по горлу.

Урядник опрокинулся навзничь, судорожно выгнулся. Захлебнулся коротким всхлипывающим стоном...

Мерзкая тошнота сдавила Палашке грудь. Она свалилась рядом с убитым. Всю ее била противная мелкая дрожь...

Страх придал ей силы подняться. Трясущимися руками разгребла солому. Оттащила в угол вялое тяжелое тело. Туда же положила бутыль и кружку. Завалила соломой, сверху постлала попону.

Опасливо выглянула во двор. Замок висел на дверях избы. Осмотрелась, нет ли на ней крови, и бегом кинулась к воротам...

Тетка Дарья открыла ей калитку и ахнула.

— На тебе лица нет! Что стряслось-то?

— Плохо мне, тетя Даша...

— От тебя винищем несет! — Дарья брезгливо поджала тонкие губы. — С какой бы радости?

— Потом... потом, тетя Даша... Укрой меня, спрячь... Куда ни на есть спрячь... Искать меня будут!..

Дарья испуганно огляделась. Не слышит ли кто? Поспешно захлопнула калитку.

Палашка забралась на печку и долго плакала, всхлипывая, не слыша уговоров и причитаний обеспокоенной Дарьи...

Очнулась ночью. Кто-то настойчиво тормошил ее. Никак не могла понять, где она и как тут оказался Санька...

А когда поняла, вспомнила все... Обхватила Санькину шею руками, судорожно прижалась к нему и заплакала навзрыд.

Санька встревожился. Никогда еще такой не видел ее.

— Кто тебя?.. Что с тобой?..

Никак не могла совладеть с собой. Наконец вымолвила:

— Думаешь, легко человека убить...

Корнюха снова переносил ее в лодку.

Учуял самогонный дух, сказал с горькой усмешкой:

— Помирились, стало быть...

— Глупый ты... — сказала Палашка и потом за всю дорогу не произнесла ни одного слова.

Бугров велел разбудить себя, как только вернутся разведчики.

Вошел и с порога сказал:

— Жива!

Палашка встала ему навстречу. Он обнял ее, поцеловал в висок.

— Изболелся я. Не бабье это дело. Ну, давай, рассказывай.

Выслушал, не перебивая. Переспросил только, сама ли, своими глазами видела Белоголового? Выкурил две самокрутки и сказал:

— Спасибо, Пелагея! Теперь мы им кровь пустим!

Когда в отряде узнали, что Палашка Набатова зарезала казачьего урядника, Азат Григорян высказался так:

— Наша богородица — женщина серьезная. Родить не успела, убить — пожалуйста!

Катя тебя выходит...

Ночью бугровский отряд переправился на левый берег реки и к рассвету занял исходные позиции. Густой туман позволил партизанам подойти вплотную к околице села.

Взводу Перевалова была поставлена особая задача: пользуясь туманом, пробраться к центру села, снять охрану у школы, превращенной белыми в казарму, поджечь ее и забросать гранатами. После чего укрыться в каком-либо дворе и, дождавшись подхода остальных взводов, включиться в общее наступление.

— Впрочем, действуй по обстановке, — сказал Саньке Бугров и предупредил: — Только к берегу не суйтесь! По пристани будем бить из пушки.

Командиру орудия Азату Григоряну Бугров приказал выкатить пушку на соседний бугор, укрыть там между кустов и быть наготове.

— Как Перевалов голос подаст, так и понужай, раз за разом! Разветрит туман к тому времени — выцеливай баржу, что стоит у причала, а не разветрит — бей вот так, левее той березы, чтобы своих не накрыть.

Палашка вознамерилась пойти со взводом.

Бугров прикрикнул на нее.

— Тебя там не хватало! Знай свои бинты да вату!

— Некрепкое ваше слово, Николай Михалыч, — упрекнула обиженная Палашка.

Бугров насупился, но разрешил ей пойти в составе взвода перфильевцев. Только сказал Голованову:

— Приглядывай за ей, Иван Федосеич! Сунется, куда не надо. Как убили брата, вовсе в отчаянность пришла.

Иван Федосеич только рукой махнул.

— Спортили баб. Опосля войны вовсе с ими сладу не будет...

Палашка хотела сказать ему на это, что уж, конечно, старых порядков, таких, чтобы помыкать бабами, после войны не будет, — но промолчала. Не время было споры разводить. Да и не до того ей было.

Теперь, когда Санька пошел на опасное дело, недавняя обида быстро истаяла, как выброшенная половодьем на берег льдина под жаркими лучами солнца. И всегдашняя тревога за него, неуемного, верченого, отчаянного, с прежней силой охватила ее...

Приглушенные расстоянием, донеслись трескучие разрывы гранат, вслед за тем глухие удары винтовочных выстрелов.

Бугров, стоявший на пригорке, неподалеку от застывшего с горящим фитилем в руке Азата Григоряна, увидел, как над серой пеленой тумана, застилавшей село, пробив ее, взметнулся клуб темного дыма.

— Давай! — крикнул Бугров и махнул рукой Азату Григоряну.

Пушка рванула так громко, что Катя выронила из рук свою сумку с нашитым поверх красным крестом.