Скалы серые, серые - Виктор Делль

Предел… Слово какое. Как выстрел. Как невидимый рубеж, за которым ничего нет: ни деревьев, ни снега, ни этой белесой мглы вокруг.

Кононов попытался приподнять голову, но сил не было. Он увидел лишь пологий откос холма, свой собственный след в снегу, ближние стволы, уступ скалы. «Хочешь уцелеть, — вспомнились слова старшины Звягина, — учись двадцать пять часов в сутки. Вас готовят не к теще на блины». Отготовился, подумал Кононов, отвоевался. Только бы сознание не потерять, сделать то, что единственно возможно в его положении: выдернуть чеку из гранаты, отсчитать положенные секунды. Ни о чем другом не думать. Сосредоточиться на счете.

С большим трудом он распахнул куртку, просунул к боковому карману руку, нащупал обмороженными пальцами «лимонку», кольцо от взрывателя Замер. Снова вспомнился Звягин, его слова. «В вашей будущей работе, — говорил старшина, — не должно быть встреч с неприятелем». Он так и говорил по-довоенному «с неприятелем», несмотря на то что уже вторую зиму шла война с фашистами. «Вы разведчики-одиночки, — учил старшина, — главное для вас — не обнаружить себя».

Кононов не выполнил главной заповеди. Не по своей воле, так уж сложились обстоятельства, но от этого не легче. Его обнаружили. Была долгая, как полярная ночь, погоня. Его преследовали. «Если тебя все-таки засекли, — говорил Звягин, — сделай невозможное — оторвись». И еще были заповеди: не удалось оторваться от преследователей, передай данные по рации, рацию и шифр уничтожь, как можно дороже отдай свою жизнь.

Ну что ж, все верно, думал Кононов трогая пальцами кольцо взрывателя. Данные он передал. Осталось вытянуть это кольцо.

Он попытался лечь удобнее, повернулся и снова, в который раз, потерял сознание…

Из представления к награждению

старшины первой статьи

В.Н. Кононова

«…В сложных условиях Крайнего Севера проник в глубину вражеской обороны, добыл сведения, позволившие десанту в решительный час наступления уничтожить ряд особо важных объектов, в том числе…

Старшина первой статьи В. Н. Канонов представляется к награждению посмертно».

Из биографии курсанта

В. Н. Кононова

«…Я, Кононов Владимир Николаевич, русский, 1925 года рождения, до призыва в армию жил и учился в поселке Озерное Тверской области. В 1939 году принят в ряды Ленинского комсомола. В 1940 году избран в состав комсомольского бюро общешкольной комсомольской организации».

…В детстве Володе здорово повезло, так он считал. Повезло на хорошего человека.

Отца он не помнил. Рано умер отец. Жили они вдвоем с матерью в собственном доме на окраине поселка. Володя рос хилым, постоянно болел. Сверстники с друзьями, товарищами, а он чуть что и температурит. И на улицу ни-ни, и все-то один на один. В футбол ни разу не сыграл. Учился еле-еле.

Вот тогда-то ему повезло. Десятый год как раз пошел. Лето было. У соседки, чахоточной вдовы Анастасии Егоровны Кузовлевой поселился в тот год необычный человек — Иван Захарович Семушкин. Необычный хотя бы потому, что очень много о нем говорилось в поселке. Докатывалось откуда-то — мальчишкой еще Семушкин за границу попал, жил там много лет. В Москве якобы работал, а вот поди ж ты, к ним в глухомань приехал. Грамотный, а устроился в артель рядовым сапожником. Неспроста. Либо тайный человек, либо еще что.

Откуда поселковым было знать, что после многолетней работы в разведке человек этот дошел до крайней степени нервного истощения, вернувшись, лечился долго и уж после больницы, санатория, по настоянию врачей, вспомнив свою старую специальность, решил вновь заняться сапожным ремеслом, выбрав для жительства место поспокойнее, поглуше. Не дано было знать всего этого поселковым, вот и пошли разговоры, суды да пересуды.

Впервые о нем заговорили артельные. Край испокон веков сапожным считался. Сапоги здесь во все времена шили добрые. Перекупщики сбывали продукцию в Москве, Петрограде, Нижнем Новгороде… Слава сапожных дел мастеров далеко шла. После семнадцатого года дело хиреть стало. Молодежь, та на стройки двинулась, в большие города на учебу. Старики держались, промысел не бросали. Начальство к ним из района, из области наезжало, так что заказы были. Эти солидные заказчики помогли артель создать.

К появлению в артели нового человека отнеслись сдержанно. Пришел человек, и ладно. Над молодым, может быть, и пошутили бы, а этот в годах был. Дали первую работу — хромовые сапоги шить. Присматривались, как сидит новый человек, как инструментом пользуется. Ничего особенного не заметили. Заговорили о нем после того, как сапоги были готовы. Первым свое слово сказал Александр Николаевич Краснов. Александр Николаевич старый мастер. Не начальник он в артели, но его оценка — закон. Их род Красновых дал лучших мастеров. Так вот, Александр Николаевич сам подошел к новому человеку после того, как посмотрел и пощупал работу мастера, что было необычно.

— Зовут вас как, простите? — спросил.

— Иван Захарович.

— Вот что я вам, Иван Захарович, скажу.

Александр Николаевич обернулся так, чтобы вся артель слышала.

— Руки ваши с душою заодно. Отсюда и красота получается.

Старик сел на свое место, мастера заговорили в том смысле, что такое дело обмыть надо, а поскольку человек еще не наработал, можно складчину устроить. Складчину, однако, Семушкин не разрешил, объявив, что деньги у него имеются. И тут он второй раз всех удивил, водку в стакан наливал, чокался, но не пил. Пригубит и поставит. Одно это было необычно. Позже приметили люди, мастер на Злыдень-озеро зачастил. Дал повод говорить о себе. Поползли по поселку слухи.

Злыдень-озеро испокон веков считалось местом глухим и гиблым. Не зря так считали люди. Озеро не враз водной гладью разливалось, обманчивы были берега: манили зеленью, а попробуй ступи. Не раз у озера и люди пропадали, и скотина. Потому что, если кто попадал в трясину, назад не возвращался. Лишь в одном месте у воды белела песчаная полоса. Над этой полосой высился крутой склон холма. Но чтобы добраться от основания холма до песчаного берега, большое искусство требовалось. Склон холма скатывался в трясину. Трясина тянулась до зарослей чахлого осинника, с которого, собственно, и начинался песчаный берег. «Человек, ежели он нормальный, разве может на Злыдень-озеро ходить?» — резонно спрашивали люди. Сами же и отвечали, что нет, не может, а ежели ходит, то не чисто все это и не обротень ли новый поселенец.

Во все времена в этом болотно-озерном краю, где по весне или в период затяжных летних дождей ни конному не проехать, ни пешему не пройти, людям жилось трудно. Тяжко давался хлеб, достаток. Разные суеверия, наоборот, приживались легко. Их здесь родилось множество. Верили в чертей, в леших. Точно знали, кто чист, кто нечист — водит дружбу с дьяволом. За годы Советской власти жизнь в поселке стала значительно легче. Советы дали людям твердые заработки, изничтожив перекупщиков, но нет-нет да и вспомнят старое, не удержатся, расскажут такое… Да еще на свидетелей сошлются, на тех якобы людей, которые не дадут соврать.

Не к ночи будь помянута, расскажут, жила в нашем поселке Настастья-странница. Странницей ее прозвали давно, когда ходила она на богомолье к святым местам. Так вот, даже такая богомолка и та душу свою дьяволу продала. Не буду врать, не знаю, как там у нее получилось, только перестала она ходить по святым местам. В то же лето предупреждение ей от господа вышло — молния в саду у ней яблоню разворотила. На второй год молния опять в ее сад попала. Сарай сгорел. Да как! Вспыхнул снопом соломенным. Сгорел сарай, а на его месте камень черный объявился. Не простой камень. По ночам от него свист исходил. Ей-богу! И растительность стала изводиться на ее дворе. Деревья, трава, кустарник какой — все повысыхало. Дом ее на бугре как раз стоял, веришь-нет, облысела земля. А скотина какая, та, наоборот, в рост пошла. Тут все поняли — сроднилась Настасья с чертом. Сторониться ее начали. Она в отместку залютовала. Высохла к тому времени, ну чистая деревяшка суковатая, солнцем выжженная. А как обернется вороной — и пошла! Не приведи господи! На дворе ночь черным-черна, а ей самое раздолье. Летает. Ты видал когда, чтобы птица по ночам летала? То-то. Самые что ни на есть черные ночи выбирала. Скотину во дворах стала изводить. Вскоре и сама сгинула. Пошла на Злыдень-озеро, да и не вернулась. Со Злыдень-озера и раньше, было дело, не возвращались. Только после Настасьиной гибели над тем озером в самые-самые ночи, особенно под святые праздники, карканье слышится. Не веришь — сходи. Ты не пойдешь, а постоялец Кузовлевой ходит. Нечисто здесь, то-то!

Такой вот человек, постоялец Кузовлевой, обратил внимание на мальчишку. Долго с матерью Вовкиной разговаривал, убеждал ее в чем-то. Взял в конце концов Вовку под свою опеку.