Уранотипия - Владимир Сергеевич Березин

Потом всё смешалось, и человек в монашеской одежде снова забылся сном.

Поутру он видел, как бурлит Иордан, потому что что-то сместилось от трясения земли и воды потекли чуть иначе.

Монах шёл и шёл, солнце вставало слева и рушилось по правую сторону, и в голове бродило странное воспоминание из чужой жизни о том, что временем можно управлять, если двигаться посолонь или в другую сторону.

Однажды на этом пути он вошёл в лес. На жаре испарялась смола, и он на мгновение почувствовал себя в русской бане.

Что-то упиралось ему в бок, пока он спал, и только утром он посмотрел, что это. С удивлением новоявленный монах обнаружил, что из земли торчит слоновий бивень. Рядом, скрытый толстым слоем упавших иголок, оказался второй. Много лет назад здесь умер или был слон. Монах недолго гадал, откуда он взялся, потому что выдумать ничего не мог. Возможно, этого слона вели на продажу или в дар. А может, у него была какая-то тайна, которой он никогда не узнает.

Наконец он пришёл к Городу, Городу городов, и тут силы оставили его.

Его нашли другие паломники и, ориентируясь на покрой его платья, принесли в монастырь Восточной Веры. Так и было – самозванец был найден в окрестностях монастыря, и, когда его внесли за ограду, для него началась новая жизнь.

Его спросили имя, и он отвечал: Сергий.

Это было правдой.

В монастыре о нём пошла добрая слава. Его любили птицы, время подчинялось ему, также пришелец легко предсказывал, какой ветер будет дуть вечером, а какой – завтра.

Он прожил в монастыре много лет, постепенно сокращая свои путешествия в Город и замыкаясь в своей келье, как в скорлупе яйца.

Когда зрение стало оставлять его, он не испугался. В темноте ему являлись яркие видения – одни из прошлого, а другие из будущего. Он видел странные процессии, шедшие по бывшей столице в знак перемены времени. Он видел странных птиц в далёком небе, а также карты неизвестных городов.

И наконец к нему пришёл образ Небесного Града, о котором он позволил себе сообщить настоятелю. Тот отправил бумагу специальному человеку в Константинополе, а затем она уплыла на корабле в Одессу. И вот его видение превратилось в трёх путешественников, явившихся в его темноту.

Теперь он вспоминал птиц и зверей.

Те, кто пришёл к нему, вероятно, не были людьми. По крайней мере, он не был в этом уверен. Они имели человеческий облик, но были в послании, а не в собственной воле. Теперь ему и вовсе казалось, что он составляет с ними одно существо. Лев, бык, орёл и он – их человек, самый несовершенный из них оттого, что прожил слишком много жизней. Они были перед ним как львёнок, телок и орлёнок, со своими изобретениями и надеждами, метаниями, а также требованием устава и справедливости.

Они были одним существом, предсказанным пророком Иезекиилем, стражами четырёх углов Господнего Трона и четырёх пределов рая.

Тетраморфом называли и четырёх евангелистов, и в образе льва представал Марк, тельцом был Лука, Иоанн – орлом, а Матфей исполнял роль ангела. Но старик понимал, что все они не претендуют на роль херувимов или евангелистов. Иезекииль говорил, что у каждого из этих существ по четыре лица, а ноги их сверкают, как блестящая медь.

Но явившиеся к старику были обычными людьми. Сапоги их не сверкали, а были покрыты пылью. Они обросли бородами, и пыль пряталась и там.

Иоанн считал, что у них должно быть по шести крыл, и ещё они «исполнены очей».

Старик усмехнулся где-то внутри себя: очки и линзы имелись у гостей в избытке, были у них также бинокли и специальные приборы, как у всяких картографов. Усмешка возникла и исчезла где-то там под кожей, потому что лицо монаха отвыкло от любых гримас.

Но главное, что сказал Иоанн, – это те слова, которые должны сказать все части тетраморфа друг другу: «Иди и смотри».

Эти трое должны идти на рассвете прочь из Старого города, подняться на Масличную гору и смотреть.

И он, старик, будет с ними, потому что части тетраморфа нераздельны и не зависят от расстояния.

Он увидит то, что видят они, и тогда жизнь его будет исполнена, а смерти вовсе нет.

Что ему смерть, когда он столько лет пролежал в темноте. Лучше этих молодых людей с их войнами, мундирами, саблями и пистолетами он знает, что никакая смерть не прерывает смысл, если он есть в жизни.

Убивают какого-нибудь мудреца, и вот уже другой продолжает его книгу, мать бледнеет, но младенец её растёт и крепнет, разевает рот мореход, исчезая в бушующем море, но корабль плывёт.

И этим людям, несовершенным и бестолковым, снедаемым страстями и страхом, будет завтра явлен Новый Иерусалим, с лабиринтом его вечных улиц, что ждут тех, кто ходил по городу, что принял его, старика, за своего, и тех, кто сейчас едет по берегу Иордана, по недоразумению называемому Истрой, на телеге, гружённой дровами, к монастырю.

Нет неправильных мест для Откровения. Если нужно было бы, Небесный Град был бы виден с белой крепостной стены, среди русских деревень, но темнота сказала монаху, что ждать видения нужно здесь.

Однажды, когда старик ещё выходил из кельи, он разговорился с одним старым хасидом, что приехал на Святую землю из Малороссии. Там он был богат и, чтобы не потерять богатство, приобрёл множество золотых ложек и покрасил их так, чтобы они выглядели оловянными.

Сперва ему нравилось тут, но скоро хасид обнаружил, что летом слишком жарко, а воды в этом краю мало, несмотря на то что море близко. Арабы любили хасидов ничуть не больше, чем русские жандармы, а их дети швырялись камнями ничуть не хуже, чем украинские. Хасид понял, что он тоскует по снегу, хотя раньше ненавидел холод.

Он решил вернуться, но прежде захотел поговорить с ребе Симхи-Бунемом из Ворки, сыном праведника ребе Менахем-Мендла.

Тот спросил беглеца о причине отъезда, и ему перечислили весь список: грязь и жажду, небо, прокалённое зноем, и ветры, которые несут из пустыни песок, и дожди, которые полны грязью из-за этого песка. Упомянута была и человеческая ненависть, и вонь на узких улицах, и турецкие башибузуки.

И ребе сказал, что хасид перепутал город. Он просто приехал не туда, а вот те, кто верно выбрал путь, живут совершенно в другом Иерусалиме.

Хасид задумался, а задумавшись, остался и был счастлив. Ну, или так, по крайней мере,