Поднимите мне веки - Елманов Валерий Иванович

– А кто это – Фетиньюшка?

– Братанична его, – ответил Федор и пояснил: – Дочка окольничего Ивана Федоровича, кой в сече с Хлопком Косолапом главу сложил.

– Вот еще! – фыркнула царевна. – Ишь чего измыслил, окаянный! Даже не удумай!

– Да я и не думаю, – рассеянно отозвался ее брат, судя по мечтательному взгляду продолжающий вспоминать сестру Виринею. – Я ее лучше... князю Федору Константинычу сосватаю. Как, княже, возьмешь ее в женки? А то эвон как расписывал девку вместях с боярином – и про брови соболиные не забыл, и стать ее дородную, и про уста медовые... Ничего не запамятовал. Али довелось из них уже пригубить?..

Ответить следовало шуткой, но у меня на уме было слишком много дел – то не забыть, это успеть плюс переговорить с бродячими спецназовцами, чтоб согласились остаться в Москве, по-прежнему пребывая на нелегальном положении, к тому же надо еще узнать у Еловика, как идет процесс с оформлением дарственной грамоты на подворье монастырю...

Словом, голова кругом, так что слушал я невнимательно, а потому и ляпнул не подумавши, размышляя о других вещах, куда более серьезных. Скорее даже не ляпнул, а поддакнул, дабы не молчать, а ответить хоть что-то:

– Да-да, уста у нее и впрямь медовые.

– Чего-о? – возмущенно протянули за задним сиденьем.

Годунов озадаченно крякнул, но промолчал, а вот Ксения Борисовна где-то через минуту голос подала, задумчиво заметив:

– Ежели призадуматься, Феденька, то Басманов ныне в большой чести у государя, потому, коль девка справная, яко тут Петр Федорыч сказывал, может, и впрямь тебе, братец, не след ее отвергать.

– Во как! – несколько делано удивился Федор. – Не пойму я, то у тебя одно на языке, то вовсе иное. – Но при этом он как-то загадочно заулыбался.

– Да твори яко хотишь! – раздраженно выкрикнула царевна и сразу начала жаловаться на духоту: – Истомилась я тут вся, да ты тут еще со своей женитьбой учал! Времени иного нет, что ли?! – И язвительно добавила: – Все вы... сластены! – после чего начала всхлипывать.

– Ксения Борисовна! – взмолился я. – Мы уже почти подъехали, так что терпеть осталось совсем недолго, а сейчас лучше бы тебе помолчать, а то дворня услышит.

Та послушно умолкла, хотя всхлипывания периодически продолжали слышаться.

Вот и все.

Казалось бы, мелочь, так к чему она об этом сейчас заговорила?

Одно к одному – мне тут же припомнилось и то, что она на меня почти не смотрела, упрямо отворачивая лицо в сторону, когда мы уже прибыли в Никитский монастырь и я подавал ей руку, помогая выйти из возка.

Получалось, что это тоже как-то связано с медовыми устами Фетиньюшки? Или царевна решила, что...

Так ничего и не поняв, я честно ответил, что Басманов нам нужен и потому, когда он впервые завел со мной разговор о своей племяннице и женитьбе на ней Федора, я не стал ему отказывать, тем более что речь шла лишь о грядущих перспективах, а до них еще надо дожить.

– Вот и весь наш разговор, – развел руками я.

– Так ты что ж, и не целовал ее вовсе? А как же уста медовые?

– Да когда ж мне ее целовать, когда я эту Фетиньюшку вообще не видел? – искренне удивился я. – А уста... Ну принято так говорить, когда расписывают красоту невесты. Я сам слышал, да и Басманов про них сказал, вот я и повторил.

– Правда?! – вспыхнули глаза у Ксении, но она тут же отвернулась и закрыла лицо ладошкой, а потом и вовсе пошла в сторону своей крохотной каютки, на ходу с легким упреком бросив: – Вот все вы так – наговариваете на нас бог весть что, а опосля...

Странно, может, мне показалось, но, по-моему, она при этом силилась скрыть рвущуюся с губ улыбку.

Зато потом, когда вернулась из каюты, моего общества уже не избегала, хотя и природой не любовалась. Точнее, делала это без прежнего энтузиазма – просто смотрела вдаль, но, судя по задумчивому лицу, ее мысли были вновь далеки от красот живописных пейзажей за бортом.

А мне почему-то вспомнился недавний разговор с ее братом.

Состоялся он вечером, накануне нашего отъезда, когда мы вдвоем ужинали в трапезной Запасного дворца. Именно тогда Федор, пряча глаза, попросил меня, чтобы, как только появится возможность, я как можно скорее вытащил Любаву из Вознесенского монастыря.

Мотивировал он это тем, что ему теперь боязно за судьбу несчастной девушки, которая хоть ни в чем и не повинна, но может пострадать, когда все вскроется, а потому надо бы как-то постараться ее выручить...

Ну что ж, насчет боязно – не спорю, но, думается, главная мотивация крылась совсем в другом, тем более что просьба на этом не закончилась, а продолжилась.

Мол, скорее всего, ей теперь вообще опасно оставаться в какой-либо столичной обители – мало ли, – и лучше всего вывезти ее подальше из Москвы, вот только куда...

Далее последовала многозначительная задумчивая пауза, которая должна была показать его напряженное раздумье, куда именно отправить сестру Виринею, после чего царевича «осенило», и он предложил для девушки самый надежный город на Руси.

Какой именно? А слабо догадаться с трех раз?

Ну-у, какие вы умные – даже с первого не промахнулись.

Да-да, Кострома. Она самая.

Разумеется, ссылался он при этом на целый ряд обстоятельств, среди которых особо помянул главное – наличие надежного заступника, ежели что...

Нет, вот тут у вас промашка в догадках, поскольку в качестве заступника он имел в виду не себя, а... меня.

Дескать, если Дмитрий дознается о ее местонахождении, то выручить и не дать несчастную девушку в обиду смогу только я один, а больше никто.

Были у него и мысли по поводу ее дальнейшего укрытия. Мол, монастырь не совсем подходит, учитывая, что там ее станут искать в первую очередь. Наверное, лучше и безопаснее всего было бы прикупить ей небольшой домик...

Себя же он вообще скромно упомянул всего один-единственный раз, эдак рассеянно подумав вслух, что когда я привезу Любаву, то прежде чем прятать ее, поначалу должен непременно показать... Ксении Борисовне, дабы та смогла еще раз поблагодарить отважную деву за свое спасение.

– Ну и я... тож... – невнятно пробормотал он в самом конце.

– Только для этого? – осведомился я.

Но царевич на откровенность не пошел. Уловив в моем вопросе некую насмешку, которую я особо и не скрывал, он густо покраснел, набычился и недовольно проворчал:

– А для чего ж еще? Чай, единственную сестрицу из беды выручила, от поругания спасла, а оно паче смерти – понимать надобно.

А вот это мне уже не понравилось.

Нет, само спасение Любавы с моими планами отнюдь не расходилось. Как я и говорил, мне самому было неудобно перед Басмановым, а боязнь за сестру Виринею обуревала еще сильнее, чем Федора.

Он-то, в отличие от меня, не понимал, что таких оскорблений Дмитрий не потерпит и не станет смотреть на рясу девушки. Ах, ты Христова невеста?! Вот и отправляйся тогда к своему небесному жениху, но вначале изволь сподобиться мученического венца, чтоб ваше с ним свидание точно состоялось!

Куда проще моим бродячим спецназовцам нагло, средь бела дня, совершенно никого не таясь, за руку увести ее из Вознесенского монастыря, а потом вывезти из Москвы, ибо сестру Виринею искать никто не станет.

Но это что касается вызволения девушки, а вот нахальное вранье Годунова...

Кстати, уже второй раз – первый было с вином на памятном пиру у Дмитрия. Там он, помнится, прибегнул к обтекаемой лжи, а тут пошел дальше, по нарастающей.

Однако тенденция. Если дело так будет двигаться и впредь, то...

Нет уж, голубок, передо мной – как на духу, и не имеет значения то, что сам я иногда поступаю иначе. У меня есть на это право, а вот у него – нет, ибо еще не заработал.

К тому же мы завтра расстаемся, какое-то время будем в разлуке, поэтому нельзя дать пареньку привыкнуть к мысли, будто меня можно надуть. Придется воспитывать, дабы никогда и не помышлял о том, чтоб хотя бы попытаться солгать мне.

– Понимаю, Федор Борисович, – серьезно кивнул я. – Но на будущее советую: постарайся когда-нибудь заиметь в жизни друга, которому можно сказать всю правду, какой бы постыдной она тебе ни казалась. И поверь, что тогда тебе жить на белом свете будет куда проще.