Уранотипия - Владимир Сергеевич Березин

что книга Толстого не является национальным сокровищем. Из этого следует, что это сокровище имеет сложную структуру и им нужно уметь пользоваться. Для какого-то читателя это роман не о войне 1812 года, а о месте человека в истории и прихотливости человеческой гордости и предубеждений. Но для миллионов читателей это текст, из которого выводится история русского похода и (опционально) загадочной славянской души, о чём нам так весело рассказал американский режиссёр Вуди Аллен. Это проблема старая, о неё спотыкался не только обидевшийся Норов, но и русские формалисты. И хоть убейся о памятники на Бородинском поле, неодолимая сила этого романа в том, что он замещает историю Отечественной войны – и ничего теперь с этим нельзя поделать.

Норова похоронили в Сергиевой Приморской пустыни в Санкт-Петербурге.

Жена пережила его на два года, а все дети их умерли во младенчестве.

Осип-Юлиан Иванович Сенковский

(9 марта 1800 – 4 марта 1858)

Коль ты к Смирдину войдёшь,

Ничего там не найдёшь,

Ничего ты там не купишь,

Лишь Сенковского толкнёшь

Иль в Булгарина наступишь.

Пушкин в 1836 году

Большая часть современных читателей помнят об Осипе Сенковском, писавшем одно время под псевдонимом Барон Брамбеус, только цитату из гоголевского «Ревизора»:

Хлестаков…У меня лёгкость необыкновенная в мыслях. Всё это, что было под именем Барона Брамбеуса… всё это я написал.

Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус?

Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин даёт за это сорок тысяч[5].

Издатель «Библиотеки для чтения» платил её редактору пятнадцать тысяч рублей в год, да не в этом дело. Популярность Сенковского в первой половине XIX века была ни с чем не сравнима.

Некрасов в отрывке «Карета. Предсмертные записки дурака» (1841) писал: «Есть люди, которые завидуют Наполеону и Суворову, Шекспиру и Брамбеусу, Крёзу и Синебрюхову[6]; есть другие, которые завидуют Палемону и Бавкиде, Петрарку и Лауре, Петру и Ивану, Станиславу и Анне; есть третьи, которые завидуют Манфреду и Фаусту; четвёртые… одним словом, все мы чему-нибудь завидуем»[7].

Осип Сенковский происходил из старинной шляхетской семьи Сарбевских. Получив домашнее образование, он поступил в Виленский университет и ещё студентом отправился в Стамбул для практики в восточных языках. Уже тогда он проявил свой литературный дар – как в переводах (Лукмана и Хафиза), так и в университетском «Товариществе шалунов». Репутация Сенковского как специалиста по Востоку была такова, что виленские учёные собрали денег на его путешествие по Турции, Сирии и Египту (1819–1821). Оттуда он привёз множество диковин (в основном рукописей), но к моменту возвращения решил переехать в столицу империи, так что рукописи попали не в Вильну, а в Петербург. По некоторым данным, он чуть было не перевёз туда же Дендерский зодиак, но обстоятельства и война помешали этому.

В Петербурге служил переводчиком в Иностранной коллегии, а в 1822–1847-м – профессором в Петербургском университете, не переставая заниматься переводами.

В знаменитый тыняновский роман «Смерть Вазир-Мухтара» Сенковский попадает с чуть изменённой фамилией – Сеньковский:

Высокий молодой человек был известный профессор и журналист Сеньковский. Он обычно водил на лекции пса. Это было его вызовом и презрительным вольнодумством, похожим на старческое чудачество. Тайный советник был молодой духом немец, молодой профессор был старый, как Польша, поляк. Поэтому молодой девяностолетний немец начал до Грибоедова доказывать древнему безбородому поляку, что пёс будет мешать на экзамене.

– Он воспитанный и этого никогда себе не позволит, – сухо ответил Аделунгу Сеньковский.

С учёной старомодной грацией академик привёл пример того, как растерзали псы подглядывавшего за Дианой Актеона.

– Зато Пирра выкормила сука, – сказал профессор сурово, держа за цепь пса, – а купающейся Дианы мы на экзаменах, увы, не увидим.

Академик не сдавался и нашёл какую-то связь между храмом Дианы Эфесской и школой восточной мудрости.

Но профессор возразил, что школа из всех семи чудес света, скорее, напоминает висячие сады Семирамиды по шаткости своего положения.

Академик вздумал обидеться и буркнул что-то официальное про Северную Семирамиду, поощрявшую, однако же, в свое царствование науки. Положение школы, управляемой им, весьма надёжно, особенно имея в виду политические интересы.

Тут профессор, вместо того чтобы тоже принять официальный вид, прекратить спор и сдать пса сторожу, поднял оскорбительный крик о Семирамиде и упомянул что-то о её конях[8].

Тынянов описывает Сеньковского как странную птицу, похожую на сварливого попугая:

Разоблачённый из мантии, он был неправдоподобен. Светло-бронзовый фрак с обгрызенными фалдочками, шалевый жилет и полосатый галстучек выдавали путешественника-иностранца. Гриделеневые брючки были меланхоличны, а палевые штиблеты звучали резко, как журнальная полемика. Так он нарядился на официальный экзамен[9].

Почему важен этот эпизод? Потому что Тынянов даёт слово Грибоедову, который думает о своей смене:

Вот он, ветреная голова. Вот он, новое светило, профессор, писатель, путешественник. Новый остроумец, который грядёт заменить старых комиков двадцатых годов, сданных сразу в архив, глубокий учёный, склонный к скандалам со псом.

Грибоедов с какой-то боязнью сжал его руку.

Рука была холодная, это было новое, незнакомое поколение[10].

Удивительным образом Сенковский занимался всем: от литературы Востока до скандинавских саг, от этнографии до истории музыки. Заходил он и на территорию точных наук: от математики и физики до химии и медицины. Можно сказать, что он был поверхностен (так всегда бывает с расширением научных интересов до горизонта и далее), но при этом получил целый ворох степеней и званий. И одними интригами такого не добиться. Да, по рекомендации Булгарина он стал членом Петербургского вольного общества любителей словесности. Но он был ещё членом Азиатского общества в Лондоне, Копенгагенского научного общества, членом Варшавского общества любителей наук, Учёного общества в Кракове и, наконец, членом-корреспондентом Российской Императорской академии наук, став основоположником российской ориенталистики.

Последний раз Сенковский-Сеньковский появляется на страницах тыняновского романа в наглухо запертой комнате без окон, где воздух плотен, как кисель. Перед Сеньковским лежит на красной подушечке, как мертвец в гробу, алмаз, который персы прислали взамен убитого Грибоедова. Сеньковский с лупой изучает надписи на алмазе и бормочет:

«Пишите. Каджар… Фетх-Али… Шах султан… Тысяча двести сорок два… Написали? В скобках: тысяча восемьсот двадцать четыре. Это награвировали всего пять лет назад. Надпись груба… да, она груба… Видите, как глубоко… Пишите: Бурхан… Низам… Шах Второй…